Читать книгу «Гамлет»: Литературный детектив. На основе нового, правильного перевода - Кирилл Шатилов - Страница 8

Хороший спортивный комментатор отличается от плохого тем, что рассказывает не о том, что зрители и так видят, а о том, что от них скрыто. Он говорит не о том, как, а о том, почему…

В этой книге я ни в коей мере не ставил перед собой задачу открыть что-то новое в интерпретации чувств и мотиваций персонажей. Мы все взрослые люди, все смотрим на мир по-разному, а «Гамлет» – как раз одно из тех произведений, которые привлекают к себе постоянное внимание многоплановостью прочтения и восприятия. Поэтому мне было неинтересно делать пометки о том, что имел в виду Гамлет с моральной точки зрения, когда говорил «быть или не быть», насколько Лаэрт является в сущности его братом-близнецом по несчастью, выпила ли королева вино, зная или не зная о том, что в бокале яд и т.д… Это решать вам – актёрам, режиссёрам, литературоведам и просто читателям. Я подавал голос, если мне было что сказать по поводу скрытого смысла непосредственно употреблённых слов.

Далее. Как сказал не то Гёте, не то его друг Сафир, «переводы как женщины: если верны, то некрасивы, а если красивы, то неверны». Не стану долго распространяться по поводу своего подхода к переводу, тем более к переводу поэтическому, который по умолчанию всегда акт соавторства, а не рабского подчинения. Я стараюсь смотреть на вещи «просто» (именно в кавычках, поскольку это самое сложное), то есть останавливаться против каждой строки и задаваться одним единственным вопросом: если бы Бэйкон или де Вир писали по-русски, как бы они передали эту мысль? Правда, по сравнению с моими предшественниками, я считаю, у меня было одно преимущество: поскольку я изначально предполагал, кто и почему писал эти строки, я знал, на что нужно обращать наиболее пристальное внимание, что во фразе непременно нужно оставить, а что – обычное слово, которое можно опустить или заменить.

Тем, кто будет читать «Гамлета» впервые, стоит приготовиться к тому, что большая часть трагедии написана пятистопным ямбом. В тех местах, где персонажи особенно взволнованы, динамизм их речи усиливается «рваными» строками из двух-трёх ямбов. Кроме того, большая часть этих самых ямбов нерифмованна, за исключением нескольких случаев парных рифм, которые (при отсутствии формального деления на сцены и акты в ранних редакциях) указывали, как я понимаю, на концовку одного главного действия и переход к следующему. Рифмой обладают также поэтически вставки и песни. Когда разговор начинает касаться совсем уж прозаических тем (некоторые исследователи считают их «правдивой информацией» на фоне остальных «неискренних» речей) персонажи переходят на обычную прозу.

Также обратите внимание на употребление обращений «ты» и «вы». Поскольку в английском языке того времени эти местоимения существовали на равных и понимались примерно так же, как в русском, то есть «ты» мы говорим близким друзьям или тем, кого не уважаем, а «вы» – тем, кого уважаем, либо, напротив, с кем хотим держать дистанцию, в «Гамлете» мне ничего домысливать в этом отношении не приходилось. Поэтому вы увидите, как герои в зависимости от настроения могут резко переходить с «вы» на «ты» и наоборот.

Хотя я ревностно отстаиваю свою идею правильного написания таких фамилий, как Шакспир, де Вир или Бэйкон, в остальных случаях я поднимаю своё копьё и послушно использую те написания (имён, городов и т.п.), которые чаще всего встречаются в наших учебниках, справочниках и Интернете. Согласитесь, не настолько принципиально называть Генрихов Хенрихами, если тем более так зовут короля, о жизни которого вам, возможно, захочется узнать больше самостоятельно. Поэтому сразу прошу въедливого читателя меня извинить за определённую непоследовательность. Она сознательная.

Наконец, давайте вспомним, что писал Иоанн Богослов в 18-й главе своего Откровения: «Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу». Это я исключительно к тому, что искренне ненавижу последствия реформы русского языка Луначарского и потому тоже совершенно сознательно следую дореволюционному правилу русской грамматики, которое гласило, что существуют приставки «без» и «через», но нет приставки «бес». В подтверждение своих слов привожу обложку прижизненного издания знаменитой пьесы Александра Николаевича Островского. У бедной девушки не было приданого, она была без приданого, то есть безприданница. Пора перестать называть человека безчестного – честным бесом, а безсердечного – бесом сердечным. Конечно, право ваше, но своё я оставляю за собой.

Приятного чтения!