Читать книгу Нечаянный дар. Мистические и просто необычные истории - Клара Шахова - Страница 9

На крыльце в ослепительном полуденном свете стоит женщина с младенцем на руках. Она ещё совсем юная – румянец во всю щёку. Тёмный плат слегка укрывает её пышные волосы. Руки, обвивающие упитанное дитя, кажутся такими тонкими, что вот-вот не выдержат – разомкнутся. В ногах у неё притулились два ангелочка с загадочно-лукавыми мордашками…

Нет, это не описание «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Такой я впервые увидела тётю Катю с её погодками Шуркой и Славкой пяти и четырёх лет и совсем ещё маленьким Витюшкой.

Я смотрю на эту «картинку» снизу вверх – крыльцо высокое, а я почти такая же, как погодки, которые потом станут товарищами по играм моим младшим братьям.

Болтневы переехали в наш городок из сельской глубинки. Купили дом наискосок от нас и тут же начали строиться заново. Рядом со старым деревянным домиком быстро выросли кирпичные стены. Когда переехали в новый дом, старый снесли. То, что от него могло пригодиться, увезли на соседнюю улицу, где приобрели пазьмо – так тогда называли участок земли под застройку. Там поставили ещё один дом – для бабушки, матери тёти Кати, которая не захотела оставаться одна, без помощи молодых, в деревне. Вторая бабушка, мать дяди Коли, жила с ними. Но и на её имя застроили дом – уже третий по счёту.

К тому времени Шурка окончил техникум. Славка – среднюю школу, и подоспела пора обоим им идти в армию. На счастье, в военкомате решили, что служить они будут вместе, в одном подразделении. Да счастье то было недолгим. Только тётя Катя съездила к ним «на присягу» – вслед пришла телеграмма. И снова они туда поехали уже вместе с дядей Николаем – за гробом. Погиб Славка.

– В командировку его послали за горючим, – рассказывала потом соседям тётя Катя, – в кабине трое их было: водитель да капитан, а Славочка наш посерёдке. Трасса ходовая – машин много, все – на скорости. И откуда ни возьмись – встреч КамАЗ, так и врезались… Водителя сразу насмерть, капитан выпрыгнуть хотел, только высунулся – дверцу-то и захлопнуло взрывной волной – бак загорелся. Голову ему напрочь…

– Оторвало?!

– Оторвало. И она покатилась. Потом еле нашли в кювете. И оказался мой сыночек зажатый меж двух мертвецов – ни туда ему, ни сюда. А машина горит… Живой в машине сгорел.

Она поджимала губы, вздыхала, всхлипывала, но глаза оставались сухими. Без неё соседки судачили меж собой. Мол, не больно жалеет Славку. Что греха таить, озорник был, задира. Выпивать рано начал. Николай-то сам не пьёт, а самогонку на глазах у мальчишек гонят. Шурка вроде на это дело не падкий, а Славка пристрастился.

Какое-то время спустя к ближайшим соседям Болтневых заглянула по делу знакомая из пригорода, услышала от них тёти-Катину версию и возразила:

– Не так всё было. У моей двоюродной сестры сын с этими ребятами… ну там же служит. Он по-другому в письме написал. Помните, она к ним «на присягу» ездила?.. Так не с пустыми руками! Бутыль самогону привозила – отмечать, значит. Они там перепились, передрались, и Славку-то в этой драке убили. А Шурка в это время в наряде был, как узнал – с ним нервная горячка сделалась. В госпитале отлежал – да его в другую часть перевели… Это ж надо такое напридумывать – голову в кювете нашли… Живым сгорел… Господи, и поворачивается же язык!

В это время я училась в институте в другом городе. Приехала на каникулы – встретилась с отслужившим уже Шуркой и ещё с одним парнем с нашей улицы. Мы стояли на перекрёстке, болтали ни о чём, смеялись, но когда мой взгляд падал на Шурку, меня пугали его глаза – они были не с нами. Кстати, парень он был хоть куда – высокий, широкоплечий и лицом пригож, прямо добрый молодец из сказки. Только был тот молодец словно заколдованный. Уже после каникул в институте узнала от земляков – Шурка Болтнев застрелился из охотничьего ружья.

– Ему всё казалось, что он в Славкиной смерти виноват, – рассказывала мне потом подробности мама со слов самой же тёти Кати. – Он да мать. Зачем самогон тот привезла?! И он – знал же, каким Славка во хмелю бывает. Да разбить надо было ту бутыль или вылить! Винил больше себя – не смог младшего брата уберечь…

Говорят, время лечит. Но тут чем больше его проходило, тем дальше от реальности уносило парня в горе.

– Ему казалось, что она так же переживает, как и он, – горестно продолжала мама. – Однажды взял ружьё и говорит: «Мама, я тебе помогу, а потом сам…». Она – крадучись, в бабкин дом недостроенный, да там и спряталась. Он понял, где она. Пришёл и чуть ли не на её глазах ружьё стал пристраивать. И ей невдогадь?! Не кинулась к нему, не повисла на руках… Людей не позвала и сама не уговорила. Чай, были у них и допреж разговоры – и слов-то нужных не нашла… Уползла улита под кровать. За себя испугалась больше, чем за него.

– Так, может, думала, что он не всерьёз?

– Как не всерьёз?! Ружьё – это тебе что? Леденец на палочке?.. Теперь вот остались с Витюшкой-дурачком. Вон посмотри – опять в похороны играет.

Тот самый упитанный младенец, с которым на руках я впервые увидела тётю Катю, страдал болезнью Дауна. Характерная маска с возрастом ещё чётче обозначилась на его лице. Но сам Витюшка был довольно крупным и для этой болезни, и для своих семнадцати лет. Раньше он просто любил бродить по соседним улицам, что-то бормоча себе под нос. Теперь, после вторых похорон, целыми днями сидел на куче песка возле дома и строил… кладбище. Вот роет свежую могилку, достаёт из-под скамейки «реквизит» и, тяжело ступая, идёт вокруг кучи, изображая то отпевание – попа с кадилом, то духовой оркестр с «ударными» – крышками от кастрюль. Потом садится у «могилки» и плачет над замызганной безволосой куклой, завёрнутой в белую тряпку. Закапывает её и втыкает в бугорок связанный из палочек крест.

Господи, как же это всё пережить родителям?! Николай Болтнев на похоронах старшего сына, говорят, оглядел народ замутнённым слезами взором и изумился:

– Старух, старух-то сколько! И все – живые!

А Катерина была, как полумёртвая. Но уже после девяти дней они оба сели в свою «Ниву» и поехали за добычей: что-то где-то перекупали, потом перепродавали втридорога. Тогда это ещё не называлось бизнесом, а считалось позорным делом – спекуляцией.

– А как же? – оправдывалась потом перед любопытствующими тётя Катя. – Дом-то надо достраивать.

В самом деле, последний дом был ещё не полностью отделан и экипирован всевозможными постройками. Кстати, дома бабушек изначально предназначались сыновьям: мол, женятся – и сразу есть, где жить. Тем более, что одна из бабушек умерла ещё до ухода ребят в армию. В готовом доме сразу же поселилась вторая сватья. А недостроенный явно оборудовался на продажу.

Не знаю почему, но однажды тётя Катя выбрала меня в душеприказчицы – в смысле излияния своей души. Узнав о моём приезде – на выходные ли, в отпуск, – приходила, как к подружке. Тут, наверное, стоит сказать, что и впрямь в подружки мне она годилась – была не намного старше меня, лет на 12—13, – чего я сначала не знала. Оказывается, Шурку родила, когда ей ещё и шестнадцати не исполнилось. Но всё было по-честному с дяди-Колиной стороны. Вернулся он с войны – Великой Отечественной – в свою деревеньку. Считай, с двух войн – с фашистами да японцами. И по старой памяти к весёлой Марье заглянул. Так там тёти-Катину мать называли. А навстречу ему выросла в двери этакая румяная деваха. Только стукнуло ей пятнадцать, а выглядела на все двадцать. Втяпался – сам от себя не ожидал. В сельсовете у него близкая родственница работала – вот и уговорил побыстрее расписать. И как-то жизнь у них так закрутилась – всё дела какие-то, хотя официально работал только дядя Коля, Катерина – по дому да с детьми. А тут ещё Витюшка такой – ему всё внимание. Погодки-богатыри выросли сами по себе.

– Я матерью-то себя понять не успела, – призналась как-то Катерина. Не успела она почему-то «понять» и в тридцать семь лет, после двух этих страшных смертей. На последнем месяце беременности «ворочала» на строительстве баньки при том же, третьем, доме, который теперь обустраивался вроде бы для вынашиваемого ребёнка. Но случились преждевременные роды. Врачи говорили, что во время них она «неправильно» себя вела, и ребёнок родился мёртвым. И как в наших роддомах устроено, оживляли его тут же, в родовой палате, рядом с роженицей. Когда она узнала, что это девочка, взмолилась: «Спасите!». А девочка то розовела на её глазах, то снова синела. Врачи пеняли ей:

– Немолодая уже, чтобы голову-то от боли терять. Если бы слушалась нас… А может, ты нарочно её придушила в родах?..

Рассказывая это, Катерина иступлённо повторяла:

– Нет, девочку я хотела… Как же нарочно? Я же не знала, что девочка. Я хотела… Если бы я знала…

И как будто в доказательство тому однажды пошла к соседям, у которых дочь родила в девушках, да попросила: отдайте, мол, малышку нам, вам же легче будет мужа дочери найти без ребёнка-то, да и лишний рот долой. Не столь юная мамаша, как была в своё время Катерина с первенцем, крепко прижала дочку к себе и унесла в другую комнату. А новоиспечённый дед сказал:

– Ничего, подымем.

Жена его ядовито прибавила уже вслед непрошенной гостье:

– Своих бы берегла.

Однако не уберегла она и Витюшку. Пристрастился он похаживать в пивной бар на дармовщинку – находились «сердобольные» подпаивать несмышлёного вместо пива водочкой. А в отсутствие таковых украл он как-то бутылку у иных людей, за что был бит нещадно. Вроде бы отлежался, но стали с ним случаться какие-то приступы, при которых ему требовалась срочная медицинская помощь. В общем, теперь он всё время должен был быть у кого-то на глазах. А тут в области, что южнее нашей, слива поспела – дёшево можно было там купить и дорого тут продать. Закрыли Болтневы Витюшку одного в доме и уехали. А вернулись – он лежит на полу бездыханный.

Добро… Почему одно слово означает два таких разных понятия? Почему обрастая добром материальным, мы так легко расстаёмся с добром человеческим?

– Пришла в больницу за справкой о смерти, – причитала Катерина в очередной мой приезд, – а мне и давать её не хотят. Следователя, говорят, на вас наслать надо. И прямо мне в глаза: «И что ты за мать? Всех детей своих погубила». Да как же это? Почему я?

Да, почему? Столько лет прошло, а не даёт мне эта история покоя. Хотя по нынешним временам можно услышать истории и покруче. В лес на мороз младенцев сейчас не мачехи посылают, как бывало в русских сказках, а отвозят кровные мамаши, и в мусорные баки новорождённых они же выбрасывают. Но это бывает либо от крайнего эгоизма, от бесчувственности и безмозглости, либо – от отчаяния, безысходности. И главное – они это делают намеренно. А Катерина вроде бы даже не мыслила кого-то погубить. Невзначай как-то так получалось. Если бы знала… Просто матерью себя понять не успела… На жертвеннике – четверо. Ради кого и чего?

Мне посчастливилось видеть оригинал «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Очень удачно он помещён в Дрезденской картинной галерее старых мастеров… Высоко, среди облаков, освещённая каким-то внутренним светом – совсем ещё юная мать с младенцем на руках. Невыразимая любовь и нежность в её глазах. И решимость. На алтарь господень приносится единственное любимое дитя. Ради спасения человечества, вызволения человека из плена собственных пороков и грехов. Мы смотрим на неё снизу вверх. Ощущение ирреальное – соучастия, отчего немного жутковато: не каждая женщина готова к такой жертве. Однако её жертва оказалась не напрасной – миллионы людей на Земле почитают Христа и стараются жить по его заповедям.

…Николай Болтнев не перенёс всех ниспосланных ему утрат – ушёл вслед за своими детьми. Когда ему стало совсем плохо, он распорядился насчёт своих похорон. При этом запретил родственникам класть Катерину потом, когда придёт её черёд, в их общую с детьми могилу: её – отдельно! («Её чтобы с нами не было!»). Но ещё при его жизни в нашем городке всем участникам Великой Отечественной войны начали предлагать – бесплатно, разумеется, – благоустроенные квартиры. И ему – одному из первых как участнику двух войн. Болтневы к тому времени уже реализовали два «бабушкиных» дома. Продали и тот, в котором жили, и переселились в квартиру. В ней потом Катерина доживала свои последние дни в полном одиночестве. И, наверное, хорошо, что так сложилось: дом содержать не под силу одной женщине, даже имеющей возможность нанимать людей для полного обслуживания. Однако соседи всё же решили, что Катерина настояла на получении квартиры по другой причине – чтобы уйти от воспоминаний: «В доме-то, поди-ка, на неё из каждого угла ребятишки смотрят». Но сама она избегала объяснений. Никто не знал, что за ад носила в душе эта женщина. А может, и не носила. При встречах говорила только о своих недугах, ни о чём не вспоминала и планов на будущее не строила. А может, не хотела вслух. Будто не было у неё прошлого. Да и будущего – какое будущее без детей?!.