Читать книгу Честное слово - Клавдия Лукашевич, Клавдия Владимировна Лукашевич - Страница 12

В семье Новиковых пронеслась ещё одна гроза. Но только эта гроза была мимолетная, без тяжёлых последствий и ужасных опустошений. После неё скоро прояснилось небо и показалось красное солнышко.

Год за годом прошло пять лет. Сначала Прасковья Ивановна отдала Параню и Галю в городское училище. Галя училась превосходно и всё время шла первой ученицей и тянула изо всех сил свою резвую подружку. Параня была очень ленива, непонятлива и терпеть не могла учиться. Немало поплакала она над ученьем и книгами.

Обе девочки выросли, возмужали, и каждая по-своему была славная и миленькая. Параня была высокого роста, толстушка, румяная, с ямочками на щеках, с большими серыми добрыми глазами, с густой русой косой. Галя – маленькая, худенькая, серьёзная, с задумчивыми чёрными глазами, с короткими вьющимися волосами.

– Вылитая мама. Ах, как ты на неё похожа, Галечка! И волосы, и взгляд, и улыбка, и голос… – не раз говаривала Прасковья Ивановна, приглаживая непокорные кудри девочки, а та нежно и доверчиво прижималась к тёте, как она всегда называла Прасковью Ивановну.

После окончания городской школы решено было обеих девочек отдать учиться швейному мастерству.

Каково же было всеобщее удивление, когда однажды, явившись из школы, Прасковья Ивановна объявила своим домашним:

– Я Галечку отдам в гимназию.

Бабушка даже руками всплеснула и вскрикнула:

– Что это ты, Прасковья, в своём уме?

– Что это право, Паша, ещё придумала? – как эхо отозвался её муж.

– Учительница Галечки меня вызывала и сказала, что девочка очень способна к науке и что её непременно надо дальше учить. Нельзя её так оставить. Она даже взялась сама её подготовить за лето даром.

– Из каких же это мы капиталов чужую девчонку, как барышню, обучать станем?! – язвительно спросила бабушка.

– На её долю Бог пошлёт… – ответила спокойно Прасковья Ивановна.

– Да что ты, Прасковья, заладила одно: на её долю, да на её долю. Какая такая её доля? Нашими-то руками да горбами, – сердито говорила свекровь.

– Правда, Паша, ведь работаем-то мы все на девочку, – отозвался и её муж.

– Не беда и на чужого человека поработать, коли на добро да на пользу. А только я её матери честное слово дала, что я её воспитаю, выращу и обучу хорошо. И честное слово это я сдержу.

– И горя и маеты видим мы с чужой девчонкой. Да есть ли у тебя сердце-то? Ты своего ребёнка не жалеешь! Пусть лучше Паранька в гимназию идёт… – горячилась и кричала бабушка.

– Конечно, Паша, пусть лучше наша Параня барышней будет. Лучше её обучим в гимназии-то, чем на чужую всё пойдёт… – отозвался Иван Петрович.

– Наша Параня совсем не способна к учению. Каждому своя доля. Она любит на куклы шить, шляпки делать… а учиться для неё только мука. Мне учительница так говорила. Пусть обучается мастерству. А Галечку я в гимназию отдам. Что бы вы ни говорили – решение моё твёрдо! Я дала за неё клятву.

Прасковья Ивановна и Галя выдержали и эту грозу стойко. Как ни сердилась, как ни кричала бабушка, а Прасковья Ивановна своего решения не изменила.

Осенью в мастерской Новиковых произошла перемена: Прасковья Ивановна позвала столяров и в большой комнате, где обыкновенно гладили прачки, сделана была перегородка, отделён был маленький уголок с окном.

– Вот до чего мы дожили. Уж принцесса и в одной комнате с нами жить не может. Ей подавай особую комнату, – язвила бабушка.

Но Прасковья Ивановна молчала и делала своё дело. Молчала и Галя.

Она теперь была уже большая девочка 13-ти лет и хорошо понимала жизнь. Она видела борьбу, недовольство и молча затаила в себе оскорблённые чувства, надеясь на тётю, как на каменную стену. В глазах девочки теперь часто мелькало что-то радостное, счастливое.

Когда была окончена работа столяров, то Прасковья Ивановна поставила за перегородку стол, два стула, кровать и прибила собственноручно полочку. Она привела туда свою воспитанницу и сказала:

– Вот тебе, Галечка, и кабинет. Учись тут, милая… Хоть и шумно и прачки порой мешают, а всё-таки свой уголок… Лучше, чем с нами со всеми в одной комнате.

Девочка бросилась к Прасковье Ивановне на шею, крепко обняла её и стала целовать её руки.

– Тётя… Спасибо… Дорогая тётя!

– Ну, что ты мне руки целуешь – грубые, жёсткие… Ведь я простая женщина… – улыбаясь, говорила прачка, лаская кудрявую головку.

– Нет, вы не простая… Вы лучше, добрее всех. Вы ангел, а не человек. Я ведь всё знаю, всё вижу, всё понимаю.

Прасковья Ивановна невольно вспоминала другую, далёкую сцену. Она сказала, вздохнув:

– Ну, вот, ты точно мама твоя тогда… Руки целует… И всё твердит: вы не простая, да вы лучше всех. Так ты мне напоминаешь маму.

– Моя мамочка верно понимала людей и знала, кому она меня оставляет…

– Тяжело тебе жилось, девочка… Что делать… Жизнь сиротская нелёгкая.

– Ничего, тётя… Я ведь всё понимаю… Знаю, что надо молча переносить и горе. И мамочка моя много страдала. Надо терпеть… Всё-таки я счастливая: Бог мне вас послал.

– Рада ли, что в гимназию-то поступила? – спросила девочку Прасковья Ивановна.

Девочка вся вспыхнула, оживилась. Глаза её заблестели.

– Ещё бы! Так рада, так рада, что я и высказать не могу. Ужасно рада. Это была моя мечта, моё самое заветное желание.

Да, девочка была безгранично счастлива. Она понимала, какое благо даёт ей тётя. Она так рвалась к свету, к знанию, так жаждала учиться. Она бы ни слова не смела сказать, если бы её отдали в портнихи, в модистки, в прачки или просто ничему не обучили… И вдруг ей выпало на долю такое счастье. И всё это сделала для неё простая, необразованная прачка.

Она ещё раз с горячим поцелуем припала к грубой руке Прасковьи Ивановны, и слёзы показались на её глазах.

– Тётечка, вы ангел… Чем я-то вас отблагодарю…

– Не надо мне твоей благодарности, Галечка. Главное – моя совесть спокойна.

И Прасковье Ивановне казалось, что невидимо благодарная душа матери находится между ними. И она чувствовала какое-то радостное, гордое и счастливое настроение, какое немногим выпадает на долю; но кто его испытал хоть раз, тот может назвать себя действительно счастливым…

Галя поступила в гимназию. Она с увлечением отдалась науке. И здесь, в гимназии, она шла всё время первой ученицей. Учиться ей было нелегко, но она смело и твёрдо преодолевала все препятствия. Она никогда ни на что не жаловалась, не просила ни книг, ни тетрадей. Она брала их у подруг, списывала и тратила много лишнего времени. За тоненькой деревянной перегородкой часто слышны были перебранки прачек, пение и смех, доносилось шипение утюгов, воздух был сыроватый, удушливый, пахло мылом. А Галя, заткнувши уши, зубрила Закон Божий, историю, географию, решала задачи, писала сочинения. И здесь, за этой перегородкой, её забывал весь мир, и она считала себя счастливой.

Параня поступила в мастерскую, куда ходила учиться делать шляпки. Это была хорошенькая девушка, полная, хохотушка, весёлая и задорная. Заглядывая иногда к своей подруге, она всегда ужасалась:

– Как это ты, Галя, можешь учиться все время… Я бы, кажется, умерла со скуки… Пойду лучше гулять… Весело-то как на улице. Если бы ты хоть раз пошла со мной, ты бы и в другой захотела…

– Нет, некогда мне, Параня… У меня такое трудное сочинение задано, надо обдумать.

– Ну, думай, думай… Всё равно ничего нового не придумаешь… А жизнь-то так и пройдёт… – с громким смехом говорила Параня и убегала от уткнувшейся в книги подруги.

Девушку манила жизнь, веселье; она любила наряды, прогулки…

– Моя Параня бедовая. Ей бы только веселиться да наряжаться. Что же делать: всякому своя доля, – говаривала Прасковья Ивановна.

Так год за годом прошло ещё семь лет. Галя провела эти годы или за перегородкой или в гимназии. Ни зимой, ни летом разницы не было. Летом она сидела у открытого окна с книгой. На окне стояли в цвету герани, фуксии, висела кисейная белая занавеска, скрывавшая девушку от любопытных взоров. Здесь она училась, читала, думала. Жилось ей теперь легче: своим стойким спокойным характером, своей тихой незлобивостью, она отвоевала себе уважение и независимость. Кроме того, она знала, что за ней стоит твёрдая опора и защита – Прасковья Ивановна. Бабушка по-прежнему не любила девушку, но совершенно оставила её в покое и даже никогда с ней не разговаривала. Училась Галя так хорошо, что за неё на другой год поступления стала платить гимназия. А в старших классах она уже имела уроки, и одевалась сама, и книги покупала, очень часто дарила и Паране то на ленточку, то на духи или на конфеты и даже предлагала платить за себя немного тёте, но та не согласилась.

Параня вносила в жизнь прачечной необыкновенное веселье: то она пела, то хохотала, то громко разговаривала. Летом обыкновенно все её мечты сосредоточивались на прогулках в сквере. Это был маленький садик около церкви, куда по вечерам собирались толпы гуляющих.

– Пойдём, Галя, хоть разок вечером в сквер. Весело так там. Сколько девиц, кавалеров гуляет. Такие все нарядные. Мне мама тоже обещала с розовым букетиком шляпку купить.

– Нет, Параня, я не пойду. Я взяла очень интересную книгу читать…

– Эх ты, учёная, – шутила Параня и, поцеловав свою серьёзную подругу, исчезла.

В год окончания курса Гали в семье Новиковых случилось два важных события: одно печальное, другое весёлое. Умер неожиданно Иван Петрович.

Он как-то простудился и, недолго поболев, скончался. После его смерти никаких перемен в прачечной не произошло. Но добрая душа Прасковьи Ивановны затаила глубокую грусть о своём тихом муже, да бабушка постоянно о нём плакала и часто уходила молиться на его могилу. Другое событие было таково: к Паране посватался жених. Начались переговоры, пересуды, толки. Параня твёрдо решила выйти замуж и знать ничего не хотела.

– Я пойду и пойду за него. За другого не хочу… Мне этот нравится… Он красивый, он хороший, – упрямо твердила она.

Мать её отговаривала:

– Подожди, Параня, надо разузнать, что он за человек. Ведь мы его мало знаем. Нельзя же так сразу на сватовство соглашаться. Что в его красоте, может, он человек нехороший.

– Он мне нравится, и я за него пойду, – отвечала упрямая девушка.

Жених был приказчик. Он служил в мануфактурном магазине. Это был красивый, разбитной юноша, щеголевато одетый и весёлый. Галя пришла в ужас. Обращаясь то к Прасковье Ивановне, то к Паране, она говорила:

– Мне кажется ужасным так выходить замуж, как Параня. Вы совсем не знаете, что за человек жених. Подумай, Параня, тебе жить с этим человеком всю жизнь… Может, у него характер дурной, может, он пьёт. Познакомься сначала. Не отдавайте её сразу, тётя, подождите.

– Нет, пойду за него. Его все хвалят. У нас в быту и все девушки так выходят. Я не барышня, чтобы разбирать женихов да дожидаться.

– Не всё ли равно: барышня или не барышня, Параня… Жизнь для всех одинакова: и горе и радость у всех одни. Мне тебя жаль. Я боюсь, что ты будешь несчастлива.

– Ну, ты всё с книжками и жизнь не видела… А я не такая, – возражала Параня.

Мать её отговаривала. Бабушка стояла на её стороне. Упрямая, своевольная девушка настояла на своём. На Красную горку была сыграна свадьба. Никогда прачечная Новиковой не видала такого веселья, как в тот день. Скрипка и гармоника звучали непрерывно всю ночь. Плясали и русскую и казачка, даже бабушка пустилась на старости лет в пляс. Молодая была весела, счастлива и очень красива. Жених был развязен и порядочно подвыпил. Только одна Галя не принимала участия в общем веселье. Она сидела в уголке, смотрела на веселье и молчала с грустью. Её большие глаза задумчиво останавливались на подруге. Она со страхом думала о Паране…

* * *

Была осень. На вокзале Николаевской железной дороги толпился народ. Крики, грохот, суета – всё сливалось в одном общем гуле, раздававшемся при отъезде поезда.

Около вагона III класса стояла полная, красивая женщина в платке, кофте и рядом с нею маленькая чёрненькая девушка, скромно одетая. Это Прасковья Ивановна провожала Галю. Она уезжала далеко, в Сибирь, на большой завод учительницей в школу. Лицо Прасковьи Ивановны было в слезах.

– Всё ли ты взяла, милушка? Не забыла ли чайник-то? Ведь в дороге чай первое дело, – заботливо спрашивала прачка свою воспитанницу.

– Все взяла, тётечка, не думайте больше обо мне. Моя добрая, хорошая, вы всё сделали для меня. И я ничего не забыла.

Галя с нежной лаской взглянула на полное заплаканное лицо, и оно напомнило многое из её детства. Всю жизнь на этом лице мелькали тревоги, заботы о ней, ласки к ней – чужой девочке. Она крепко обняла за шею Прасковью Ивановну, стала крепко целовать и сквозь слёзы просила:

– Пишите, тётя… Дайте знать о себе поскорее. Я буду часто думать о вас. Ведь у меня никого нет, только вы и Параня.

– Ну, я писательница плохая… Да и Параня не любит… Ты пиши… Ах, милушка, а платок-то тёплый взяла ли, что я тебе вымыла? Сама мыла, хорошо так. Платок тёплый.

– Взяла, взяла, не беспокойтесь, родная. Спасибо. Попросите хотя кого-нибудь из прачек писать. Я буду ждать, – просила девушка.

В это время прозвонил второй звонок. Все засуетились. Галя бросилась снова целовать Прасковью Ивановну, целовала её лицо, руки и шептала:

– За всё спасибо. Никогда не забуду. Милая моя, родная тётя!

– Да не целуй ты мне рук… Ну вот точно твоя мать тогда, – сквозь слёзы говорила Прасковья Ивановна.

Поезд тронулся. Из окна III класса кивала ласково чёрная головка. Прасковья Ивановна отирала слёзы и крестила её.

Поезд живо скрылся вдали. Прачка торопливо пошла домой в свою мастерскую: её ждало дело, заботы. На душе у неё было и грустно и радостно. Грустно было отпустить так далеко Галечку. Радостно потому, что ей казалось, что совесть её может быть теперь спокойна: она сдержала, как умела, данное честное слово умирающей матери.