Читать книгу Честное слово - Клавдия Лукашевич, Клавдия Владимировна Лукашевич - Страница 9

Однажды Прасковья Ивановна долго была в отлучке, она относила бельё. Вернувшись, она нашла дома зловещее затишье, все молчали, все были смущены… Прасковья Ивановна почувствовала что-то неладное.

– Где Галечка? – тревожно спросила она бабушку.

– Расшиблась об дверь… – отрывисто отвечала она и отвернулась.

– А Параня где?

– Где ей быть… Играет у меня в кухне.

– Как же Галечка ушиблась?

– Почём я знаю… Не нянька я вашей Галечке.

В страхе бросилась Прасковья Ивановна в свою комнату. Там на обычном месте, на сундуке, вся обвязанная, с расшибленным лицом лежала Галя. Увидев Прасковью Ивановну, она горько заплакала.

– Что ты это, Галечка? Как же ты ушиблась? Что тут случилось?

Прасковья Ивановна присела на пол и погладила девочку.

– Где ты ушиблась? Больно тебе?

Девочка ничего не ответила, прижалась к тёте и зарыдала ещё горьче. Прасковья Ивановна заботливо занялась больной: развязала разбитый лобик, обмыла, намазала и, лаская девочку, тихо приговаривала:

– Бедная ты моя сиротиночка… Горькая жизнь сиротская… Терпи, Галечка, мама на том свете за тебя молится.

Девочка смотрела на неё широко раскрытыми глазами и молчала. Прасковья Ивановна чувствовала во всём этом что-то недоброе. Под вечер всё выяснилось. Параня, несмотря на угрозы бабушки, проговорилась по забывчивости.

– Галя-то не брала булки… Булка-то упала за сундук… – проговорила Параня, прыгая по комнате с куклой.

– Какой булки?

– А когда бабушка её об дверь ударила.

– Как бабушка ударила об дверь? – ужаснулась Прасковья Ивановна.

Параня вдруг вспомнила и спохватилась.

– Нет, не ударила… Она… Бабушка… Галя сама упала и разбилась, – растерянно твердила девочка, вся покраснев.

Мать строго посмотрела на неё и сказала:

– Параня, ты никогда не смей лгать… Это стыдно и грешно. Верно, ты меня не любишь, если обманываешь… И я не стану любить такую лгунью.

Девочка бросилась в колени матери и заплакала. Прасковья Ивановна не стала больше расспрашивать: она поняла всё, что без неё произошло. Только свекрови своей она сказала резко и огорчённо:

– Грешно вам, маменька, обижать сироту. Бог видит и найдёт сиротские слёзы.

– Ах, уж ты, голубушка, оставь эту песню… Наслышались мы… Покою от девчонки никому нет… – ответила, как всегда, старуха.

Прасковья Ивановна, уходя теперь из дому, стала брать с собою и Галю. Она боялась оставлять её со старухой, да и видела, что доброго из этого не будет. Прасковья Ивановна стала часто задумываться, стала печальной и рассеянной. Она иногда заговаривала со старой прачкой, как бы желая получить добрый совет и отвести душу.

– Знаешь, Матвеевна, я всё думаю, что, пожалуй, и напрасно взяла девочку…

– Конечно, напрасно, хозяйка… Такая вам обуза, тягота…

– Ведь я перед смертью её матери честное слово дала, что не брошу девочку, выращу и выучу.

– Ну, мало ли что в иную минуту скажется… Не всяко лыко в строку… Бог простит.

– Эх, Матвеевна, а всё-таки жить надо честно. Бесчестному человеку и счастья не будет. А только я думаю, что Галечка-то живёт у нас ни себе ни нам в утешение.

– Коли такая судьба, так и от честного слова откажешься, – говорила старая прачка, качая головой.

– Сердце у меня так и болит, так и ноет. На душе так тяжело. А всё горе у нас не от девочки, а от маменьки. И чего она, право, такую ненависть к ребёнку имеет. Грешно ведь это. Девочка тихая, как голубка ласковая…

– Знаете, что я вам скажу, хозяйка. Маменька ваша человек старый. Она вас жалеет, ваше добро бережёт, за вас убивается. Она видит, что девочка всем в тягость. Старух-то извинить надо. Послушайте вы старого человека, отдайте девочку куда ни на есть. Добро вы ей везде сделать можете… своему дому покой вернёте.

Прасковья Ивановна задумалась и ничего не отвечала. Эти разговоры и советы не давали её душе покоя. Все домашние были против неё, против её доброго дела. Даже её тихий муж часто сердился и выговаривал ей:

– Навязала ты, Паша, себе петлю на шею. Не спросила тогда ни меня, ни маменьки. Девчонка всем в доме в тягость.

Прасковья Ивановна даже сердилась и ссорилась с мужем, чего прежде никогда не бывало.

– Моя девчонка вас не объела, не обидела, её и не слышно в доме. Вы все её поедом едите, со свету сживаете. А её дело сиротское, заступиться некому.

– В семье так не живут, Паша… В семье всё бывает дружно да вместе. А у нас ссоры да обиды. Из-за кого? Из-за чужой девчонки, – возражал Иван Петрович.

Иногда Прасковья Ивановне казалось, что муж её прав, и ей становилось досадно, что чужая девочка внесла в ее дружную, согласную семью ссоры да раздоры.

Нелады и несогласия отразились и на работе. Прасковья Ивановна сама реже заглядывала в прачечную. Прачки же без хозяйского глаза работали меньше и хуже. Многие заказчики оставались недовольны и заказов стало поступать меньше. Это послужило новым и очень крупным поводом для ссор между Прасковьей Ивановной, свекровью и её мужем.

А маленькая девочка, из-за которой было столько горя и невзгод, совсем как улитка, спряталась в свою раковину. Она, казалось, всё понимала, всё сознавала, и её большие грустные глаза с ужасом и затаённой обидой смотрели на свет Божий. Что она сделала злого? За что её не любят? Чем она виновата, что так одинока в этом большом свете? И разве не должны люди помогать друг другу. Только иногда, взглядывая на тётю, как называла Галя Прасковью Ивановну, девочка тихо улыбалась, но эта улыбка походила на гримасы. Но за последнее время тётя бывала часто задумчива, огорчена, даже порою сердита. И маленькая одинокая девочка перестала улыбаться и переживала настоящее горе.

Один раз Прасковья Ивановна ушла, как и всегда, с Галей отнести бельё. Они долго пробыли в отлучке. Прасковья Ивановна вернулась домой одна, без девочки, красная, возбуждённая. Она прошла прямо на кухню, где обедали её свекровь, муж и все прачки, и проговорила не то насмешливо, не то сердито:

– Ну, радуйтесь… Не будет у нас в доме больше вашей мучительницы, вашей обидчицы. Галю я отдала одной барыне. Она её вместо дочери взяла. И воспитает её, как барышню, и всяким наукам обучит. Ей Галечка очень полюбилась. Барыня добрая, ласковая и богатая…

Прасковья Ивановна нервно рассмеялась и ушла. Она не стала обедать. Бабушка заговорила первая:

– Слава Богу! Наконец-то Бог её на ум навёл. Давно бы так-то о семье подумала. А то свою дочку из-за чужой забыла. Паранька точно у мачехи росла… – старуха просияла от радости.

Иван Петрович позвал жену обедать. Она пришла вся в слезах.

– Хорошо ты, Паша, сделала, что решилась отдать девочку. Сама увидишь, что всем лучше будет. И дело наше пойдёт лучше, право, – заметил Иван Петрович.

– Ишь, какое счастье вашей сироте привалило – богатая барыня, – заметила одна из прачек.

– А что же девочка-то плакала, как с вами расставалась? – спросила старая прачка.

– Чего ей плакать… Кажись не сладко жилось, – возразила Прасковья Ивановна серьёзно и села задумчиво за стол.

Она ответила так, чтобы сорвать своё сердце. Когда она отвезла Галечку в богатый дом, к красивой барыне и оставила её там среди золота и шёлка, они обе, прощаясь, горько плакали. Галя умоляла её:

– Тётя, возьми меня домой.

– Я скоро приду к тебе, Галечка, тебе хорошо тут будет. Никто не обидит тебя… – утешала её Прасковья Ивановна, а у самой на душе так было тяжёло, так тревожно, точно она совершила какое-то преступление.