Читать книгу Живая Литература. Произведения из лонг-листа премии. Сезон 2011-2012 - Коллектив авторов - Страница 2

Когда пройдет горячка лета,

Спадет жара, остынет кровь

И разговор об играх света

Умолкнет на скамьях дворов,

Когда заснятый крупным планом

Нарядный и счастливый мяч

Не будет мчаться по экранам

Квартир и загородных дач, —

Нам вспомнится, как самый смелый

Среди зачинщиков атак

С тоской, что завершилось дело,

Смотрел на победивший флаг

И крикнул, что одно лишь это

И было жизнь, а все – игра…

Но пусть пройдет горячка лета,

Пусть кровь остудят нам ветра.

На станции «Спартанская» – парад.

Восстань Ликург – дивился бы такому.

Он руки бы сжимал им всем подряд,

Повстанцу, партизанке, военкому.

Задумчивый аркадский комбайнер.

Над глобусом головки двух отличниц,

И школьник, в клубе ладящий планер,

И собранность в чертах доярок, птичниц,

И юный Геркулес – литой бутуз,

Стоящий смело на плече спартанки,

Концертных блеск и театральных муз,

Солдат штыки, локомотивы, танки,

И вслушивание это в шелест рощ,

И небоскребы, МАЗы, АНы, ЗИЛы,

Любовь к преданьям и прогресса мощь —

Все в этом было правдой – кроме силы.

Поскольку будь и впрямь они сильны

И мудры так, как скульптору мечталось,

Они бы выправили путь страны,

И с ней не сталось бы того, что сталось…

2009

Тихий мокрый бульвар упирался в шумливый базар,

Где искали минуту спасенья от жара и пыла…

Там гуляли солдатики из Чернышевских казарм

С выпускницами школ. Боже правый, когда это было!

В лето раз по пятнадцать бульвар заливало дождем,

Здесь, по слову топографа, низкий участок столицы —

За базаром все «аннушки» сразу вставали гуртом,

Брали «лодочки» в руки и шли босиком выпускницы.

Здесь недавно совсем проживал благородный старик,

Все из тех, что сидят ни за что и едят, как попало.

Как-то раз, зачитавшись, случайно он вызнал из книг,

Что болезнь его «та» и что дело, наверно, пропало.

Я в подкисшие сливки крошила ему шоколад,

Приносила безе из Столешников в белой коробке,

Только сладкой едой зажигал он потухнувший взгляд

И подбадривал голос, уже монотонный и робкий.

Он со мной говорил, он любил, повествуя, листать

Своих изгнанных предков альбомы в часы облегченья.

Честь по чести, за «новых» решился он голос отдать,

Но уже не слыхал патриаршего благословенья.

И, ладони крест накрест, лежал он напротив стены

С куполами Епархии в длинном окне запыленном…

Те девчонки не бегают в туфельках – ноги больны,

А солдатиков пораскидало в пространстве зеленом.

Я их всех помянула, склоняясь над тем стариком,

Занавесила зеркало и в ненасытной печали

Под дождем по сырому бульвару пошла босиком,

И над Свято-Даниловым колокола прозвучали.

1992

Херувимская поздней весны —

Где я слышала эти слова?

Чем вы, дни мои, были полны?

Неужели была я жива?

Даже сердце смерзалось как лед,

Бой часов проникал даже в сны…

Так за что же Всевышний мне шлет

Херувимскую поздней весны?

Но позволь Ты мне радость, позволь!

Не верти больше жизни вверх дном,

Замени четверговую соль

Образованной тайны вином…

Не о том бы молить и мечтать!

Скольких бросило к небу лицом…

Дай с молитвой к Тебе предстоять,

Чтоб не умер никто подлецом.

Вот уже побеждается мгла,

Каждый камень поет у стены,

И вселенную всю обняла

Херувимская поздней весны.

Сирый рынок пахнет нищетой,

Свежей рыбкой, миновавшим горем, —

Но сцепились ветки с высотой,

Как апостольские мрежи с морем.

Поспевай, трудись, больных лечи,

Если может вылечить venona.

Дочитают за тебя грачи

Строчки покаянного канона.

Уже остался за горою

Тот край, исхоженный зарёю

До корабельной глубины:

И Юрьев снежно-васильковый,

И мой Подолец родниковый,

И Шордыги грибные сны…

Застыли по соседству трубы.

Олимпиады, Веры, Любы —

Моих соседок милых нет…

И ты, единственный читатель,

Колхоза бывший председатель —

Бывало, приходил чуть свет

С бидоном молока от Зорьки:

– Ну, что там Ибсен, Чехов, Горький?

Еще их любит кто-нибудь?

А, чай, до всяких перестроек

Я в Щукинский сдавал без троек,

Да, видно, был заказан путь.

– Вот не пойму я Пера Гюнта,

Ведь начал молодчагой, с бунта,

А кончил…Почему?

Тригорин причинил три горя,

Но не уехал за три моря,

Поэтому простим ему…

– Всё мнил, я тут большая шишка,

И к Богу не пришёл я, вишь-ка,

Всё думалось – потом, постом…

Вчера я на погост ходила.

Ухожена его могила.

И чайка в небе над крестом.

Я ему родниковую воду дала,

Обметя припорошенный сруб.

Я звезды незнакомой названье прочла

С чуть припухлых, обветренных губ.

И теперь вот все люди завидуют нам,

А не знаю, какого рожна!

Вон в колодце вода – я любому подам,

Он вам скажет всех звезд имена.

Я любила тебя с каждым днем все сильней,

Но мне воля была дорога,

И когда ты сказал: стань рабою моей,

Я отвергла тебя как врага.

А могла бы весь мир обойти за тобой,

Но завистлива жизнь и груба,

И за то, что тебе я не стала рабой,

Всему миру теперь я раба:

Буду мучить, ласкать, пеленать, хоронить

Не своих, не своих, не своих…

А какие могли меня сны осенить

На коленях высоких твоих

Йогурт, айс-крем – и город есть Наслаждайск,

Он на тех же кругах, что Можайск и Зарайск,

Там за детской площадкой густ бересклет —

Девочку свел ты в него двенадцати лет…

Каялся в монастырях, чаял – сам пропадешь,

Ан повелели служить… Все так же хорош…

А не пойду я с тобой – подамся к хлыстам,

Стану кормчей звездой, богородицей там.

Будет по силам мне власть, но порой на заре

Поездом стану в Москву катать в январе.

В замети снежной окно найдет на окно…

– Вот ты какая теперь, не видались давно! —

Крикнет конногвардеец, – эй, раденье когда?

И разойдутся в белой пыли поезда.

Не повторяй, что провинция – наш кабинет.

Неба-то, неба такого нигде больше нет.

Переведут тебя в Польшу, задвинут в Читу —

Вот и забудешь свою золотую мечту.

Спесь на нуле и часы на вокзалах стоят…

Скука же, скука, Вершинин! Тоска-то, тоска, Цинциннат!

В сорок с немногим, а будешь смотреть стариком,

Циником станешь, пропойцей, не то пошляком.

Да под конец еще перышко в руки возьмешь —

О альманашная блажь, антоложная ложь!

По-городскому, дружок, засвистать нам пора!

Серая кошка мяукнула в сердце двора —

И вылезают из ям, выползают из нор

Доктор, графиня, директор тюрьмы, сутенер.

И ничего, что они уже сдали зачет

В то Зазеркалье, где Лета в Саргассово море течет.

И пустяки, что они не хотят тебя знать,

Словно котят своих Мурка, пустившись гулять…

Старый жучок с автострады, наглец и лихач,

Перелетит с тобой вброд, понесет тебя вскачь.

И скажет Бог: «За Иордан теки!»

Все реки – именем одной реки.

И сеятель ты или капитан,

Удел твой – Вера или мастерство,

Своим путём теки за Иордан,

Для одного отвергнувшись всего.

Ещё волнуют голоса услад,

Звучат в сознанье флейты и тимпан, —

Но над тобой шумит свободы сад,

И телу влагу дарит Иордан.

Как из руки плохих редакторов,

В ужасном виде бытия роман,

И слёзы хлынули. Но шепчет кровь:

«Оставь как есть. Теки за Иордан».

Ты повстречаешь тысячи препон,

Не убоись, входя во вражий стан.

И, даже уходя за Флегетон,

Ты всё равно течёшь за Иордан.

Сколько хватит отваги —

Не снижать высоту.

Разноцветные флаги

На Крестовском мосту.

Только правду мы ищем.

Снегопад. Гололед.

Над смиренным кладбищем

Дважды колокол бьет.

В жизни много простится,

Если сильно любить.

Гамлет смог расплатиться,

А Христос искупить.

Взметены скоростями

Перепутий кресты.

Над стальными путями

Повисают мосты.

Но всегда эти двое

Возвращаются вновь

Там, где сердце живое

Гонит чистую кровь.

Так чего еще хочет

В эту ночь снегопад?

Электричка стрекочет,

Снег сбивают с лопат.

И молчат исступленно

В завываньях сквозных

Старых марок вагоны

На путях запасных.