Читать книгу Живая Литература. Произведения из лонг-листа премии. Сезон 2011-2012 - Коллектив авторов - Страница 6
Поэзия
Светлана Максимова
Оглавление* * *
«Глоток вина смягчает сердце», —
сказал мне так седой цыган.
Он с уха сдернул полумесяц
и уронил серьгу в стакан.
Мы были с ним знакомы с детства
как мальчик с девочкой… И что ж…
Глоток вина смягчает сердце
и в сердце входит, словно нож.
Мои вы белые цыгане,
седые до корней волос,
ведь я была любима вами,
как ландыш дикий у колес.
Дитя, подкинутое Богом,
белей беленой конопли.
Собрали мне судьбу по крохам
и на бездомье обрекли.
И стало мне родней бездомье,
чем тот сгоревший отчий дом.
Есть теплый пепел на ладони
в рукопожатии моем.
И тот, кто руку не отдернет,
к губам ладони поднесет —
он, как в пылающий терновник,
в судьбу мою навек войдет.
* * *
Притчи птицы Феникс тем и хороши,
Что не всем понятны.
Всякий пепел мира для ее души
Родимые пятна.
Чем пониже пепел тот к земле приник
Тем и животворней.
Вот стоит, шатается пьяненький старик,
Курит на платформе.
Ждет он электричку.
Едет до Тайнинской.
Зажигает спичку,
Говорит таинственно
С маленькой старушкой,
Прикурившей рядом:
«Хоть чучелом, хоть тушкой —
А лететь-то надо.»
Стряхивают пепел,
Шепчут: свят-свят-свят…
И во чистом небе
В Индию летят.
* * *
Все восемь блаженств ей садились на плечи,
Как птицы, клюющие сердце и печень.
Она же лишь клетку пустую везла
И два за спиною простынных узла.
Он был в этой клетке по счету восьмым,
И пил он, и ел ее слезы, как дым,
И ныл, аки янгол, до самых Мытищ,
Что жаждущ, и страждущ, и духом он нищ.
А после он допил все капельки слез,
И вышел, и клетку пустую унес.
Ее разбудил на рассвете старик
И крикнул, что поезд загнали в тупик.
Тогда она ношу зубами взяла
И два развязала пустынных узла.
И руки свои вознесла к небесам.
И молвил оттуда рожденный ей сам:
Блажен же ты будешь рожденный в пути,
Которому некуда больше идти,
Которому некого больше любить,
И чью пуповину, как будто бы нить,
Старуха в сожженной деревне сучит
Из тех пепелищ, где не птица кричит,
А восемь блаженств, никого не найдя,
Все плачут и плачут, как будто дитя.
Австралийская труба диджериду
Какой у него нежный рот,
у того, кто играет на австралийской трубе.
Он листок агавы губами берет,
вырастающий из ноты «ре».
В австралийских джунглях есть такие цветы
с завязанными глазами и раскрытым ртом.
Они в полночь с Богом говорят на «ты»,
но молчат о том,
какой у него нежный взгляд
у того, кто играет на австралийской трубе.
Сквозь него все птицы и звери глядят
и жемчужной каплей сверкает яд
на прокушенной детской губе.
Чтоб никто не посмел украсть поцелуй
Ни на ноте «ми», ни на ноте «ре»,
кроме девы тайных воздушных струй.
что живет в австралийской трубе.
* * *
Погоди… еще о самом главном
Я скажу тебе – глаза в глаза…
Изогнулась вся улыбкой фавна
В окнах виноградная лоза.
Если умирать – умрем на юге!
Под ногами – музыка горит!
Колокольчик медный в рваном ухе
У цыгана пьяного звенит.
Так живешь себе светло и славно,
Бережешь и честь свою, и сан,
Но приходит гость с улыбкой фавна.
– Странник, – говорит, а сам, а сам…
Голубей пускает он из уха,
И звенит, звенит его серьга.
И поклоны бьет ему старуха,
А на нем – козлиные рога.
Да и весь увит он виноградом,
И с рогами дьвольски хорош.
Он поет, что верным будет братом,
А продаст, наверно, ни за грош.
На порог бы прежде не пустила,
Ну, а тут забыла срам и стыд.
И откуда в нем такая сила?!
Под ногами музыка горит!
Отчего, о Боже, с нею вместе
Так не страшно и на страшный суд?
Отчего из той козлиной шерсти
Ангельские крылья девы ткут?!
Нам уже на север нет возврата,
Там сожгут нас, верно, за грехи.
Ну, а здесь царицей винограда
Ты меня со смехом нареки.
Потому что север к нам коварен,
И не скрыться от суровых глаз.
А на юге все мы – божьи твари,
А на юге Бог возлюбит нас.
А простит, уж верно, и подавно,
Ведь грехов-то – музыка одна!
Ангел с молодой улыбкой фавна
Наливает красного вина!
* * *
Но в добрый, но в самый счастливый наш час
На Невском играет божественный джаз.
Трубач бородат и взъерошен.
Он к небу развернут своей бородой.
И в небо впечатан он вместе с трубой
Счастливой смеющейся рожей.
И ангелы шумно толпятся над ним.
Лишь ноту берет – и рыдают они
От счастья: «Гуляем! Гуляем!»
Мы катимся вниз, пропадаем, горим,
Но все же ведет нас причудливый ритм
По белым хребтам Гималаев.
Ах, нищая птица! Ах, птица – змея!
Он снова трубу поднимает, смеясь.
Он первый трубач Петербурга!
Куда он зовет нас над темной Невой?
Он солнце вдыхает – и нота его
Возносится, как Джомолунгма!
* * *
На Невском пахнет морем, тиной
И флорентийскою тоской…
Да почему же флорентийской?..
Ну, а какою?.. А какой?!
Не все ль равно, как назовемся
Под звук Архангельской трубы,
В каких каналах тонут весла
Сомнамбулической судьбы,
Где на руках меня носили
И заливали в купола…
Как будто я жила в России…
Как будто я, вообще, жила!
Как пес бродячий воет сердце
На Петербургскую метель.
Нам не видать иных Венеции,
Их упоительных смертей
С клубничным запахом заката,
С ночными розами зимы,
Где породнились мы когда-то
Великим праздником чумы.
Наверно, в этом и игра вся —
Когда на счете: «раз… два… три…»
Душа с соломинкой пространства
Над пеной космоса мудрит.
И все глядит недоуменно
На этот радужный пузырь.
И называет поименно:
Нью-Йорк, Венеция, Сибирь…
И просыпается единой
В какой судьбе?.. В стране какой?..
На Невском пахнет морем, тиной
И флорентийскою тоской…
* * *
Что же делать? Ничего не делать.
Быть живым, как голуби и овцы.
И любить смуглеющее тело
Все равно под чьим горячим солнцем.
И бродить по гулким дебрям сада,
Не вступая ни в какие торги
Со страною, выпавшей в осадок,
Словно в алхимической реторте.
* * *
Как же любила тебя я безумно.
Право, смешно даже вспомнить… И вот
Ангел, похожий на детский рисунок,
Между страницами жизни поет.
Что с ним поделаешь, что с ним попишешь?
Книгой захлопнешь мартовский снег…
Каждое слово кажется лишним
В книге без слов… И напрасен побег —
