Читать книгу Социология регионального и городского развития. Сборник статей - Коллектив авторов - Страница 5

Коллективный субъект (от диады до социально-территориальной (поселенческой, региональной) общности) в последние два десятилетия все больше привлекает внимание исследователей. Это связано как с регионализмом, каузально объективированным глобализацией, так и с усилением значения гражданского общества и роли массовых (коллективных) движений в мировом политическом и социокультурном процессах [1; 2; 16; 41; 51 и др.]. Всплеск интереса к данной проблематике в США и странах Западной Европы произошел после известных событий 11 сентября 2001 г., что побудило ряд авторов заговорить не только о коллективных (прежде всего территориальных) общностях как социальных субъектах, но и, присущих им коллективном сознании, коллективных действиях, коллективном поведении [25; 47 и др.]. В ряде опубликованных ранее работ мы также высказывались по различным аспектам данной проблемы [5–7; 14 и др.].

На наш взгляд, релевантный анализ территориального поведения коллективного субъекта возможен на пересечении двух фундаментальных социологических парадигм – методологического холизма и методологического индивидуализма. Необходимость и обоснованность такого подхода связаны с тем, что поведение человека объективируется по меньшей мере на трех уровнях – индивидуальном, групповом (коллективном), социетальном (общественном). Территориальное поведение, будучи частным случаем социального, по своей природе тяготеет к групповым и социетальным формам, что закономерно предполагает его анализ сквозь призму методологического холизма. С другой стороны, оно не является внутренне гомогенным и может быть «разложено» на составляющие его системы действий отдельных индивидов, социологический анализ которых требует обращения к принципам методологического индивидуализма.

Данный, сравнительно новый подход приобретает легитимность во многом и благодаря тому, что на рубеже XX–XXI вв. наметился поворот мировой социологической мысли от методологии сугубого индивидуализма, доминировавшей в течение нескольких последних десятилетий XX в., к методологическому холизму, восходящему к парадигме социологизма Э. Дюркгейма. Такой переход отнюдь не случаен и вызван главным образом реакцией мирового сообщества на усиливающийся процесс глобализации, провоцирующей все возрастающее стремление людей к коллективной идентичности и коллективным действиям как условиям противостояния глобализму, к возрастающей социокультурной и политической гомогенности всего мирового сообщества.

Ниже мы обозначим методологические фреймы социологического анализа территориального поведения коллективного субъекта в проекции обеих этих перспектив.

Территориальное поведение в категориях методологического холизма

В современной (прежде всего западной) социологии холистский подход к исследованию коллективных общностей применяется в рамках социологии региона (регионализма), рассматривающей их преимущественно с позиций политико-экономического детерминизма. Региональные исследования, западноевропейская и англо-американская традиция которых восходит к концу 1950-х – началу 1960-х гг., закономерно включают в себя изучение коллективных общностей, групповой идентичности, межгрупповых интеракций, регионального развития и межрегиональной интеграции, рассматриваемых в территориальной экспликации [20; 29; 45; 55 идр.]. Вместе с тем, до самого последнего времени коллективистская (холистская) компонента региональных исследований имела второстепенный характер. Основное внимание исследователи (не только в предметном поле социологии, но и политической экономии, политологии, социально-экономической географии) уделяли эволюции и взаимодействиям властных структур как сугубо регионального, так и государственного (national-state) и надгосударственного (ООН и др. международные организации) уровней; функционированию и динамике региональных институтов; процессам возникновения, эволюции и элиминации самих регионов, рассматриваемых главным образом как политико-экономические системы.

Существующие в настоящее время в западной (преимущественно экономической) социологии методологические перспективы, ориентированные на региональные исследования и имеющие холистский компонент, включают два основных направления: рационалистическое и рефлективистское. Первое представлено методологиями неореализма, либерального институционализма, синтезом теорий неоклассической и неолиберальной региональной экономической интеграции, второе – подходом мирового порядка, новым регионализмом, синтезом нового регионализма и нового реализма (см. подробнее [50]).

Представители рационалистического направления [22; 23; 31; 43; 46; 53 и др.] анализируют регионализм преимущественно как функцию от макросоциальных, макрополитических и макроэкономических переменных, динамика которых имеет объективную природу. Придавая определенное значение в коррекции их общей направленности влиятельным политическим силам (great powers, неореализм), действию политических и экономических институтов (либеральный институционализм), абстрактным «рыночным силам» (синтетический подход неоклассической и неолиберальной региональной экономической интеграции), они практически полностью элиминируют сознательную целеориентированную активность коллективных субъектов (региональных общностей и/или составляющих их сообществ).

В отличие от «рационалистов» сторонники рефлективистской парадигмы региональных исследований делают упор на осознанных коллективных действиях (поведении), коллективной рефлексии глобального и регионального процессов, активном и сознательном участии в них. Так, например, представители подхода мирового порядка [21; 30; 38 и др.] апеллируют к методу исторических структур Р. Кокса, определяемых им как конфигурации сил, состоящих из материальных возможностей, идей и институтов [27, р. 33]. Исторические структуры означают здесь постоянные социальные практики, порождаемые и изменяемые коллективной человеческой деятельностью. Вслед за Р. Коксом исследователи утверждают, что материальные возможности, идеи и институты взаимодействуют на трех взаимосвязанных уровнях: 1) социальных сил, порожденных в процессах производства; 2) различных форм государственных/общественных комплексов (но не государств); 3) типов мирового порядка [50, р. 27].

Основной идеей подхода нового регионализма [37; 42; 44 и др.] является утверждение, что на рубеже XX–XXI вв. мы столкнулись с качественно новым феноменом, который имеет место в новом контексте и с новым содержанием. В соответствии с этой идеей, новый регионализм связан с текущей трансформацией мира, мультиполярным или триполярным (но не биполярным) мировым порядком, в значительной степени связанным с глобализацией.

Важным компонентом парадигмы нового регионализма стала идея уровня регионности (regionness) региона, сформулированная Б. Хеттном. По его мнению, степень регионности той или иной территории и дислоцированной на ней социально-территориальной общности (=региона) связана с субъективными факторами и проявляется на пяти уровнях: регионального пространства, комплекса, общества, общности (community) и институционализированной политики [36]. Исследователь делает вывод: нет «естественных» или «данных» регионов, но есть сконструированные, деконструированные и переконструированные – намеренно или ненамеренно – в процессе глобальной трансформации посредством коллективной человеческой деятельности и формирования региональной (территориальной) идентичности.

В рамках концепции новогорегионализма/новогореализма [35; 48 и др.] произошла своеобразная интеграция разнообразных пост-структуралистских, политико-антропологических, реалистических и постмодернистских течений. Ее представители обосновывают необходимость исторического, контекстуального, деятельностно-ориентированного подхода, который, по их мнению, обеспечит более всестороннее понимание сложности, комплексности, противоречивости и разнообразия регионов и процессов регионализации. Основатели данного направления большое внимание уделяют так называемому неформальному регионализму снизу (informal regionalism from below). Это общественное движение, по их мнению, включает широкий спектр негосударственных акторов и неформальной деятельности, таких как транснациональные корпорации (ТНК), экологические и этнические группы, гражданские общества, частные армии (private armies) и партизанские отряды (maquiladoras), коридоры развития, диаспоры южан на Севере, двойную дипломатию и неформальную внешнюю политику мелкой торговли, контрабанды, мафии и криминала.

Подводя итог, можно сказать, что в современной западноевропейской и североамериканской социологии, ориентированной на холистские исследования и концентрирующей внимание прежде всего на исследовании регионов и регионализма, сложились два конкурирующих взгляда на суть региона, регионализма и поведение (системы действий) социальных акторов в них. Сторонники рационалистических взглядов концентрируют внимание прежде всего на деятельности государств как политических субъектов и адептов силы, они элиминируют в значительной степени роль коллективных общностей и общественных организаций в этом процессе. Представители рефлективистского направления не склонны к столь однозначному превознесению роли и значения властных структур, они утверждают о наличии вектора сил, определяющего общую направленность современных процессов регионализации и глобализации, складывающегося из действий как политических, так и неполитических (в том числе коллективных) акторов. На наш взгляд, именно рефлективистский подход (в проекции методологического холизма) наиболее релевантен задаче исследования социально-территориальных общностей разного уровня, и его положения можно взять в качестве одной из методологических перспектив как для выстраивания теории территориального поведения коллективного субъекта, так и для его эмпирического социологического анализа.

Территориальное поведение в категориях методологического индивидуализма

Решение проблемы концептуализации и операционализации территориального поведения коллективного субъекта с противоположной стороны (методологического индивидуализма) закономерно предполагает обращение к истокам социологических и экономико-социологических теорий социального (экономического) действия как первоосновы социального поведения вообще и территориального поведения в частности. В ряде более ранних публикаций мы подробно рассматривали данный аспект [7; 14].

Ad hoc кратко отметим, что теории социального действия М. Вебера, Т. Парсонса, коммуникативного действия Ю. Хабермаса и ряд других составляют мощный методологический фундамент для анализа коллективных форм территориального поведения социальных субъектов разного уровня [10; 34 и др.]. Здесь важно лишь подчеркнуть, что сами эти исследователи в большинстве своих трудов рассматривают социальное действие в сугубо абстрактном «аналитическом» виде, элиминируя не только территориальный (пространственный, инвайронментальный), но и личностный (персонифицирующий его) аспекты. В то же время Т. Парсонс, например, неоднократно подчеркивает, что «каждое конкретное событие… происходит в пространстве» [10, с. 313], «без изучения сложных взаимодействий конечных ценностей, идей, установок, норм различного типа друг с другом, а также с наследственностью и средой, конкретная социальная жизнь и действие, как мы их знаем эмпирически и как рассматривает их Вебер, попросту не интерпретируемы и не мыслимы вообще» [10, с. 149] и т. д.

В концепции коммуникативного действия Ю. Хабермаса среда (территория) также не подвергается специальному социологическому анализу. Мыслитель вслед за М. Вебером и Т. Парсонсом не рассматривает его в территориальной экспликации, однако сама коммуникация имплицитно предполагает это. Такова одна из центральных идей Ю. Хабермаса о перформативной установке участников коммуникации (являющейся модулятором драматургического действия). «Общаясь друг с другом в перформативной установке, – утверждает ученый, – говорящий и слушатель участвуют в то же время и в выполнении тех функций, благодаря которым в ходе их коммуникативных действий воспроизводится и общий для них обоих жизненный мир» [18, с. 42].

Таким образом, эманация теории социального действия к территориальному, как одной из его форм, не только допускает, но и требует включение территории (пространства, среды) в поле научного анализа. Территориальное действие, как инвариант социального действия, характеризуется всеми его особенностями, преломленными в социально-природной специфике региона. Своеобразие территориального социального действия возникает по той причине, что индивиды, действующие в пространстве своего региона, в процессе социального взаимодействия формируют уникальную систему социальных связей, которая в конечном счете приводит к возникновению социально-территориальной общности. Будучи частью общества, она отличается, тем не менее, рядом специфических особенностей: социально-демографической структурой, этническим составом, социокультурным своеобразием, историей существования, то есть всем тем, что составляет «лицо» регионального социума. Вследствие этого базовые характеристики социального действия конкретизируются в каждой социально-территориальной общности несколько по-разному.

Категория «территориальное поведение», как очевидно, охватывает широкий спектр систем индивидуальных и коллективных действий, объективированных в производных от нее понятиях: территориальное экономическое, социокультурное, политическое поведение и т. д. В настоящее время внимание исследователей привлечено преимущественно к анализу территориального политического (прежде всего электорального) поведения граждан (см., напр. [11; 32]). Однако бесспорно, что важнейшую роль в жизни общества играет поведение в системе социально-экономических отношений, которое в определенной мере влияет и на все иные типы территориального поведения, в том числе и политическое. И это не случайно. Хозяйственно-экономическая деятельность является важнейшим условием существования человеческого общества с древности до наших дней. Причем, как отмечают исследователи [8; 34 и др.], значение экономики в современном обществе неуклонно возрастает. Без преувеличения можно сказать, что все иные типы территориального поведения социального субъекта так или иначе опосредованы (поддержаны) его социально-экономическим поведением. Поэтому дополнение и конкретизация высоко абстрактных теорий социального действия теориями социально-экономического поведения (действия), возникшими на рубеже XX–XXI вв., в плане концептуализации территориального поведения коллективного субъекта нам представляется не только методологически оправданным, но и необходимым.

В ряду всех возможных типов социального поведения социально-экономическое поведение (являющееся объектом изучения как экономической теории, так и социологии экономики), на наш взгляд, имеет самое непосредственное отношение к территории, на которой оно происходит. Действительно, территория в совокупности природных особенностей и ресурсов, которыми она обладает, и социально-экономической инфраструктуры, которая на ней размещена, является материальной основой жизни общества. Природно-экономические различия территорий продуцируют различные формы территориального поведения на них. Вместе с тем до самого последнего времени изучение территориальных особенностей развития экономики было исключительно прерогативой экономической географии, которая ограничивалась описанием пространственного размещения объектов инфраструктуры, месторождений полезных ископаемых, территориального дислоцирования демографических групп и промышленных производств, никак не учитывая при этом субъективный фактор – рефлексивную и преобразующую деятельность человека. Экономическая теория ввела в качестве объекта научного анализа homo economicus, лишенного каких-либо иных интересов, кроме максимизации прибыли. Наконец, в рамках экономической социологии, создатели которой, начиная с М. Вебера, В. Парето, Г. Зиммеля, Т. Парсонса, Н. Смелзера и до наших современников, пытались «оживить» экономического человека, наделив его социокультурными характеристиками, также специально не рассматривалось поведение социально-экономического субъекта в территориальной экспликации.

В последние годы наблюдается сближение исследовательских подходов экономической теории и социологии экономики, что проявляется, в частности, в заимствовании ими друг у друга некоторых методологических перспектив. Фактором сближения двух исследовательских парадигм является общий предмет – (социально-) экономическое поведение, причиной несовпадения методик и интерпретаций – принципиально различный взгляд на источник экономического поведения (экономисты обнаруживают его в природной тяге человека к максимизации полезности и максимальному удовлетворению потребностей (маржинализм), социологи – в социокультурных ценностях, нормах, традициях, с одной стороны, привычках, сиюминутных настроениях, неспецифических влияниях – с другой, накладывающих определенные ограничения на действия субъекта и нередко заставляющих его вести себя в экономической сфере вопреки очевидной выгоде).

За последние полтора столетия в экономике и социологии были созданы многочисленные оригинальные теории, объясняющие экономическое (хозяйственное) поведение человека (см. об этом подробнее [3; 12]). Однако в последние десятилетия наибольшую популярность приобрели концепции, сложившиеся на стыке экономики и социологии и с одинаковым успехом (хотя и несколько в различных плоскостях) использующиеся в обеих науках, – это теория рационального выбора, сетевой подход, новый институционализм и ряд других [13, с. 4–5].

Теория рационального выбора первоначально возникла в экономической науке. Ее основополагающий принцип – доведенный до логического завершения методологический индивидуализм, согласно которому государство рассматривается исключительно как совокупность индивидов, преследующих свои личные цели. В рамках экономической теории данная парадигма используется не только для анализа сугубо экономических процессов и явлений, но трактуется гораздо шире, например для изучения мотивации рационального выбора избирателей в политическом процессе [9, с. 51].

В социологии основные положения теории рационального выбора были обоснованы Дж. Коулманом. Предметом его научного анализа стал поиск путей преодоления традиционного противостояния макро– и микроуровней. Базовая идея ученого заключается в посыле, что культура порождает у индивидов конкретные специфические ценности, которые заставляют их действовать в поисках этих ценностей. Делая это, они влияют на общество. Разрабатывая теорию рационального выбора, Дж. Коулман пытался решить три задачи: во-первых, объяснить, как качество уровня системы влияет на уровень индивида; во-вторых, показать, что происходит на индивидуальном уровне и, в-третьих, показать, как действия индивидов влияют на уровень всей системы. По его мнению, проблема перехода с микро– на макроуровень решается путем перенесения принципов методологического индивидуализма на уровень корпоративных акторов (коллективного субъекта). При этом переход на уровень организации не дискриминирует концепцию рационального действия индивидов. Вследствие этого понятие рациональности всемерно расширяется [26].

Помимо Дж. Коулмана теорию рационального выбора широко использовали и развивали в своих трудах А. Даунс, М. Олсон, Г. Беккер и др. Основные их идеи сводятся 1) к допущению интенциональности и рациональности в действиях индивидов и коллективов, 2) различению между «полной» и «неполной» информацией (а отсюда – между «риском» и «неопределенностью»), 3) различению «стратегических» и «параметрических» действий. Исследователи стремятся объяснить и предсказать поведенческие образцы действий индивидов и групп, основанные на данных положениях. При этом стратегии избранного поведения интерпретируются ими преимущественно в категориях ограничений и возможностей в рамках осуществления выбора конкретной стратегии. Для нашего исследования особое значение имеет концепция коллективного действия, сложившаяся в рамках теории рационального выбора. Суть ее сводится к утверждению, что рациональный выбор имеет дело с ситуациями, в которых акторы взаимозависимы друг от друга, так что результат для каждого индивида будет зависеть от того, что делают другие. Более того, акторы принимают и учитывают взаимозависимость, существующую между ними, при выборе курса действия.

Отсюда следует, что важной формой стратегического взаимодействия является коллективное действие, в котором субъекты должны координировать планы своих действий для того, чтобы получить коллективные блага для себя (именно это обнаруживается при анализе конкретных исторических форм территориального социально-экономического поведения [14]).

В территориальной экспликации теория рационального выбора предполагает анализ взаимодействия субъектов территориального поведения на уровнях индивида, группы (коллективного субъекта) и социально-территориальной общности, стремящихся, с одной стороны, рационально максимизировать преимущества, предоставляемые им данной территорией, с другой – согласовывать свои действия для достижения общей пользы (поступаясь при этом своими эгоистическими интересами).

Сетевой подход к анализу социально-экономического поведения, разрабатываемый М. Кастельсом, Б. Лату, X. Уайтом и др. [24; 40; 54], представляет экономическую сферу общества как совокупность социальных сетей – устойчивых связей между индивидами и фирмами (коллективами), формальных и неформальных отношений, позволяющих субъектам (акторам) решать многие актуальные для них проблемы: находить работу, обмениваться информацией, разрешать конфликты и т. д. В них экономические отношения самым тесным образом переплетаются с социальными. Сети социальных взаимодействий включают две совокупности элементов: социальных акторов и набор связей между ними. В качестве социальных акторов могут выступать индивиды, социальные группы, организации, города, страны. Под связями понимаются не только коммуникационные взаимодействия, но и связи по обмену различными ресурсами и деятельностью, включая конфликтные отношения.

Оригинальная концепциях. Уайта, разработанная им в рамках сетевого подхода для объяснения действия фирм в условиях рыночной экономики, на наш взгляд, может быть использована и для социологического анализа территориального поведения коллективных субъектов. Центральная идея ученого состоит в том, что рынок – это не просто система обмена произведенной продукцией и не готовая структура, занимаемая отдельными фирмами. Прежде всего это сложный сигнальный механизм, который помогает фирмам выбрать и обустроить определенные ниши, не существующие в готовом виде. Они создаются в результате наблюдения и взаимного соотнесения действий. В данном случае значение сетей выходит за рамки непосредственных взаимодействий. Фирмы группируются не по наличию и характеру прямых связей, а по принципам структурного соответствия и структурной эквивалентности в соотношениях объема – цены – качества продуктов и услуг [13, с. 12–13]. Выстраивая сетевую концепцию фирмы и рынка, X. Уайт постулирует аксиому: «Главное в бизнесе для любого актора – найти, где встроиться и как организовать взаимодействия с другими акторами, которые ищут ту же точку опоры, что в результате порождает устойчивую линию действия» [17, с. 99]. Если экстраполировать эту идею в пространство территориального социально-экономического поведения, то можно предположить, что территория для коллективных субъектов (как рынок для фирм) выступает «сигнальным механизмом», обеспечивающим их устойчивое взаимодействие (формирующим территориальные социальные сети), в которых она одновременно является фактором связи и условием деятельности. Это оказывается возможным всякий раз тогда, когда для хозяйствующего субъекта мотивом экономической деятельности выступает не только максимизация прибыли, но и территориальный интерес в любой из его ипостасей. А поскольку территориальные интересы в том или ином виде детерминируют социальные действия каждого субъекта, экспликация территориального поведения в категориях сетевого подхода представляется нам вполне релевантной.

Новый институционализм в социологии и экономике, интегрирующий в себе классический институционализм и сетевой подход, также дает возможность теоретической экспликации территориального поведения коллективного субъекта. В рамках данной концепции сетевые связи между индивидами и фирмами представляются как множественные, многозначные, подвергаемые хозяйственными агентами различным интерпретациям и оценкам. Институты характеризуются не как абстрактные ценности и нормы (как в классическом институционализме), а как формальные и неформальные правила, которые регулируют практики повседневной деятельности и поддерживаются этими практиками. По образному выражению В. В. Радаева, «институционалисты “упаковывают” сети в институциональные образования (institutional arrangements)» [13, с. 6–7].

В настоящее время в социологии наиболее авторитетными считаются новый французский (Л. Болтански, Л. Тевено), культурно-ориентированный (П. Димаджио, У. Пауэлл, Н. Биггарт) и властно-ориентированный (У. Бейкер, Н. Флигстин) институционализм. Л. Тевено, например, в рамках концепции неоинституционализма разработал оригинальную экономическую теорию конвенций, рассматривающую множественные порядки обоснования ценностей, связанные с различными мирами. Всего он выделяет шесть таких миров: рыночный, индустриальный, домашний, гражданский, мир мнения, мир вдохновения, впрочем не ограничивая принципиально их список. Суть проблемы, по его мнению, состоит в том, что в экономических отношениях главную роль играет напряженная и противоречивая связь между рыночным и индустриальным порядками, где первый регулируется ценами и краткосрочными калькуляциями, а второй основан на технологиях, инвестициях и перспективном планировании. К ним примыкает домашний мир, базирующийся на традиционных и личных взаимосвязях, родстве и локальности, а также гражданский мир, построенный на коллективных интересах и соблюдении демократических прав. Конфликт между различными порядками обоснования ценности выдвигает на передний план вопрос о компромиссных соглашениях и способах координации хозяйственных взаимодействий [13, с. 7].

Л. Тевено обосновывает способы достижения координации (заключения конвенций) между мирами. По его мнению, один из путей – создание обобщенных форм отношений между людьми и окружающей их средой во временном и пространственном измерениях. «“Инвестиции в формы”, – указывает он, – способствуют этой обобщенной координации и позволяют людям и вещам становиться более похожими и близкими независимо от контекстов. Инвестиции в формы – дело затратное, требующее переговоров и материальной оснащенности. Однако подобные издержки могут покрываться выгодами от координации, которые зависят от временной и пространственной протяженности областей, на которые она распространяется» [15, с. 22].

Второй путь достижения координации состоит в формировании нового порядка ценностей. Л. Тевено указывает на три этапа этого процесса: 1) исходная ситуация, соответствующая некоей элементарной форме прикрепленное™, складывающейся между людьми и их окружением (при этом людям свойственно постоянно испытывать достоинства и недостатки новых типов прикрепленности, исследовать новые способы связи с миром); 2) расширение границ прикрепленности, ее усиление и обретение ею более общего характера в ходе специализации и развития оснащения (это достигается путем сравнения – «подстраивания материального окружения под себя таким образом, чтобы систематизировать более локальные или идиосинкратичные прикрепленности и обнаружить параметры эквивалентности между общностями независимо от конкретных ситуаций»); 3) постановка вопроса о справедливости, когда систематизированная связь между людьми и вещами высвечивает видимые несоответствия между способностями людей, образующих одно сообщество [15, с. 26–27]. Решение этого вопроса, как считает Л. Тевено, как раз и приводит к формированию нового порядка ценностей, а посредством этого – к достижению координации.

В территориальной проекции экономическая теория конвенций Л. Тевено позволяет, с одной стороны, выявлять латентные процессы, лежащие в основе формирования коллективного субъекта как единого целого, с другой – обнаруживать факторы, приводящие к возникновению внутренних противоречий, конфликтов и кризисов, а значит, способствовать поиску путей их успешного преодоления.

Помимо названных выше в рамках экономической социологии существуют и другие подходы к анализу и интерпретации социально-экономического поведения, получившие широкое признание со стороны международной социологической общественности. В частности, это концепции социальной и культурной встроенности (embeddedness) М. Грановеттера, зависимости от пути (path dependency) П. Дэвида [28; 33] и др., которые также с полным основанием можно использовать для изучения территориального поведения коллективного субъекта.

Таким образом, мы постулировали возможность социологического анализа территориального поведения коллективного субъекта в двух пересекающихся системах методологических «координат» – холистской и индивидуалистической. Центральной категорией, объединяющей оба подхода и легитимирующей данную возможность, является коллективная общность – такой тип общности, который в определенных условиях и в определенном смысле может быть концептуализирован как коллективный субъект, консолидированно вступающий в социальные взаимодействия с другими коллективными субъектами. Коллективная общность характеризуется коллективным сознанием, коллективным поведением (действием), которые не сводятся к простой сумме сознаний и действий составляющих ее индивидов. Поэтому в пространстве кросс-групповых взаимодействий такую общность условно можно принять за социальную единицу (unit) (на что в свое время указывал еще Т. Парсонс) или «индивидуального» актора и на основе такого допущения применить к их анализу перспективы методологического индивидуализма (в частности, теории социального действия М. Вебера, Т. Парсонса, Ю. Хабермаса, сетевой подход X. Уайта и М. Грановеттера, теорию рационального выбора Дж. Коулмана и др.). В качестве групповых социальных параметров коллективных общностей следует рассматривать доминирующие в них паттерны социального поведения, групповые интересы, нормы, ценности, традиции и обычаи («социальные факты», по терминологии Э. Дюркгейма) и, соответственно, элиминировать и не учитывать при систематическом анализе все отклонения от этого мейнстрима как несущественные.

Трактуемые подобным образом коллективные общности отличаются следующими важными характеристиками. Во-первых, они являются специфическими статистическими социальными субъектами, важнейшей особенностью которых является статистический характер проявления их основных социокультурных признаков и свойств. Во-вторых, социальные характеристики коллективных общностей не являются раз и навсегда данными, а как бы «плавающими», непрерывно изменяющимися в определенных границах (задаваемых более широким социокультурным и политико-экономическим полем), причем динамика их изменения иная, чем у индивидов, и подчиняется иным факторам и закономерностям. У индивида это главным образом социально-темпоральный фактор: время + социализация, у коллективной общности – социально-пространственно-временные факторы: геополитическое и геоэкономическое положение, динамика уровня экономического (не)благополучия, характер политической организации (в континууме анархия – демократия – диктатура), этнокультурные и конфессиональные особенности (как наиболее устойчивые в пространстве и времени), динамика уровня образования, половозрастной структуры и т. д. В-третьих, коллективные (и особенно территориальные) общности оказываются как бы «встроены» в систему взаимодействий в континууме «ядро – полупериферия – периферия» (см. подробнее [4; 6; 39; 49; 52 и др.]). Данная система оказывает существенное воздействие как на текущее состояние входящих в нее элементов, так и на их долговременную динамику (в некотором смысле она может рассматриваться аналогом социальных сетей, складывающихся на межличностном уровне).

Одной из серьезных методологических задач в рамках теории территориального поведения коллективного субъекта является разграничение понятий и соответствующих им сегментов социальной реальности, обозначаемых как общество, коллективная общность, социальная группа. Как известно, категория «общность» является одной из наиболее широких в социологии. И общества, и социальные группы можно рассматривать как отдельные типы общностей. Вместе с тем не каждое общество и не каждую группу можно характеризовать как коллективную общность. Как представляется, феномен коллективности может присваиваться данными сообществами людей на более или менее длительный период времени, но может ими и утрачиваться. Наиболее близкими, но не совпадающими по социальному смыслу являются понятия «коллективная общность» и «социальная группа», которые можно трактовать в том числе и как целевые группы, объединенные на основе общих интересов, целей, ценностей и выступающие в социальных интеракциях как индивидуальный актор (социальный субъект). В этом смысле наиболее очевидными примерами коллективных общностей будут семья, трудовой коллектив, соседская община (жильцы одного дома, одного двора, улицы, городского микрорайона), поселенческая общность (городская, сельская). Вместе с тем все эти социальные образования, относящиеся к типу малых или первичных групп, успешно и масштабно исследуются в рамках существующих индивидуалистических и социально-психологических парадигм.

Интерес ad hoc представляют такие общности, в которых субъектность (коллективность) проявляется латентно и может быть объективирована только лишь с позиций методологии холизма. Таковыми являются, прежде всего, социально-территориальные общности, инкорпорированные в регионы различного уровня: от административного района в составе области до государства (общество) и макрорегиона (геополитического и/ или геоэкономического образования).

Субъектность социально-территориальной общности может объективироваться в двух ипостасях: во-первых, в политической власти или административном руководстве, персонифицированных в фигуре руководителя данного территориального образования (главы администрации района, губернатора, президента) или соответствующем политическом институте (парламенте, правительстве и т. д.); во-вторых, в гражданском обществе как деперсонифицированном субъекте, эксплицирующем себя в гражданских движениях, группах интересов и группах давления, различных формах массового (в том числе территориального [14]) поведения и т. д.

Изучение коллективной общности как коллективного субъекта имеет давнюю традицию. Методологический холизм признает в качестве субъектов, принимающих решения и осуществляющих тот или иной вид деятельности, социальные группы, общности, классы и другие сообщества людей. На наш взгляд, утверждение о существовании коллективного субъекта социального поведения (в частности, социально-территориальной общности) имеет веские основания. Очевиден тот факт, что каждый индивидуальный субъект, входя в ту или иную общность, вступает во взаимодействия с другими членами этой общности. При этом основатели холистской методологии справедливо полагали, что, осуществляя свою деятельность в пределах определенной общности людей, индивидуальный субъект руководствуется не только эгоистичной потребностью в удовлетворении своих личных (индивидуальных) интересов (на чем основываются индивидуалистические перспективы), но и особым «этическим порядком» [19, с. 126], господствующим в пределах той или иной общности.

Анализ социальных общностей во всех проявлениях их коллективности, основанный на принципах методологического холизма и методологического индивидуализма, позволяет рассмотреть с новых позиций актуальные процессы современного российского и мирового порядка, ответить на многие вопросы, которые невозможно объективировать, опираясь лишь на теоретические положения первого или второго подходов.

Литература

1. Акашев Ю. Д. Историко-этнические корни русского народа. М.: Социум, 2000.

2. Бернштам Т. А. Локальные группы Двинско-Важского ареала: Духовные факторы в этно– и социокультурных процессах // Русский Север: К проблеме локальных групп / Ред. – сост. Т. А. Бернштам. СПб., 1995. С. 208–317.

3. Верховин В. И., Зубков В. П. Экономическая социология: монография. М.: Изд-во РУДН, 2002.

4. Грицай О. В., Иоффе Г. В., Трейвиш А. И. Центр и периферия в региональном развитии. М.: Наука, 1991.

5. Завалишин А. Ю. Территориальное социально-экономическое поведение россиян на рубеже XIX–XX вв. // Отечественный журнал социальной работы. 2006. № 2. С. 48–58.

6. Завалишин А. Ю. Центр и периферия в проекции социально-экономического поведения: междисциплинарный подход // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. 2006. № 2. С. 74–84.

7. Завалишин А. Ю., Рязанцев И. 77. Территориальное поведение: опыт теоретико-методологического анализа // Социологические исследования. 2005. № 10. С. 83–92.

8. Кочетов Э. Г. Геоэкономика (Освоение мирового экономического пространства): учебник. М.: Изд-во БЕК, 1999.

9. Нуреев Р. М. Курс микроэкономики: учебник для вузов. 2-е изд., изм. М.: Изд-во НОРМА, 2001.

10. Парсонс Т. О структуре социального действия. М.: Академический проект, 2000.

11. Политическая культура и политическое поведение нижегородских избирателей: монография / Е. В. Ахметова, П. С. Волоковых, Л. С. Дятлова и др. Н. Новгород: НИСОЦ, 2001.

12. Радаев В. В. Экономические и социологические концепции хозяйственного поведения человека: Сравнительное исследование: авт. дис… д-р экой. наук. М., 1997.

13. Радаев В. В. Основные направления развития современной экономической социологии // Экономическая социология: Новые подходы к институциональному и сетевому анализу / Сост. и науч. ред. В. В. Радаев. М.: РОССПЭН, 2002. С. 3–18.

14. Рязанцев И. П., Завалишин А. Ю. Территориальное поведение россиян (историко-социологический анализ). М.: Академический Проект; Гаудеамус, 2006.

15. Тевено Л. Организованная комплексность: конвенции координации и структура экономических образований // Экономическая социология: Новые подходы к институциональному и сетевому анализу / Сост. и науч. ред. В. В. Радаев. М.: РОССПЭН, 2002. С. 19–46.

16. Традиционное мировоззрение и духовная культура народов европейского Севера / Отв. ред. Н. Д. Конаков. Сыктывкар: Коми НЦ УрО РАН, 1996.

17. Уайт X. Рынки и фирмы: размышления о перспективах экономической социологии // Экономическая социология: Новые подходы к институциональному и сетевому анализу / Сост. и науч. ред. В. В. Радаев. М.: РОССПЭН, 2002. С. 96–118.

18. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие / Пер. с нем. под ред. Д. В. Скляднева. СПб.: Наука, 2001.

19. Шмоллер Г. Народное хозяйство, наука о народном хозяйстве и ее методы / Пер. с нем. В. М. Нечаева. М.: Изд. К. Т. Солдатенкова, 1902.

20. 1ntegraci0n regional de America Latina: Procesos у actors / Ed. J. Behar, R. Giacalone, N. B. Mellado. Estocolmo: Universidad de Estocolmo, 2001.

21. Microregionalism and World Order / Ed. by S. Breslin, G. Hook. Basingstoke: Palgrave, 2002.

22. Buzan B. People, States and Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Harvester: Wheatsheaf, 1991.

23. Trade Blocs? The Future of Regional Integration / Ed. by V. Cable, D. Henderson. L.: Royal Institute of International Affairs, 1994.

24. Castells M. The Rise of the Network Society. Massachusetts; Oxford: Blackwell Publishers, 1998.

25. Local Actions: Cultural activism, power, and public life in America / Ed. by M. Checker, M. Fishman. N.Y.: Columbia Univ. Press, 2004.

26. Coleman J. Foundations of Social Theory. Cambridge: Mass, 1990.

27. Cox R. Critical Political Economy // International Political Economy: Understanding Global Disorder / Ed. by B. Hettn. L.: Zed Books, 1995.

28. David R. Path Dependence: Putting the Past into the Future of Economics // Technical Report. 1988. August. № 533.

29. Forde E. R. The population of Ghana. A study of the spatial relationships of its sociocultural and economic characteristics. Evanston: Northwestern Univ. Dep. ofgeogr., 1968.

30. Regionalism and World Order / Ed. by A. Gamble, A. Payne. Basingstoke: Macmillan, 1996.

31. Gilpin R. The Political Economy of International Relations. Princeton: Princeton Univ. Press, 1987.

32. Graham M. The Beginner’s Book of Australian Politics. Wentworth Falls: Social science press, 1986.

33. Granovetter M. Economic Action and Social Structure: The Problem of Embeddedness //American Journal of Sociology. 1985. V. 91. № 3. November. P. 481–510.

34. Habermas J. Theorie des kommunikativen handelns. Frankfurt, 1981.

35. New and Critical Security and Regionalism: Beyond the Nation State / Ed. by J. Hentz, M. Boas. Aldershot: Ashgate, 2002.

36. Hettne B. Globalization and the New Regionalism: The Second Great Transformation // Globalism and the New Regionalism / Ed. by B. Hettne et al. Basingstoke: Macmillan, 1999.

37. Hettne В., Söderbaum F. The New Regionalism Approach // Politeia. 1998. № 17. P. 6–21.

38. Subregionalism and World Order / Ed. by G. Hook, I. Kearns. Basingstoke: Macmillan, 1999.

39. Centre – Periphery Relations in Russia: The case of the Northwestern regions / Ed. by G. H. Blackisrud. Aldershot; Burlington USA: Ashgate, 2001.

40. Latour В. Reassembling the Social: An Introduction to Actor-Network-Theory. Oxford: Oxford Univ. Press, 2005.

41. Lofland J. Protest: Studies of Collective Behavior and Social Movements. New Brunswick; L.: Transaction Publishers, 1985.

42. MacLean S. Peacebuilding and the New Regionalism in Southern Africa // Third World Quarterly. 1999. № 20. P. 943–956.

43. Mattli W. The Logic of Regional Integration: Europe and Beyond. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1999.

44. Mittelman J. The Globalization Syndrome: Transformation and Resistance. Princeton: Princeton Univ. Press, 2000.

45. Phillips T. L. Symbolic boundaries and national identity in Australia // The British Journal of Sociology. 1996. V. 47. № 1. P. 113–134.

46. Robson P. The Economics of International Integration. 4th ed. L.: Routlege, 1998.

47. Sandler T. Global collective action. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2004.

48. Shaw T. New Regionalism in Africa in the New Millennium: Comparative Perspectives on Renaissance, Realisms, and/or Regressions // New Political Economy. 2000. № 5. P. 399–414.

49. Shils E. Center and Periphery: An Idea and Its Career, 1935–1987 // Center: Ideas and Institutions / Ed. by L. Greenfeld and M. Martin. Chicago; London: The Univ. of Chicago Press, 1988. P. 250–282.

50. Söderbaum F. The Political Economy of Regionalism in Southern Africa. Göteborg: Göteborg Univ., 2002.

51. Tarrow S. Power in movement: Social Movements, Collective Action and Politics. Camdridge; N.Y.: Cambridge Univ. Press, 1994.

52. Wallerstein J. The Modern World System. V. I–III. N.Y.: Academic Press, 1974–1989.

53. Waltz K. Theory of International Politics. Reading, Mass.: Addison-Wesley, 1979.

54. White H. C. Markets from Networks: Socioeconomic Models of Production. Princeton; Oxford: Princeton Univ. Press, 2002.

55. Laformazione continua a sostegno dello sviluppo locale: Un’ analisi di akune realta rurali trentine / Ed. E. Zucchetti. Milano: Vita e Pensiero, 2000.