Читать книгу Социология регионального и городского развития. Сборник статей - Коллектив авторов - Страница 6

Социальные отношения пространственно определены. «Пространство и время есть фундаментальные материальные измерения человеческой жизни», – отмечает М. Кастельс [18, с. 354]. Пространственные характеристики определяют содержание и границы реальностей, обладающих качественной спецификой.

Для характеристики структуры социального пространства используются понятия «ресурсы» и «капиталы». В трактовке Э. Гидденса ресурс понимается как капитал, имеющий материальную составляющую и власть. П. Бурдье демонстрирует различие понятий «ресурс» и «капитал». Для измерения многомерного социального пространства и характеристики позиций агентов в своих работах он использует понятие капитала и трактует его как востребованную потенциальную возможность. В работах французского ученого прослеживается мысль о том, что ресурс как потенциал превращается в капитал, если он востребован и легитимирован как ценность. Структурированность социального пространства предполагает наличие механизмов капитализации свойственных ему легитимных средств, а также легитимизации механизмов их использования, вследствие чего ресурс, включенный во взаимодействия, приносит его держателю прибыль. Согласно П. Бурдье, «капитал – это… неравномерно распределенная и неравнодоступная ценность, которая приобретается не мгновенно, но предполагает наличие инструментов присвоения» [23]. Неравномерность и ценность рассматриваются как свойство дефицитности ресурса [4, с. 524].

Еще одной сущностной характеристикой капитала, имеющей значимость для понимания структуры социального пространства, является его способность конвертации. В. В. Радаев отмечает, что отличие ресурса от капитала заключается в его неконвертируемости. Именно неконвертируемость не позволяет рассматривать ресурс в качестве капитала [24, с. 20–33].

Таким образом, в научной литературе понятие «капитал» трактуется как легитимная, неравнодоступная, дефицитная ценность, обладающая способностью к самовозрастанию и конвертации, а ее совокупность, каналы формирования и легитимность определяют структурированность социального пространства.

Множественность дифференцированных социальных универсумов предполагает наличие множественности ресурсов и капиталов, характеристика которых представлена в работах зарубежных и отечественных авторов.

В своем понимании природы капитала П. Бурдье, следуя марксистской традиции, развивает ее применительно к новым историческим условиям. Ученый указывает на наличие в обществе множества капиталов: экономического, культурного, социального, символического, а также отмечает сравнительную значимость каждого из них в различные исторические эпохи [5, с. 140].

Среди авторов второй половины XX – начала XXI в. нет единой точки зрения о типах и параметрах капиталов социального пространства, ученые предлагают несколько видов капиталов, совокупность которых структурирует социальное пространство. В середине XX в. Г. Беккер предлагает понятие «человеческий капитал», рассмотренный в его одноименной работе [3, с. 86–104]. Э. Гидденс выделяет два главных, по его мнению, типа ресурсов: аллокативные и авторитативные. Аллокативные ресурсы относятся к формам управления, объективированным в материальных носителях: объекты (сырье, земля), товары и другие материальные явления. Однако их «материальность» относительна, отмечает исследователь, поскольку они связаны с типом социальных взаимодействий, существующих в обществе, и встроены в процессы структурации. Авторитативные ресурсы (полномочия) относятся к преобразовательным возможностям управления акторами. Власть порождается определенными формами господства, базирующимися на асимметрии ресурсов. У. Бек, в рамках концепции риска, формулирует определение экспертного капитала; М. Кастельс, анализируя «информациональную» эпоху, подчеркивает роль капитала информации и знания. Рассматривая медиатизацию современного общества в целом и политики в частности, П. Шампань выделяет роль медийного капитала, «медиатический капитал» [27]. Ресурсный подход при анализе современного российского общества используют отечественные авторы. Отечественный исследователь В. В. Радаев предлагает к изучению те формы капитала, которые релевантны, по его мнению, для анализа хозяйственной жизни с точки зрения экономической социологии. К их числу он относит экономический, физический, культурный, человеческий, социальный, а также выделяет административный и политический и символический капиталы [24, с. 22]. При этом физический капитал ученый предлагает трактовать как физиобиологические и психические качества работника, позволяющие ему конкурировать на рынке труда, а физиологический включает здоровье, трудоспособность, наличие определенных физических качеств [Там же, с. 24].

В контексте нашей работы, наряду с заявленными видами капиталов, несомненное значение имеет пространственный капитал, обладающий символическим значением и конвертируемый в другие виды капитала. Капитал пространства (территории/места) широко обсуждается как в зарубежной, так и отечественной литературе.

В классической социологии XIX в. можно выявить две точки зрения о проблеме соотношения территории и социума. С точки зрения Э. Дюркгейма, территория как фактор конструирования социального пространства утрачивает свое значение по мере развития общества, напротив, Г. Зиммель допускает, что реальное пространство (территория) оказывает влияние на качественные характеристики социальных взаимодействий. Он подчеркивает, что «единство близости и отдаленности свойственны всякому отношению между людьми» [16, с. 140]. В развитии межличностных отношений важным фактором выступает земля, причем речь идет о земле не только в буквальном (физическом) смысле, но и в переносном, как о жизненной субстанции, которая привязана если не к пространственному месту, то к духовному окружению.

В работах современных авторов связь территории и социальных взаимодействий получила неоднозначную трактовку. Э. Гидденс подчеркивает, что динамизм изменений современных обществ, исключительный как по темпам, так и по масштабу и глубине, обусловил разделение пространства и времени, социальные отношения отделяются от «локала», благодаря развитию связей с «отсутствующими» другими [29, р. 18].

Проблема взаимодействия локального и глобального пространств представлена в работах М. Кастельса, который уточняет: «…элиты космополитичны, народы локальны». Введя понятие «пространство потоков», ученый отмечает, что космополитичная элита контролирует узлы сетевых потоков информации и занимает трансграничное положение, простые люди живут локально в своих городах и странах. «Пространство власти и богатства пронизывает весь мир, тогда как жизнь и опыт народов укоренены в конкретных местах, в их культуре, истории» [18, с. 389]. Ученый устанавливает взаимосвязь между укорененностью социальной организации во внеисторических потоках информации, вытесняющей логику конкретного места и выходом глобальной власти из-под «социополитического контроля локально-национальных обществ с исторической спецификой» [Там же].

В связи с процессами глобализации исследователи проблематизируют понятие территориальности – от полного отрицания региональных (национальных) трактовок общества (Н. Думай [20, с. 27]) и «истончения» «миров мест» до выражения идеи местной/региональной социально-политической мобилизации, формы которой ориентированы на логику развития конкретного места. Вместе с тем целесообразно анализировать не дихотомические отношения «пространство потоков» и «пространство мест», «пространство и время», а выявлять взаимосвязи и взаимозависимости глобального и локального. Справедливо отмечает У. Бек, что «проблемы глобального уровня становятся частью повседневного локального опыта и “моральных жизненных миров”» [2, с. 25]. По его мнению, глобализация заключает в себя не только глобализацию, но и локализацию. Невозможно анализировать проблемы глобализации, не уделив внимания конкретным территориям и местам. В контексте нашей работы важно замечание исследователя, что «одним из важнейших следствий глобализации является возвращение к понятию места». Раскрывая диалектику глобального и локального, Р. Робертсон вводит термин «глокализация». Данное понятие открывает возможность перед исследователями изучать глобальное на локальном уровне, например рассматривая регион не как территориальную «единицу с четкими границами, а как узел в сети преодолевающих границы процессов» [Там же]. Автору близка трактовка И. М. Бусыгиной, отметившей, что «последствия глобальной перестройки и местная локально-ориентированная среда переплетаются, накладываются друг на друга, влияние глобальных процессов опосредуется локальными/региональными факторами» [7].

Таким образом, расширение пространственно-временной дистанции и «высвобождение» социальных действий из контекста соприсутствия, на наш взгляд, является сложным процессом, в котором реализуются как процессы унификации, конструируемые институциональными глобализирующимися структурами, так и процессы локализации, отражающие физический, материальный контекст действия, имеющий символическое выражение. Общество, «обосновываясь в определенной местности, придает пространству некое содержание… и оказывается тем самым замкнутым внутри этого местополагания» [9, с. 127].

Природная географическая среда как место проживания группы определяет характер социальных взаимодействий и/или определяется ими, тем самым актуализируя региональную идею как пространственную локализацию. Об этом свидетельствует и возрастающее число работ, посвященных исследованию региона. Регион пространственно локализован, при этом пространство трактуется как территория, имеющая определенную протяженность, как историческая освоенность физического и географического пространства [8, с. 42–66]. Принимая во внимание понятие «третьепространство», введенное постмодернистами (Р. Аллен, Э. Содж, А. Лефевр), в пространстве региона можно выявить реальное пространство – физическая среда, ментальное – пространство идей о пространстве и социальное пространство – проживаемое пространство, где сливаются эмоции и действия воедино [26]. Взаимосвязь, возникающая между тремя пространствами, является не диалектической, а «триалектической» [30, р. 257].

Рассматривая регион как комплекс сплетения социальных взаимодействий, ученые считают возможным использовать не только экономические и социальные показатели, но и переменные, связанные с «окружающей средой», историей региона, уровнем развития, культурой инфраструктуры [см. 1], а также, по мнению автора, позициями акторов регионального политического поля.

Взаимодействующие институциональные и индивидуальные акторы формируют сети внутренне и внешне ориентированных связей. Внутренние связи формируют региональную общность, внешне ориентированные связи региона определяют его позиции в сети горизонтальных (межрегиональные) и вертикальных («центр – регион») отношений.

Регион как реальное пространство, как природно-географическая среда обладает совокупностью ресурсов, которые очерчивают потенциальные возможности региона и его позиции в системе горизонтальных и вертикальных связей. Уникальные ландшафты и климатические условия, полезные ископаемые и качество почвы являются ресурсами, капитализация которых позиционирует регион в сети пространственных отношений. Природно-географические факторы благоприятные определяют условия развития некоторых отраслей промышленности и сельского хозяйства, туристического бизнеса в регионе. Вместе с тем механизм капитализации природных ресурсов региона определяется не только ценностью ресурсов, поскольку она относительна, а конфигурацией капиталов социального пространства, социальным и историческим контекстом. Причем, по мнению автора, особое значение имеют административный и политический капиталы, влияющие на востребованность ресурсов региона, а следовательно, на процессы формирования неравенства регионов по данному параметру.

Второй параметр, влияющий на пространственное неравенство регионов, носит символический характер и связан с конструированием региональной идентичности, которая в свою очередь является «носителем» социального и человеческого капиталов.

Региональная идентичность характеризуется доверительностью социальных отношений, социальной сплоченностью [10, с. 125–133]. Пространственная рефлексия акторов по отношению к территории как к родине, самоидентификация с ней, осознание и эмоциональное восприятие территории [12] и участников социального взаимодействия в данном пространстве позволяют определить регион через типологию социального взаимодействия, в котором символической ценностью обладает территория.

Историческое освоение географического места/региона имеет свой геокультурный и одновременно образно-географический потенциал. Геокультурный образ – это система наиболее ярких и значимых геопространственных знаков, символов, характеристик, описывающая особенности развития и функционирования регионов [13; 14, с. 10–16; 17, с. 134–145; 21; 19, с. 383–397]. Наличие географического образа фактически маркирует регион, его отсутствие или слабая выраженность свидетельствуют о несформировавшемся региональном самосознании. Конструирование, осмысление и освоение географических образов осуществляются как в межличностном общении, так и в массовых коммуникациях. Репрезентация географических и парагеографических (исторических, культурологических) образов в массмедиа определяется региональной стратегией, в зависимости от понимания институтами власти цели и технологий реализации стратегии [15, с. 109–110]. В смысловом контексте регион как пространственно-территориально-символический феномен обозначается через понятия «земля» и «край», которые наполняются новым содержанием, в том числе «малая родина», «наша земля». В этом смысле регион как место понимается в трактовке Хайдеггера «место как дом бытия».

Региональные различия, воспринимаемые с точки зрения качества жизни, как в финансово-экономическом аспекте, так и символически смысловом либо формируют качество внутренних связей, ориентированных на достижение конкурентных преимуществ, либо вызывают чувства провинциализма и отсталости. Соответственно региональная идентичность как «плотность социальных связей», ориентированных на достижение региональных целей, трактуемых в том числе как качество жизни населения, может стать основанием для демонстрации реальных или символических достижений региона.

В пространственном определении региона важное значение имеет система вертикальных отношений между центром (ядром) и регионом. В дихотомии центр – регион пространство взаимоотношений характеризуется разновекторной направленностью, различной степенью интенсивности и плотности социальных связей/сетей. В сети отношений центр является капиталом: 1) как сосредоточение социальных отношений, определяющих конфигурацию социального пространства и архитектонику социальных полей: политического, экономического, медийного; 2) как место/территория проживания; 3) как идеологическая конструкция, легитимирующая капитал центра. Как справедливо отметил французский социолог П. Бурдье, «пространство, точнее, место и площади овеществленного социального пространства или присвоенного физического пространства обязаны своей дефицитностью и своей ценностью тому, что они суть цели борьбы, происходящей в различных полях, – в той мере, в какой они обозначают или обеспечивают более или менее решительное преимущество в этой борьбе» [6, с. 42]. В соответствии со структуралистским конструктивизмом (П. Бурдье), центр и периферия социального пространства страны дистанцированы, и объективно – формально (юридически) и фактически (территориально), – и субъективно конструируясь представлениями и практиками агентов. В этом смысле центр выступает как значимая ценность для акторов, определяя статусы/позиции акторов в социальном пространстве, в котором капиталом прежде всего выступает «место».

Следовательно, центр – это особое символическое и организационное образование, определяющее символические, ценностные характеристики периферии [28, с. 134–142, 324–329]. Центр, обладая совокупностью капиталов, осуществляет контроль над регионами, которые в разной степени, в зависимости от ресурсов и пространственности, оказывают, хотя и гораздо меньшее, воздействие на центр.

Вместе с тем восприятие ценностно-смысловой информации в отношениях центр – регион определяется несколькими параметрами. Отметим наиболее значимые в контексте данного исследования: ресурсную и пространственную составляющие. Прежде всего центр должен обладать достаточным объемом капиталов и соответствующей их конфигурацией, дополняя экономическое и финансовое влияние на регионы символической и идеологической составляющей. Достаточный объем капиталов, соответствующая времени и пространству их конфигурация, легитимные каналы накопления и использования определяют восприятие региональными сообществами центра как легитимного источника власти, определяющего стиль жизни, убеждения и модели поведения. Недостаточный объем ресурсов, нелегитимные механизмы накопления формируют противоречивый характер отношений центра и регионов, тенденцией которого становится стремление регионов к пересмотру сложившихся отношений, желание изменить соотношение ресурсов. Двойственность и подвижность отношений может выражаться в стремлении периферии заменить центр или отделиться от него [11].

Таким образом, центр как место (пространство) проживания является капиталом, конвертируемым в другие виды капиталов: экономический, социальный, политический, а также символический, медийный. Сосредоточение этих видов капиталов порождает устойчиво воспроизводимый образ «сытой» Москвы, не знающей провинции и уничижительно относящейся к провинции как чему-то менее значимому, второстепенному, являющемуся ее ресурсным потенциалом. «Центр» отличается образом и стилем жизни, состоянием сознания от провинции. Различие систем ценностей и убеждений определяет специфику коммуникаций в системе Центр – регион, уменьшая степень легитимности федеральной элиты на право номинации мира и символическое насилие. Тем не менее наиболее приемлемой формой управления является управление регионами через ценности и смыслы. В связи с этим «реально значимой социально-исторической целью является поощрение в России полицентризма. Необходимо уйти от парадоксальной ситуации, когда Москва, имея 6 % населения страны, контролирует все ресурсы и в условиях нестабильности еще больше тянет одеяло на себя, опасаясь за свое сугубо частное благополучие» [25, с. 124–171].

Вертикальные взаимодействия являются значимыми с точки зрения управляемости отношений центра с регионами, однако выстраивание вертикали, централизация управления является затратным и неэффективным инструментом конструирования и поддержания единства страны. Другая методологическая проблема связана с формированием внешних горизонтальных связей. Сложившаяся практика западных стран предполагает возможность как формирования качественно новых связей центра с регионами, так и развития «горизонтальных» межрегиональных взаимодействий.

Граница придает миру структурированность и устойчивость, конституируя «свое» пространство, обозначая свой мир как освоенный, безопасный, вводя в определение регионального сообщества фактор тождества и различия. Вместе с тем регион как открытая система характеризуется прозрачностью и подвижностью своих границ. Данные свойства региональных границ являются основанием для формирования межрегиональных горизонтальных связей.

Как показывает практика, достижение конкурентных преимуществ регионов в нашей стране зависит не только от разработки внятной стратегии регионального развития и определения перспектив ее реализации, но и от ресурсного потенциала региональной элиты выстроить отношения с федеральными структурами, принимающими решения, так или иначе связанные с регионами. Этот тезис наглядно подтверждается данными федеральных программ.

Таблица 1 [22]

Финансирование федеральных целевых программ, обеспечивающих реализацию федеральной региональной экономической политики, согласно федеральным бюджетам на 2002–2006 гг., млн руб.

Окончание таблицы 1 [22]

Согласно представленным данным в таблице 1, Центр реализует «несправедливое» отношение к регионам, выступает не гарантом «всеобщего блага», а ориентируется на предоставление преференций отдельным регионам. Тем самым Центр продолжает практику 90-х годов, выстраивая персонифицированные отношения с региональными элитами, политический ресурс которых конвертируется в финансовый. Сложившаяся практика усиливает территориальное неравенство регионов и, с одной стороны, способствует усилению доминирующей позиции в пространстве, с другой – уменьшает легитимность центра и его функциональность как института порядка.

В целом, неравенство регионов характеризуется беспрецедентными контрастами между ее субъектами, имеющими, по Конституции, равный статус:

• по степени урбанизации – от нулевого уровня (Усть-Ордынский Бурятский АО) до стопроцентного (Москва);

• по площади территории – в 388 раз (Республики Саха (Якутия) и Северная Осетия – Алания);

• по численности населения – в 376 раз (Москва и Эвенкийский АО);

• по объему валового регионального продукта на душу населения для России характерна чрезвычайно глубокая межрегиональная дифференциация. ВРП на душу населения лидирующего по этому показателю Ямало-Ненецкого автономного округа более чем в 38 раз превышает ВРП на душу населения отстающей Республики Ингушетия. В половине (в 44 из 88 анализируемых) субъектов Российской Федерации ВРП надушу населения ниже 77 % среднего по стране уровня. В то же время в трех лидирующих субъектах федерации, осуществляющих активную добычу углеводородного сырья (Ненецкий, Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий автономные округа), ВРП на душу населения более чем в 5 раз превышает средний по стране уровень [22].

Усиливается социокультурный разрыв между регионами, особенно между наиболее склонными к «западной модернизации» (Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Екатеринбург) и регионами, где доминирует российский традиционализм.

Регионы, сконцентрировавшие административно-политический, природный, символический, экономический и иные виды ресурсов, обеспечивают более высокий уровень жизни, повышая свой статус. Вместе с тем устойчивость страны и возможности регионов в большей степени обеспечиваются не через достижение конкурентных преимуществ, а благодаря развитию межрегиональных связей, создающих «плотную сеть социальной ткани».

Таким образом, специфика организации социального пространства в России выражается в том, что оно иерархически организовано, его иерархичность определяется объемом и конфигурацией различных видов капитала, причем в системе капиталов значительную роль играет капитал пространства, обладающий способностью конвертации. Следует отметить, что неравенство проявляется в совокупности как вертикальных связей, так и горизонтальных, вследствие неравного объема и сочетания различных капиталов регионов.

Литература

1. Аванесова Г. А. Ядро-периферия и процессы регионализации культуры // Ерасов Б. С. Сравнительное изучение цивилизаций: хрестоматия: учеб. пособие для студентов вузов. Изд-во «Аспект Пресс», 1998. [Электронный ресурс]. URL: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/history/Eras/

2. Бек У. Космополитическое общество и его враги //Журнал социологии и социальной антропологии. 2003. Т. VI. № 1 (21).

3. Беккер Г. Человеческий капитал (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1993. № 11. С. 107–119. № 12.

4. Бурдье П. Формы капитала // Западная экономическая социология. Хрестоматия современной классики / Науч. ред. и сост. В. В. Радаев; пер. М. С. Добряковой и др. М.: РОССПЭН, 2004.

5. Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // THESIS. 1993. Вып. 2.

6. Бурдье П. Социология политики. М., 1993.

7. Бусыгина П. М. Судьба географических знаний в политической науке и образовании // Политические исследования. 2003. № 1. [Электронный ресурс]. URL: http://www.politstudies.ru/fulltext/2003/l/13.

8. Гранберг А. Г. Основы региональной экономики. М., 2001. С. 42–66.

9. Дебор Г. Общество спектакля М.: Логос, 2000.

10. Добрякова М. С. Исследование локальных сообществ в социологической традиции // Социологические исследования. 1999. № 7.

11. Брасов Б. С. Сравнительное изучение цивилизаций: хрестоматия: учеб, пособие для студентов вузов [Электронный ресурс]. URL: http://www. gumer.info/bibliotek_Buks/History/Eras/30.php?show_comments

12. Завалишин А. Ю., Рязанцев П. П. Территориальное поведение. Опыт теоретико-методологического анализа [Электронный ресурс]. URL: http://socis.isras.ru/SocIsArticles/2005_10/zavalishin_ryazantsev.doc

13. Замятин Д. П. Геокультура: образ и его интерпретация [Электронный ресурс]. URL: http://www.politstudies.ru/universum/esse/7zmt.htm;

14. Замятин Д. П. Геополитические образы современного мирового развития // Мировая экономика и международные отношения. 2001. № И.

15. Замятин Д. П. Гуманитарная география: Пространство и язык географических образов.

16. Зиммель Г. Избранное. Т. 2.

17. Казанский В. Л. Ландшафт и культура // Общественные науки и современность. 1997. № 1.

18. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М.: ГУ ВШЭ, 2000.

19. Кузнецов В. Н. Геокультура как гуманитарная парадигма XXI века // Безопасность Евразии. 2002. № 4.

20. Луман Н. Общество как социальная система / Пер. с нем. А. Антоновский. М.: Изд-во «Логос», 2004.

21. Макарычев А. С. Регионостроительство: концептуальные контексты [Электронный ресурс] URL: http://www.kazanfed.ru/actions/konfer3/ doklad8.

22. Мельников Р. М. Проблемы теории и практики государственного регулирования экономического развития регионов: монография. М.: Изд-во РАГС, 2006. [Электронный ресурс]. URL: http://regionalistica. ru/iiles/books/monogr.doc

23. Пэнто Л. Теория в действии S/L 2001. Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001.

24. Радаев В. В. Понятие капитала, формы капиталов и их конвертация // Экономическая социология. 2002. Т. 3. № 4. URL: http://ecsocman.edu. ru/onhs

25. Туровский Р. Россия как пространство //Логос. 2005. № 1. С. 124–171.

26. Филиппов А. Ф. Пространство в России // Материалы «Круглого стола» 17 апреля 2002 года. URL: http://www.strana-oz

27. Шампань П. Делать мнение, или Новая политическая игра / Пер. с фр. М.: Socio-Logos, 1997.

28. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное исследование цивилизаций. М., 1999.

29. Giddens A. Consequences of modernity. Cambridge: Polity Press; Stanford: Stanford Univ. Press, 1990.

30. Lefebwe H. The Production of Space. Oxford: Blackwell Publishers, 1994.