Читать книгу Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург - Группа авторов - Страница 9

Наше появление в усадьбе помещицы Цыбульской вызвало переполох, подобный тому, какой бывает в курятнике, когда там появляется лисица. Заметались, заохали бабы, прежде занятые мирными своими работами, – будто не два гусара, а отряд басурман въехал во двор, замельтешили мужики в белых портах, а ребятишки с визгом повскакивали на плетни и заборы.

На крыльцо барского дома вышла дама, в которой я сразу узнал вдову-помещицу Ларису Ивановну Цыбульскую. Она была, как и рассказывал Горнов, среднего росту, темноволосая и довольно мила собою. Впрочем, насчет двадцати пяти лет Горнов слукавил. Ларисе Ивановне было уже за тридцать.

Вдова обвела орлиным взором двор, цыкнула на дворню и стала спускаться к нам навстречу. Чувствовалось, что она здесь полновластная хозяйка: при ее появлении дворовые тотчас взялись за свои прежние дела, уже ничуть не обращая на нас с Горновым внимания, а ребятишки, соскочив с заборов и плетней, рассыпались в кустах, как воробьи. Даже собаки, с лаем бросавшиеся под ноги наших коней, вмиг угомонились.

Цыбульская сошла к нам с крыльца и, быстро кивнув Горнову как давно уже знакомому человеку, принялась беззастенчиво рассматривать меня с ног до головы, точно казак, выбирающий лошадь. Меня кольнуло сомненье – вправду ли она влюблена в меня так, как рассказывал интендант?

Тем временем он представил меня.

Я с почтительным поклоном подал помещице букет полевых цветов, собранный на лугу по дороге.

– Лариса Ивановна, примите эти скромные полевые цветы, которые склоняют свои головы пред вашей красотой, которая… которая… – тут я задумался, как продолжить свою мысль и с чем бы таким прекрасным сравнить красоту помещицы. Однако нужные слова не приходили на ум. Да, честно говоря, я их и не особо искал – если она влюблена в меня, к чему лишние разговоры.

Губы помещицы скривились в усмешке, точно у завоевателя, которому побежденные жители на коленях подносят ключи от города; со словами «благодарю покорно» она приняла букет и затем пригласила нас в дом.

Передав поводья коней дворовому, мы стали подниматься по крыльцу вслед за хозяйкой. Она была в длинном платье, однако по мелькнувшей перед моим носом пятке и части щиколотки я живо представил ее ноги во всей их соблазнительности, по достоинству оценил мощь ее бедер, тонкую талию, которая, впрочем, лет с пять уже мало-помалу оплывала жирком, и даже грудь. Разумеется, из этой позиции грудь мне и вовсе была не видна, но путем сопоставления размеров разных членов я сделал выводы и о груди. Как-то даже понял, что соски на ней темно-коричневые и размерами с петровские пятаки.

Совершенно увлеченный открывавшимися передо мной соблазнительными видами хозяйки, я пару раз споткнулся.

– Осторожнее, господа! – не оборачиваясь, сказала она, и в голосе ее мне почудились веселые нотки.

Вошли в гостиную, помещица села в кресло и указала нам на диван, на котором лежала комнатная собачонка с красным бантом на шее:

– Присаживайтесь, господа, отдохните с дороги. Кассий, уступи гостям место!

Собачка поспешно соскочила с дивана и, подбежав к хозяйке, уселась у нее в ногах.

Мы с Горновым сели на освобожденный собакой диван.

– Всякий раз изумляюсь, какая умная у вас собака, – сказал интендант. – А много ли нужно ей прокорму?

Лариса Ивановна с удивлением глянула на Горнова, будто только что обнаружила, что и он здесь присутствует, но вместо того чтобы ответить на его вопрос, обратилась ко мне:

– Итак, поручик, что вы хотели сказать?

– Я?

– Вы.

– Да что же я хотел сказать? О чем?

– О моей красоте. С чем именно вы хотели сравнить ее?

– А, вот вы о чем… хорошая же у вас память.

– Не жалуемся. Итак, я жду.

– Ну, я хотел сказать, что вы… что вы отменно хороши. Вот, собственно, и все… – молвил я и, дабы прибавить значительности этим словам, добавил по примеру штабс-капитана Щеглова: – Кха, кха, кха.

– Ах, какая изысканная оценка, – улыбнулась вдова. – Отменно хороши… Не велеть ли подать наливки?

Не дожидаясь ответа, Лариса Ивановна позвонила в колокольчик и приказала тотчас явившейся девке принести наливки.

– Да не обычную неси наливку, а неподслащенную! – распоряжалась вдова. – Уверена, что господа гусары предпочитают неподслащенную!

«Ай да вдова, ай да Лариса Ивановна, – думал я, разглядывая хозяйку, – такой палец в рот не клади. Как это она влюбилась в меня? Или Горнов соврал?» При этом все мои мысли о Елене Николаевне ушли куда-то далеко-далеко, и запах желтых одуванчиков, преследовавший меня весь день, тоже куда-то улетучился.

Дворовая девка принесла наливки и пряников. Все втроем мы выпили по бокалу и закусили пряниками.

В гостиной стоял рояль, и Горнов предложил Ларисе Ивановне сыграть что-нибудь. Та согласилась, но при условии, что мы с Горновым будем петь.

– Пусть Горнов один поет, – сказал я. – У него для этого фамилия подходящая.

Горнов закусил губу после моей колкости, однако, когда вдова заиграла, все-таки запел.

Я в это время стоял у окна и смотрел на пьяного мужичка, который брел по тропинке. Удивительное дело: стоило Горнову сфальшивить ноту, как мужичка тут же вело в сторону, а как только Горнов выходил на ноту правильную, и мужичок тотчас выправлялся. Будто образовалась некая мистическая связь между пеньем Горнова и пьяненьким мужичком: чем сильнее фальшивил Горнов, тем сильнее мужичка уводило в сторону. Один раз он даже упал, когда Горнов «дал петушка». Однако ж интендант благополучно докончил «Полесскую балладу». Когда прозвучали последние ее слова «Пусть ополчаются напасти, но мы тверды в любовной страсти», мужичок незамедлительно закончил свое путешествие – скрылся за серым забором, как за театральною кулисою.

Ужинать решили в беседке в саду – благо погоды стояли в этот вечер прекрасные. Девки принесли всяческой снеди, поставили самовар. Горнов уплетал закуски, живо беседовал на хозяйственные темы со вдовою, а я оказался словно в теньке их разговоров, будто меня здесь и вовсе не было.

«Странною любовью возлюбила меня, однако, вдова. Если и в самом деле возлюбила, – размышлял я, усердно налегая на водку. – Обычно в присутствии предмета своего сердца дама только и делает, что робеет и замирает, помещица же вела села себя совершенно иначе. Будто бы это я был влюблен в нее, а не она – в меня. Да и где она могла видеть меня гарцующего на коне? Опять же – пьеса про житомирского призрака… Нет, что-то тут нечисто».

Несколько раз я пробовал перевести разговор с хозяйственной темы на театральную, дабы выяснить – действительно ли помещица такая страстная поклонница Мельпомены, как утверждал интендант. Однако мои попытки не имели успеха – Лариса Ивановна разговора на эту тему избегала. Это обстоятельство еще больше убедило меня в том, что Горнов мне врал.

«А впрочем, какая разница, если я все равно уж здесь, а помещица и в самом деле весьма аппетитна?» – решил я.

Пришел бурмистр помещицы. Он был довольно высок, но столь узкий в плечах и плоский, что если б его поставили вместо доски в забор и стали бы глядеть не во фронт, а с фланга, то не нашли бы в этом заборе никакого изъяну. Ну, разве что удивились бы невесть откуда взявшейся над забором голове с рыжей бородой. Интендант немедленно завел с бурмистром и с Ларисой Ивановной нудный разговор о закупках фуража и провианта для нашего эскадрона. Мне стало скучно. Скука эта усиливалась еще и тем, что штоф водки был уже пуст, а просить вдову, чтобы она приказала принести новый, я почел не приличествующим для самого начала знакомства.

– А почем тут у вас овес? – спросил я, чтобы тоже принять участие в разговоре.

– Овес? – и помещица, и Горнов, и бурмистр разом вскинули на меня изумленные глаза.

– Да, овес. Что же удивительного вы находите в моем вопросе?

– О, батюшка, об овсе-то еще рано говорить, – сказал бурмистр. – Пока-а-амест он еще поспеет.

– Я понимаю, что еще не поспел. Пока-а-мест, – передразнил я бурмистра. – Но каковы виды на него?

– У нас так говорят, – Лариса Ивановна улыбнулась. – Коли рожь тронется в рост наперед – быть ржи хорошей; а трава – так травам…

– И кто же вперед нынче тронулся?

– Нынче наперед рожь тронулась в рост, – торжественно сказал бурмистр. – Следовательно…

– А снопы, сало и овчины? – перебил я его. – Каковы на них виды?

– Что-что? – с изумлением переспросила вдова.

– Каковы виды на снопы, сало и овчины? – бурмистр стал похож на птицу, держащую большой кусок в клюве и напряженно размышляющую о том, сможет ли его проглотить или же совершенно никак не сможет.

– Да это так наш поручик шутит, – с улыбкой молвил Горнов. – Он весьма далек от сельского хозяйства.

Лариса Ивановна посмотрела на меня и улыбнулась, а бурмистр деликатно покашлял в кулак.

– Да, от сельского хозяйства я действительно далек, – сказал я. – Однако это не помешало мне заметить, что природа тут весьма хороша. Пойду-ка я лучше полюбуюсь ею. А то все служишь и служишь, совершенно нет времени для отдохновения.

Вдова предложила сопровождать меня, но я отказался, поскольку намеревался во время прогулки заодно опустошить свой мочевой пузырь.

– О, нет, не извольте беспокоиться, – сказал я. – Я предпочитаю любоваться природой в одиночестве, ведь ее красоты открываются лишь сосредоточенному глазу. Но смогу ли я сосредоточиться, если со мною рядом будет находиться создание, по красоте своей не уступающее лучшим видам природы?

У помещицы от этих слов восторженно заблестели глаза – точно я капнул в них касторки.

– Браво, браво! – воскликнул Горнов. – Прошу вас, поручик, не забыть эти слова во время прогулки. Я хочу записать их в свой дневник.

Откланявшись, я вышел из беседки и направился в сторону реки, которая мерцала внизу меж холмов.

Зайдя за ближайший куст боярышника, я расстегнул штаны и с удовольствием пустил струю. Когда она почти иссякла, я поднатужился, чтобы заодно выпустить и ветр из желудка. После моего «залпа» в беседке смолк всякий звон вилок и даже сам разговор. Я затаил дыхание в расчете, что сидящие в беседке посчитают, что это был раскат грома. Или же припишут звук какому-нибудь жвачному животному, благо их немало паслось на окрестных лугах. Я не ханжа, но мне вовсе не хотелось на первых же порах произвести о себе таким звуком низменное впечатление на Ларису Ивановну.

Спустя минуту, когда в беседке мало-помалу возобновился разговор и снова застучали вилки, я потихоньку выбрался из-за куста, спустился по тропинке вниз и потом, уже не торопясь, прошелся по живописному бережку речки, которая, словно узорчатый ремешок, опоясывала усадьбу. Когда я вернулся, в беседке была лишь одна Лариса Ивановна, а на столе стоял новый штоф с водкой.

– Но где же, однако, интендант Горнов? – спросил я.

– А вам без него скучно? Или вы боитесь оставаться со мной наедине? – Лариса Ивановна игриво рассмеялась. – Не бойтесь, я вас не съем.

– Отчего же боюсь? Я вовсе не боюсь оставаться с вами наедине… Напротив, мне даже очень приятно, что Горнов…

– Господин Горнов с моим бурмистром поехали к ригам. Им нужно там посчитать поставки, – перебила меня вдова. – Да, кстати… Интендант просил вам передать, что сегодня уж не вернется, сразу поскачет в город.

– Вот как…

– Я вижу, вы расстроились, – всплеснула вдова руками. – Вам скучно со мной?

– Напротив… Вы столь прекрасны, что я так бы и…

– Что «так бы и»?

Я на миг задумался – как бы так выразиться, чтобы помещица поняла, что я желаю ее, но при этом облечь мое плотское желание в возвышенную форму.

– Ну, например, я желал бы написать ваш портрет, – сказал я и осторожно взял руку Ларисы Ивановны.

– Мой портрет? – удивилась вдова. – Вы художник? И в каком же антураже вы желали бы написать мой портрет?

– Я бы хотел написать вас обнаженной!

– Пишите лучше природу, – засмеялась Лариса Ивановна и выдернула из моей ладони свою ручку. – Кстати, как прошла ваша прогулка? Вдосталь налюбовались сельскими видами?

В голосе ее мне почудилась усмешка. Я оглянулся, чтобы оценить – насколько густа листва боярышника и не могла ли Лариса Ивановна видеть, как я опорожнял свой мочевой пузырь за этим кустом. Листву я счел достаточно густой и потому вновь придал своему лицу романтическое выражение и сказал:

– О да, налюбовался! Природа у вас тут действительно дивная! Но даже она не может сравниться с вами! Когда я гляжу на вашу шею, на вашу дивную талию…

– Да вы, как я погляжу, вольтерьянец… опасный человек… – вдова погрозила мне пальчиком. – Скажите, а вы и в самом деле увлекаетесь художественными опытами?

– Да как вам сказать… Картины писать, конечно, прекрасное занятие, но есть ведь и другие занятия… Не менее приятные…

– Какие ж именно? – спросила вдова неожиданно низким, грудным голосом.

Я снова на миг задумался – идти ли напролом и требовать любви немедленно – или же стоит немного повременить. Решив, что торопиться не следует, я сказал:

– На свете есть немало приятных занятий… Впрочем, прежде чем говорить о них, я предпочел бы выпить с вами по рюмочке!

– Так что ж вы медлите? – молвила Лариса Ивановна. – Не стесняйтесь, поручик, потчуйтесь! У меня водка великолепная, на березовых почках настоянная!

– Да, напиток прекрасный, – сказал я, наливая вдове и себе водки. – Давайте же немедленно выпьем!

– За что же будем пить?

– За стрелы Амура!

– За стрелы Амура? Ха-ха-ха!

Вдова отпила лишь маленький глоточек и поставила рюмку на стол.

– Что ж, не хотите выпить со мной водки за стрелы Амура? – спросил я.

– Очень хочу, – с улыбкой молвила Лариса Ивановна. – Но только не водочки, а наливочки. Налейте мне наливочки, поухаживайте за мной.

Выпив наливки, вдова сказала «ах» и обвела мечтательным взором закатное небо.

– Мне говорили, что вы любите театр? – спросил я.

– Театр? – по лицу вдовы пробежала гримаса недоумения. – Пожалуй, что люблю… Да кто ж не любит театр? Жаль только, что в нашей глуши его нет.

– А в Житомире? – тут я как бы невзначай положил руку на ее колено. – Есть там театр?

– В Житомире? В Житомире, пожалуй, есть театр, – осторожно скосив глаз на мою руку, сказала Лариса Ивановна. – Да-да, там, кажется, есть театр.

Я понял, что настало время решительных действий.

– Когда мы ехали сюда, я собрал для вас букет полевых цветов, – тут я подвинул свою ладонь чуть выше колена Ларисы Ивановны. – С замиранием сердца я собирал букет для вас… – тут я подвинул ладонь еще выше.

Лариса Ивановна рассмеялась грудным смехом, но поставила свой локоток на дальнейшем пути моей ладони.

– Когда я собирал эти цветы, то видел, как над ними вьются шмели… – продолжил я, не спуская глаз со вдовы и при этом нежно оглаживая ее коленку. – И тогда я подумал, что всякая дама подобна цветку, а мы… мы, господа, похожи на шмелей, которые так и норовят посетить все бутоны подряд… таковы законы природы… им следует подчиняться…

– Какой вы, право, наивный… и милый… – прошептала помещица. – Это ведь мужчины как цветы, а мы, дамы, как шмели, собираем с цветков мед любви!

Она приподняла свой локоток, и рука моя свободно устремилась вверх по ноге помещицы. В эти мгновенья я чувствовал себя Икаром, чьи крылья вот-вот вспыхнут и обрекут его на безвозвратное паденье в бездну.

Тут помещица разом ко мне прильнула, и ее пальцы побежали по моему лицу. Щеки ее запылали, в глазах загорелись огни. Так в чудный летний вечер загораются они в тенистом дворе дома, где гуляет сельская свадьба. Еще не совсем пьяны гости, еще замирает невеста, еще жеманничает ее подружка, пробуя со стола всякие кусочки, еще сидит как столб жених, пытаясь понять, что же с ним такое произошло сегодня, но все нежнее и загадочнее поет гармошка и все пронзительнее вторят ей из темных кустов сверчки. И влажнее губы и глаза гуляющих баб; парни хватают за бока молодиц, те уже повизгивают и выделывают ногами своими свободные кренделя.

– Милый, милый, – быстро зашептала Лариса Ивановна.

Одной рукой я подхватил вдову, другой схватил со стола штоф с водкой и устремился с двумя этими огневыми ношами к дому.