Читать книгу Анастасия. Вся нежность века (сборник) - Группа авторов - Страница 11

Ночь над Сибирью. В лунном свете виднеется полотно железной дороги, слабо освещенный поезд из трех вагонов. За ним поодаль вдоль полотна движется все та же группа всадников, стараясь держаться вне поля зрения охраны поезда.

* * *

Состав подъезжает к небольшой станции. Косо висит пробитая пулеметной очередью жестяная вывеска с невнятным названием станции, последние буквы …аѣвскъ (Алапаевск). Вывеска грохочет под напорами ветра.

Слабые пятна света от сонных окошек станционного здания, скользящие по земле редкие блики электрических фонарей, суета, ругань солдат, лязг сцепляющихся вагонов, пыхтение паровоза, крики команды: «Сдавай назад, назад за стрелку! Кому говорю (мат)!»

Поезд темный, глухой. Только в одном из вагонов чуть светится за сдвинутыми шторами пара окошек. На боку синего спального вагона – уже изрядно оббитый и изувеченный российский герб с царской короной наверху. У орла нет одной головы, болтается на честном слове вывернутая лапа. Золоченая корона, поскрипывая, качается на гвозде.

В вагонах неспешно открываются тамбуры, солдаты-конвоиры с примкнутыми штыками показываются на подножках, некоторые спрыгивают вниз, разминаются. Снаружи зябко и стыло, похоже, срывается поземка, от дыхания идет пар.

На перроне появляется в сопровождении солдат красный комиссар. Это Яков Юровский, он бежит к паровозу, издали кричит машинисту:

– Кто разрешил, кто разрешил, я спрашиваю! Уберите немедленно царский поезд, уберите за станцию, на последний путь. Никто не должен видеть, уберите поезд!

Огромная, болтающаяся на правом боку деревянная кобура с маузером то и дело бьет его по колену. Комиссар на ходу обращается к кому-то:

– Проследите, чтоб окна были глухо зашторены, чтоб свет не выбивался.

Под лязганье и сопенье поезд маневрирует, медленно сдает назад, уходит в темноту, за ним не спеша следуют несколько солдат конвоя, некоторые висят на подножках.

Поезд останавливается в глухом закутке на запасном пути под водокачкой. Платформа сюда не доходит.

Из царского вагона спрыгивает часовой, становится возле подножки, приваливается к вагону. В тамбуре показывается царь. Он, как всегда, в военной полевой форме, в портупее, сверху на плечи накинута полковничья шинель, но погоны уже с мясом оторваны. На голове фуражка без кокарды. Из-под фуражки виднеются поседевшие виски. Николай вдыхает ночной воздух, вглядывается в темноту. Оттуда слышны приглушенные голоса, вспыхивают огоньки сигарет, кто-то шумно справляет нужду.

Николай интересуется у солдата:

– Какая станция?

Тот лениво сплевывает на сторону:

– Не положено отвечать, вашброть.

Царь, разминая затекшие ноги, неуклюже спускается на землю. Закуривает от спички, пряча ее от ветра. Предлагает портсигар конвоиру:

– Не желаете закурить?

Конвоир молча запускает пятерню в портсигар, берет горсть сигарет, прячет за пазуху, одну засовывает в рот. Наглея, смотрит в упор на царя:

– Нам огоньку бы…

Царь молча подает ему спички. Солдат раскуривает, прячет спички в карман. Царь:

– Спички верните, пожалуйста!

Солдат нехотя отдает спички:

– На!

Царь, хрустя гравием под ногами, идет вдоль вагона. Солдат кричит:

– Эй, вашброть, не ходи далеко, я ведь, если что, и пульнуть могу!

Царь поворачивает назад.

* * *

На другом конце станции спешивается конный отряд. Первым спрыгивает с лошади и бросает повод ординарцу человек в такой же офицерской шинели, как у Николая. Он высок, гораздо выше царя, плечи широко развернуты, в движениях чувствуются уверенность и сила, в голосе – привычка повелевать.

Он отдает какие-то команды своим людям, те уводят лошадей под уздцы. На нем такая же полевая форма, перетянутая портупеей, на боку наган в коричневой кожаной кобуре. Рука у него на перевязи после ранения, поэтому шинель с одной стороны просто накинута на плечо. На груди топорщится революционный красный бант. Заметна многодневная небритость на лице, но это еще не борода.

Человек идет вдоль вагонов, вглядываясь в узкие редкие полоски света, пробивающегося из-за штор. Похоже, он кого-то ищет. Вскоре они с царем сходятся в нескольких метрах друг от друга. Оба входят в кольцо света под раскачивающимся фонарем.

Тут в полной тишине нагрудные часы у красного командира громко играют мелодию «Боже, царя храни!».

– Какой странный бой у вашего брегета! – удивляется царь. – Вот уж не думал, что теперь это может кого-то забавлять.

– По специальному заказу делали в Лозанне к трехсотлетию Российского Императорского Дома, ваше императорское величество! – отчеканивает красный командир, прикладывая руку к фуражке.

Подходит с ружьем наизготовку конвоир от вагона:

– Эй, кто таков? Не положено!

Увидев красный бант на груди:

– Докýмент, докýмент есть?

Красный командир:

– Вольно, боец. Я командир отряда особого назначения. Следуем за поездом по приказу революционного командования Уральского реввоенсовета.

Показывает издали конвоиру какую-то красную книжку. Тот козыряет и отходит к вагонам, утратив интерес к случайным собеседникам.

Царь продолжает разговор с ночным незнакомцем:

– Офицер? Из бывших? Что-то мне ваше лицо знакомо. В каком полку служили?

– Полковник ее императорского величества подшефного уланского полка князь Ильницкий, ваше императорское величество!

– Оставьте фанфаронство, князь. Теперь я такой же отставной полковник, как и вы. Но что привело вас к красным? Ужели ваша ненависть к нам так велика?

– Полагаю, что в служении России и Отечеству буду более полезен в этом качестве… Ваше величество! – после небольшого замешательства решительно добавляет полковник.

– Убеждения, значит…

– Так точно! Убеждения, как честь и верность присяге, для русского офицера превыше всего, ваше императорское величество!

Царь начинает понимать происходящее, он снимает фуражку, вытирает лоб платком.

– Вы отважный человек. Вам известны наши тягостные обстоятельства?

– В меру моих полномочий, ваше величество.

– Как вы полагаете, они изменятся?

– Надеюсь, ваше величество. – Полковник продолжает украдкой следить за светом из окон.

– Оставьте, полковник. Я не нуждаюсь в утешениях. Вы знаете, куда нас везут?

– В Екатеринбург, вглубь, в самое сердце России.

– Понимаю. Оттуда не выбраться. Да и стреляют всегда в сердце. Так надежней.

– Ваше величество, ситуация неустойчива. Все меняется с каждым днем. Немцы оккупировали Украину, взяли в кольцо Петроград. Столица переехала в Москву. Чешский корпус в Сибири поднял мятеж, свыше 40 тысяч чехов движутся на восток. Большевики нервничают, в Советах разногласия, могут не удержать власть.

– То-то и оно. Вы военный и понимаете, что самая лучшая для них стратегия – запрятать Романовых в глуши, чтоб нас вообще не было.

– Ваше величество…

– Оставьте, оставьте. Я полковник российской армии, а не институтка. Об одном вас прошу, если это случится… Когда придет моя пора, позаботьтесь, сколько сможете, о моей семье.

– Разумеется, ваше величество, все, что смогу. Обещаю.

– Если вам понадобятся средства, документы… Может быть, вы последний порядочный человек, которого мне посылает судьба на этом пути, – Николай тяжело вздыхает и достает небольшой блокнот с карандашом, быстро пишет и передает записку Ильницкому. Тот читает при свете спички и тут же сжигает листок. Поднимает глаза на царя:

– Документы я сам могу обеспечить любые, для меня не проблема. А средства могут семье действительно понадобиться, все ведь не предусмотришь…

Огонек спички хорошо освещает лицо Ильницкого, склоненное над запиской, и царь, вдруг вспомнив его по давнему инциденту с княжной в Царском Селе, произносит с надеждой и оживлением в голосе:

– Теперь я вас действительно вспомнил! Вы, кажется, были увлечены княжной Анастасией, жуировали с ней?

Но тот снова возвращается к официальному тону:

– Никак нет, ваше императорское величество, клевета и наветы от недоброжелателей.

Царь с сожалением и с едва уловимым укором в голосе:

– Вот как. Но ведь, похоже, вы тогда многими увлекались, полковник…

– Конечно. Отчего бы и нет? Я отлично знаю, что такое увлечение женщиной. Нет, нет и нет, княжной никогда не увлекался. – Полковник смотрит в сторону вагона, ища глазами светлую полоску под оконной шторой. Полоска света вздрагивает и снова уменьшается. Лицо Ильницкого передергивается, напрягается в ожидании, но вслед за этим на нем отражается разочарование.

И вдруг осипнув, сбившимся голосом он совершенно буднично произносит куда-то в сторону:

– Я люблю Анастасию Николаевну, Николай Александрович.

Царя это нелепое, неловкое, вовсе ненужное здесь признание застает врасплох. Он не сразу может прийти в себя:

– Господи, что же это? Не много ли на себя берете, господин полковник?

Ильницкий, уже овладев собой, твердым взглядом смотрит в глаза царю.

– Много, мало – что теперь мерить? Сколько смогу, столько и понесу своей ноши, господин полковник, – теперь он говорит с царем на равных, подчеркнуто не заботясь об этикете.

Царь, несколько опомнившись, все еще путается в словах и мыслях:

– Извините меня, князь. Для отца это так неожиданно. Господи, да сколько же вы с ней в жизни-то виделись? Всего однажды на пруду? Как вы можете любить ее? Не переоценивайте свои чувства, князь…

У офицера надломился голос, но все так же твердо он смотрит Николаю в глаза, с абсолютной уверенностью в своей правоте.

– Государь… Я не знаю… Разве за тысячи лет хоть кому-то удалось найти этому объяснение?

Между ними повисает неловкая пауза. Оба молча курят, приходя в себя, и от обоюдного смущения не глядя друг на друга.

Царь вдруг мягко улыбнулся, понимая бессмысленность дальнейших споров.

– А ведь это я сразу после той скачки послал вас на фронт.

– Я догадался, – одними глазами улыбнулся в ответ Ильницкий.

– Не ждите извинений, князь. Даже сейчас я бы сделал это снова.

– Ваше величество, это даже не…

– Вы удивительный человек, князь. Вместо того чтобы возненавидеть отца, вы мчитесь через пол-России за дочерью. Вам бы уехать из страны, затаиться, а вы нарочно лезете в самое логово зверя… Что движет вами? – задумчиво произносит Николай, глядя в сторону, в ночь, где за станцией, там, где заканчиваются редкие неверные огни, стынет тяжелая сплошная мгла. Оттуда со свистом приходит низкая поземка, вьющаяся у ног, оттуда веет холодом вечности и непостижимой тайны.

Резкий гудок маневрового паровоза возвращает Николая к действительности. Он поднимает на Ильницкого глаза, еще затуманенные отражением далекого видения, явившегося ему из засасывающей тьмы, и уже ровным решительным голосом обращается к полковнику:

– И все же я глубоко признателен вам, князь. О лучшей будущности для Анастасии сейчас и мечтать невозможно. А может быть, даже и в прежние времена. Кем бы вы ни были, с вами ей будет гораздо надежнее, чем с ними, – Николай кивком указывает на курящего в стороне конвоира.

Ильницкий слушает, затаив дыхание, жадно впитывая каждое слово. Все эти погони, все невзгоды, даже, может быть, сама революция, в его глазах стоили того, чтобы получить самое дорогое и желанное для него – благословение царя.

Но его торжество длится недолго, он осознает, что нечаянной милостью судьбы обязан лишь особому стечению трагических обстоятельств. Ильницкий быстро овладевает собой:

– Ваше величество, искренне надеюсь, что ситуация вскоре изменится к лучшему и у вас еще будет возможность, невзирая на обстоятельства, взвешенно и обдуманно подыскать для Анастасии Николаевны достойную партию. У меня есть верные люди, мы выберем подходящий момент и…

* * *

В это время на станции поднимается суета, слышны свистки паровозов, разгорается близкая стрельба. К полковнику вдоль полотна бежит ординарец с конем на поводу. Состав дергается и сдает назад. К царю приближается конвоир из состава:

– Слышь, броть, давай быстро назад в вагон, от греха подальше. Давай, давай, кому говорю!

Конвоир едва не подталкивает царя прикладом.

Николай, маленький и жалкий на фоне вагона, придерживая у горла шинель (замерз все-таки), почти просительно обращается к полковнику:

– Так я могу надеяться, что в случае чего, в самом крайнем случае, вы позаботитесь о них? Хотя бы о дочери, об Анастасии!

Конвоир грубо заталкивает царя в вагон. Поезд набирает ход. За вагоном бежит полковник, придерживая больную руку, и кричит вслед громко, не скрываясь:

– Будьте покойны, Николай Александрович, все, что смогу, будьте покойны!

* * *

Поезд уходит в ночь, мигая далеким фонарем последнего вагона. Стрельба на станции усиливается.