Читать книгу Страницы минувшего будущего - - Страница 13

Курить Рощин любил всегда. Любил ощущать приятное покалывание от каждой затяжки, любил горечь на языке и сизые клубы терпкого дыма. Курил давно, около десяти лет, и без пачки в кармане себя уже не представлял. Вполне возможно, что именно привычка, в народе считавшаяся пагубной, дала ему путёвку в жизнь. Если бы не дешёвые сигаретки, покупавшиеся в школьные годы, не было бы у него сейчас такого голоса: чуть надломленного и с небольшой хрипотцой. Главное, не переборщить и не заговорить в один прекрасный миг сиплым тоном бывалого сидельца. Впрочем, думалось на эту тему исключительно в порядке сальной шуточки.

Особенно курить нравилось в местах, в которых всем остальным это делать строго запрещалось. Коридор телецентра подходил в качестве примера как нельзя лучше. Потому и стоял сейчас Саша, перегнувшись через распахнутое окно, задумчиво глядел на проезжавшие по Академика Королёва автомобили и чувствовал, как сквозняк морозил лицо. Облезшая краска с рамы ошмётками цеплялась за новенький пиджак, но дела до того не имелось никакого.

Привилегии знаменитости, пусть даже такие пустяковые – что могло быть лучше? Тем более, когда домой торопиться не надо, а рядом – друг детства?

Вот только друг этот словно подыхал от чего-то прямо на глазах.

– Слушай, – стряхнув пепел, повернулся корпусом в тепло помещения, оставив руку на улице, и посмотрел на стоявшего у стены рядом Валерку, – что вы такие сегодня?

– Какие?

Повёл плечом, словно бы в раздумьях. Светиться по ящику не прельщало совершенно, но перечить, при всём своём скотском характере, не торопился – понимал, что больно уж сук удобный, чтобы бездумно его подпиливать. Радовало одно – наличие в этих кишкообразных коридорах знакомых лиц. Но, если обычно Валерка оказывался готов поддержать какую-нибудь хохму и просто потрепаться, то сейчас сам на себя не походил своей заторможенностью. Глядел куда-то мимо, отвечал невпопад. Совсем уж не такой.

– Как похоронил кого. И подружка твоя тоже такая же, – кивок в сторону в качестве подтверждения. Оля стояла поодаль, глядела напряжённо куда-то в конец коридора и ноготь на большом пальце грызла. Всегда необычайно весёлая и забавная, сегодня только глаза прятала красные, а на все попытки развеселить – шуткой ли, комплиментом, самой обворожительной улыбкой из всех возможных, – не реагировала совершенно. Сейчас же явно ждала кого-то.

Валерка вздохнул, потёр глаза, жестом попросил сигарету, а на колкое замечание о том, что, если поймают, «будет бо-бо», только отмахнулся. Щёлкнув зажигалкой, чуть оттеснил Рощина от окна. А заговорил и вовсе уж каким-то замогильным голосом:

– У нас подруга в заложники попала, похоже. Новостница.

В ответ – протяжный зевок в кулак и быстрая затяжка. Больше из вежливости спросил, потому интересом особенным голос не наполнил:

– Как умудрилась?

– Поехала в Армению в репортёрской группе, их обстреляли там. С позавчера никакой информации.

Что-то скребнуло на подкорке. Да с такой силой, что с непривычки странным даже могло показаться. Если бы на то хоть сколько-то внимания обратилось. С подозрением глянув на Валерку, Рощин проговорил это медленно и неверующе. А ещё отчего-то искренне надеясь ошибиться:

– Только не говори, что Агата.

Но Валера кивнул, выкинул недокуренную сигарету и спрятал руки в карманы джинсов, оставшись стоять лицом к окну. И, схватив его в следующий же миг со всей силы за плечо, развернув к себе, Саша собственный голос не узнал:

– А какого хера ты молчишь всё это время?!

На выдохе, с такой несвойственной агрессией, что самому показалось на миг – между словом и ударом по морде совсем немного.

– Откуда я знал, что тебе есть дело?

Выпустив плечо, позволил себе выругаться сквозь плотно сжатые зубы, проигнорировав полный удивления взгляд. Дела-то и впрямь не имелось изначально, а, если бы предположение оказалось ошибочным, ограничился картонными словами о том, что всё непременно обошлось бы, и слил тему в иное русло. Стало вдруг тошно от самого себя и этого понимания. Чувство совершенно привычное, но именно сейчас какое-то словно концентрированное.

Посмотрев вправо, вновь наткнулся на напряжённую фигурку Ольги, которая по-прежнему стояла у стены и выискивала кого-то глазами. Даже с приличного расстояния виднелось плескавшееся в них отчаяние.

– Кого она ждёт?

Послышался глубокий и тяжкий вздох.

– Брат Агаты приехал. С их начальством разговаривает.

И, словно в подтверждение сказанного, Оля вдруг сорвалась с места, буквально бегом ринувшись куда-то прочь из поля зрения. Переглянувшись, мужчины одновременно поспешили следом. Даже не сговариваясь, на автомате словно. Дошли до поворота скорым шагом, заглянули за угол.

Среди сновавших туда-сюда людей двое, замершие у стены, выделялись именно статичностью своих фигур. Оля глядела на что-то говорившего собеседника, прижимала пальцы к губам и даже вроде бы подрагивала. Или показалось?

Однако куда больший интерес представлял прятавший руки в карманы молодой человек. Стоя у стены, он всем своим видом выдавал на-гора такую муку, такое отчаяние, что от одного лишь взгляда издали становилось ещё более тошно.

– Я пойду, подойду, – Валерка уже вышел было из-за угла, как Александр, не особенно-то рассчитывая силу, дёрнул его за рукав, заставив притормозить.

– Я с тобой.

Снова в плечо ударился полнившийся непониманием взгляд. В любой иной ситуации Рощин давно уже бы рявкнул пару ласковых и непечатных, наплевав на место, в котором находился, чтобы если уж не делом, так словом выбить дурную привычку так пялиться. Но сейчас лишь первым вперёд пошёл, не понимая до конца одного лишь.

Что боялся услышать новости.

Заметили их не сразу, а лишь когда расстояния осталось в пару шагов. Первое, на что обратилось внимание – практически никакой реакции. Подобное ощутимо ударило бы по самолюбию, окажись обстановка хоть сколько-то отличной от сложившейся, но сейчас только на руку играло. В доверие втереться проще.

– Привет, – Валера пожал протянутую руку и кивнул на Сашу. – Вот, познакомься…

– Александр. Мы знакомы с Агатой.

– Марк.

Рукопожатие вышло крепким, уверенным, хотя Марк этот, надо полагать, находился в состоянии знатного раздрая.

– Что говорят?

Повёл плечами, руки ещё глубже в карманы спрятал.

– Они ничего не знают. Ни с кем не могут связаться, информации нет. Знают только примерный маршрут… и всё. Надеются на плен. Тогда они хотя бы… хотя бы живы.

Голос стих, дрогнув. Так лопались струны, не выдержав напряжения.

Рощину показалось вдруг, что он мог видеть и оценивать сложившуюся ситуацию с разных сторон. И внутри столкнулись, сплелись два совершенно разных состояния. Одно заставляло лишь безмолвно наблюдать со стороны за всем: за заплакавшей в тот же миг, мелко трясясь и зажимая рот кулаком, Олей, за тут же обхватившим её хрупкое сжавшееся тельце Валеркой, бледным, словно мел, Марком – человеком, знакомству с которым всего-то пару минут от силы. И даже самого себя, стоявшего у серой стены и глядевшего куда-то в пустоту, Рощин мог представить в собственном воображении невообразимо чётко. Но это состояние отличалось совершенной безучастностью, лишь глядеть вынуждало безмолвно, отрешённо. Ни пользы от него, ни реакции какой, ничего.

А вот другое… вынуждало словно вскипать, сознанию яростью наливаться, руки в кулаки сжимать. Что именно побудило к такому его проявлению, неясно: не то услышанное, не то собственная реакция на сложившуюся ситуацию, не то по-прежнему трясшаяся в считанных сантиметрах Оля. Оля. Словно во сне Рощин повернулся в её сторону, посмотрел, голову склонив. Красивое лицо покраснело, глаза распухли, почернели, а вся фигурка ссутулилась, в размерах даже уменьшилась. Валерка тщетно пытался разжать скрюченные, сомкнутые на ткани свитера пальцы заломленных рук. Пальцы… эти пальцы – искусанные в кровь, побелевшие на костяшках, такие тонкие и длинные – именно они заставили взгляд остекленеть. Понимание ударилось о подкорку, заставило почувствовать пусть слабый, но ощутимый укол.

И вдруг, в одно оставшееся незамеченным мгновение… два состояния соединились, сплелись воедино. Картинка не стала чётче, никак не изменилась, но зато ушло то свербевшее на подкорке чувство странной отрешённости. Сашу словно бросило под лёд, а потом вытолкнуло на поверхность – он даже вдохнул рвано, пришёл в себя, волосами тряхнул. Голова, секунды назад бывшая на удивление лёгкой и неподъёмно-грузной одновременно, начала соображать. Застывший на тонких пальцах взгляд метнулся выше, к заплаканному лицу, а затем – на Валеру. Тот смотрел в глаза, растерянность плескалась, ничем не замаскированная, плыла по воздуху незримыми волнами. Она-то и привела в себя окончательно.

– Уведи её, быстро.

В ответ – ещё большее изумление.

– Ну!

Если пришлось бы повторять в третий раз, он бы не выдержал: точно заехал бы по лицу, не посмотрел на сновавших туда-сюда людей и возможные последствия такой выходки.

Но Валерка понял – что-то шепнув Оле на ухо, сильнее обхватил её за плечи и буквально поволок, вяло сопротивлявшуюся, по коридору прочь, то и дело оглядываясь и посылая немой, но слишком чёткий вопрос. Рощин читал его безо всяких усилий, а ответить не мог и самому себе. Хотя пытался изо всех сил.

Когда две фигуры скрылись за поворотом, вновь повернулся к Марку. Тот поднял голову, посмотрел долго, внимательно – так, что под новенький фирменный пиджак словно воду ледяную тонкой струйкой влили. Мурашки поползли по спине, от плеч к лопаткам и ниже, холодом забираясь под кожу, обвивая рёбра и медленно подбираясь к внутренностям. Отвести бы взгляд, отвернуться, да только одно сделать это не позволяло.

Глаза.

На него смотрели её глаза.

– Куришь? – прочистил горло, не позволив голосу сделаться хоть сколько-то сиплым или неуверенным.

– Уже да.

Пару мгновений постояв безмолвно, Рощин хлопнул Марка по плечу и потёр пальцем нижнюю губу.

– Пойдём, поговорим.

И двинулся вперёд, обогнув нагруженного батареей коробок какого-то тщедушного паренька. Шёл медленно, голову склонив и глядя на каменный пол затёртый, прекрасно понимая, что вряд ли мог внушить доверие после пары брошенных фраз. Но, когда услышал шаги позади, что-то внутри словно дёрнулось, сил придало, заставило идти быстрее и увереннее. Теперь стук каблуков слышался даже сквозь безостановочный гомон сновавших туда-сюда сотрудников. Рощин слушал каждый такой глухой щелчок, считал шаги и судорожно соображал.

Ничего нового Марк сказать не смог – информации ему дали с гулькин нос. Группа должна была выйти на связь во второй половине дня десятого числа, отчитаться и договориться о репортаже через спутник. Вовсю шло двенадцатое, но никаких изменений не появлялось. На связь никто не вышел.

Отсутствие новостей – уже хорошая новость?

И вот Рощин стоял у таксофона, крутил меж пальцев монету и слушал длинный механический гудок, нёсшийся из трубки. Марку сказал отойти к машине – так, чтобы тот ничего не смог расслышать, а сам вдруг словно окаменел, украдкой следя за алевшим крохотным огоньком очередной сигареты в руке нового знакомого. Лишь сейчас в сознание пробрался самый, пожалуй, логичный вопрос. Вопрос, который до того если и витал где-то поблизости, то оставался слишком призрачным и незаметным, чтобы привлекать внимание.

Тебе-то оно зачем?

Ведь чужие люди, которых узнать толком не узнал.

А перед то и дело становившимся мутным взором, словно в издёвку какую – согбенная фигурка и полное страдания лицо в обрамлении бордовых прядей лохматых. Тонкая прозрачная дорожка на щеке, сорвавшаяся с подбородка слезинка. И пустынный коридор, в котором лишь пыль витала. А потом – тонкие пальцы, нежно поводившие по кособоким крыльям наспех сложенного из салфетки журавля. Слабая улыбка, взгляд серых глаз…

Слова о детской мечте стать журналистом.

Что, если она ещё жива?

Что, если он не попытается?

Отвернувшись, медленно провёл пальцем по номеронабирателю, почувствовав холод металла, растёкшийся под кожей.

Тебе это не нужно. Ты потом проблем не оберёшься. Сам ведь знаешь, какие могут быть последствия. Это того не стоит.

Не дури.

Резкий, шумный выдох. Пальцы перехватили монету, сунули её в щель, метнулись к диску. Тихий ритмичный треск отсчитал нужные цифры. Гудок стал редким, прерывистым. Один, два, три… Рощин слушал, считал про себя и отстукивал костяшкой по ободранному корпусу какой-то странный ритм. Дышать старался через раз, словно боясь пропустить что-то. На счёт «девять» гудок прервался, захлебнулся, что-то кратко треснуло на линии. Глаза закрылись сами собой.

И, опередив абонента, одно лишь бросил в трубку:

– Это я.

Ответом послужило сочное причмокивание и смешок.

– А это – я.

Следом – громкий хруст, заставивший поморщиться машинально. Жрал он там, что ли?

Злость метнулась к горлу, пламенем незримым опалила внутренности. Пришлось сжать зубы на пару мгновений, утихомиривая приступ, подавляя желание отпустить фривольный комментарий, и тихо выдохнуть.

– У меня дело к тебе есть. Важное.

Протяжный громкий зевок заставил вновь передёрнуться, крепче вцепиться в трубку. Молчать, только молчать. Не сметь и рта раскрыть, иначе…

Иначе он поможет ей лечь в могилу.

Если она ещё не там.

Послышался негромкий шорох – скорый, чёткий, словно страниц перелистывание. Затем – очередное причмокивание губами.

– Ну давай, подваливай. К трём успеешь?

Глянув на циферблат наручных часов, прикинул время в пути.

– Да. Только со мной человек будет.

– Что, так серьёзно?

Александр развернулся, поймал взглядом неподвижную фигуру, стоявшую возле машины.

– Серьёзно.

Анализировать тот или иной выбор не любил никогда. Действовать по наитию старался, слушая голос внутренний, и сейчас не позволил ситуации стать исключением. Конечно, потом назойливые сомнения, от которых в эти минуты приходилось вновь и вновь отмахиваться, не дадут покоя, завладеют полностью, но сейчас Рощин даже задумываться себе запретил о правильности принимаемого решения.

Ехали со скоростью, явно превышавшей разрешённую, однако сотрудники постовых служб крайне редко тормозили владельцев элитных иномарок, и потому именно сейчас наличие «мерседеса» играло на руку втройне сильнее. Обычно не стихавшая магнитола молчала, а в салоне едва ли не осязаемо витала напряжённость. Она медленно распространялась, холодком окутывая плечи и заставляя крепче сжимать руль, чтобы не давать тремору одержать верх.

Притормозив на очередном светофоре, полез за сигаретами и покосился на сидевшего рядом Марка. Тот бездумно глядел куда-то прямо перед собой – бледный, без единой эмоции на осунувшемся лице. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы увериться в самой простой в сложившейся ситуации вещи: сна парень не знал уже несколько дней. Протягивая пачку в безмолвном предложении, Александр отметил против воли, как всё же дрогнули пальцы.

Дорога заняла от силы минут двадцать – полупустые улицы сыграли хорошую роль. Потому успеть получилось не просто к трём, а ещё и полчаса в выигрыше припасти. И всю дорогу Александр ждал. Ждал вопросов, попыток что-то узнать. Но то ли страх руководил Марком, то ли просто стресс перекрывал возможность сформировать что-то конкретное. Это играло на руку, потому что ни одного ответа в данные минуты найти бы не получилось.

Но, когда Марк всё же повернулся в его сторону, Александр заглушил мотор и резко выдохнул, опустив голову. Тут же резким движением закинул опавшую на глаза длинную прядь и поспешил не дать сказать.

– Ни о чём меня не спрашивай. Я ничего не обещал, поэтому… не надо.

И не мог видеть, по-прежнему сидя с опущенной головой, но отчётливо почувствовал нутром безмолвный кивок, послуживший покорным согласием. Некоторое время сидел, машинально с силой сжимая обивку руля и водя по ней побелевшими пальцами. Внутренний голос не говорил – кричал, оглушая изнутри.

Остановись, пока не поздно.

Да только вот ведь штука – «поздно» уже наступило.

Огромный холл, выбеленные стены, ковёр на широкой лестнице, бдительная консьержка с домовой книгой – на всё это убранство высотки на Котельнической набережной внимания не обращалось уже давно, а вот шедший на полшага позади Марк напрягался всё сильнее, и состояние его передавалось по воздуху. Пряча руки в карманы брюк как можно глубже, Рощин бесшумно шагал по ступенькам, чувствуя под тонкими подошвами проминавшийся ворс. Четвёртый этаж, три тяжёлые дубовые двери. Подойдя к уже давно знакомой, несколько мгновений постоял, кусая губу.

Продюсером Руслан Кривицкий стал относительно недавно – примерно, когда стала очевидной вся та потенциальная прибыль, которую сулил зарождавшийся в позднем Союзе шоу-бизнес. Обладавший просто акульей хваткой и огромным количеством самых разных знакомств, поднимался быстро, новых «звёзд» делал вполне успешно. Саша Рощин являлся одним из наиболее выгодных его проектов.

Комок мыслей, слишком туго спутавшийся, прервал треск звонка. Ладонь словно сама собой упала на кнопку – совершенно незаметно.

На Марка Кривицкий впечатление произвёл неизгладимое – это стало понятно, когда хозяин четырёхкомнатных апартаментов вальяжно развалился в кресле за тяжёлым письменным столом в кабинете и вопросительно кивнул на початую бутылку коньяка, чем вызвал взгляд, полный не просто изумления, но какого-то словно ужаса. Пить, впрочем, не стал никто, и тогда разговор сразу же приобрёл необходимое русло. Опершись о столешницу, Рощин чётко и внятно разложил всё, что удалось узнать Марку, по полочкам. Излагать было особенно нечего, а сам Волков выглядел настолько убито, что толка от него ждать не приходилось. Да и в беседах с такими, как собственный продюсер, Александр явно смыслил на порядок больше.

Услышанное не воодушевило ни на чуть – то, впрочем, было совершенно ожидаемо. На середине рассказа Руслан схватил с подноса яблоко и громко им захрустел, глядя на нежданных гостей практически безразлично. Рощину стоило невероятных трудов не морщиться от въедливых звуков и продолжать говорить.

– На границе, говоришь? – когда рассказ иссяк, Руслан потянулся и закинул ноги на край стола. Начищенные ботинки сверкнули в свете ажурной лампы. – Если натурально в плен попали, то я им не завидую.

– А что сделать могут? – Марк подал голос впервые за всё это время, потому вопрос прозвучал сипло, совсем уж беспомощно.

– Фантазия работает? Вот всё, что думаешь, всё и могут.

Некоторое время в гостиной висело молчание. Тяжёлое, оно давило на плечи, а постоянно царивший из-за бархатных портьер полумрак добавлял в и без того напряжённую обстановку ноток дискомфорта. Хотя сама квартира и отличалась роскошью небывалой.

Александр стоял неподвижно, по-прежнему упираясь ладонями в лаковую дубовую поверхность; Марк сидел рядом, глядя на сцепленные в замок пальцы. Стоявшие в углу ходики отмеряли с положенной скоростью мгновение за мгновением, но кто бы только мог объяснить, почему время тянулось так медленно?!

Скрипнув креслом, Руслан откинулся на спинку ещё сильнее и покрутил меж пальцев покрытую вензелями и позолотой авторучку. Последил за её слабым сверканием в электрическом свете и усмехнулся.

– А с чего ты вообще взял, что вы по адресу? Я не ищейка.

– Ты из меня дурака не делай. – Рощин скосил глаза и чуть повернулся корпусом к собеседнику. – Я твоих быков знаю. И связи у тебя есть.

Говорил, зная за собой абсолютную правоту – в криминальных кругах Кривицкий пользовался известностью, пожалуй, даже несколько сильнее, нежели в эстрадных. Впрочем, он такой был не один. Шоу-бизнес давал огромные доходы, а что именно скрывалось за концертами очередной группы или сольного артиста, простым смертным знать совсем не обязательно.

– Ну, у меня много, чего есть.

Рощин отошёл от стола к окну и, спрятав руки в карманы брюк, обернулся. Идти ва-банк приходилось не впервые.

– А ты вспомни, какие бабки я тебе приношу.

И фраза попала в точку. Это стало понятно, когда Руслан сложил губы бантиком и нахмурился. Александр выглянул в окно, чуть отодвинув бордовую штору, но уже через пару мгновений отвернулся от открывшегося было взору вида на Яузу. Зная себе цену, безо всяких раздумий выбросил единственный имевшийся в рукаве козырь. Поставил самого себя на кон ради девчонки, которую видел дважды в жизни.

Потому что знал, что ставка высока.

«Вот всё, что думаешь, всё и могут». Слова въелись в голову, на подкорке словно отпечатались. Воображение тут же принялось издеваться, подсовывая самые разные картинки, в которых всему находилось место. И рад бы Рощин оказаться сейчас где-нибудь подальше от этой квартиры и этой ситуации, да только скреблось внутри что-то предательски. И это «что-то» давало понять, что поступал он, в общем-то, правильно.

Пару раз похлопав пальцами по краю столешницы, Руслан выдвинул верхний ящик и вытащил несколько листов бумаги. Подкинул их Марку и опустил рядом ту самую ручку.

– Пиши всё. Имя, фамилия, возраст, внешность. Где была, с кем была. Их данные. Всё, что знаешь. И до мельчайших подробностей.

Марк обернулся. Посмотрел долго, внимательно, а в серых воспалённых глазах – немой вопрос, с отчаянием граничивший. Парень рассыпался изнутри, ломался с треском, и никогда прежде не доводилось Александру становиться подобному свидетелем. Хотя повидать успел многое. А всё, что смог – лишь кивнуть в знак ободрения да кулак в кармане сжать.

Схватив очередное яблоко, Руслан вновь принялся громко жевать, наблюдая за процессом выполнения собственного распоряжения. Взгляд его не выражал особенных эмоций, однако где-то в глубине, если присмотреться, можно было различить медленно тлевшие огоньки. Для такого, как Кривицкий, подобная реакция – уже много.

А вот листок, над которым Марк склонился, в итоге исписан оказался лишь наполовину. И пусть расстояние составляло несколько шагов, да только из-за царившего в комнате полумрака разобрать написанное не получилось, как ни косил Саша глаза украдкой.

– Всё? – Руслан тряхнул протянутой ему бумагой и, получив безмолвный кивок, чуть склонил голову. – Мы перетрём?

Повторять дважды не пришлось: тут же поднявшись, Марк поспешил выйти. Лишь у самой двери обернулся вновь и посмотрел на Рощина. И последнего снова обдало каким-то внутренним холодком – словно один-единственный взгляд мог насквозь пронзить.

Когда дверь закрылась, Руслан протяжно вздохнул и уставился на листок, держа его прямо перед собой в согнутой в локте руке. Через пару секунд хмыкнул.

– Ну и погремуха у девчонки.

– Зато искать легче.

В ответ – неопределённое покачивание головой. Вчитываясь в написанное, Кривицкий то и дело щурился, задерживал взгляд, в котором так и не прибавилось эмоций особенных. Но Александру, знавшему этого человека не первый год, с каждым мгновением становилось понятнее вот, что: если бы шансов не имелось никаких, разговор давно уже сошёл бы на нет. Потому молчал, то и дело прикусывая кончик языка, потому лишь следил за бегавшим по рукописным строчкам взглядом.

Отложив, наконец, листок, Руслан кивнул на ранее занимаемый Марком стул. Пришлось сесть, ногой развернув его так, чтобы оказаться лицом к собеседнику.

– Скажи-ка мне вот, что, – Кривицкий подался вперёд и сложил руки на столе, – на кой чёрт тебе эта баба? Что, парафинишь её?

А во взгляде – едва различимые огоньки лукавства. И Рощин, опершись локтем о лакированную гладь, вдруг задумался. Можно соврать, и это стало бы гарантией того, что Руслан впрягся и сделал бы всё, что смог. А можно сказать правду, но тогда не получилось бы увериться ни в чём.

Да только язык не повернулся выбрать первое. Ни язык, ни совесть.

– Нет.

По взгляду понял, что в услышанное не поверили. Да и в голосе заискрился плохо сдерживаемый сарказм.

– А зачем же тогда?

В заведомо провальной попытке расслабиться пожал плечами. Над ответом на этот вопрос задумываться уже не приходилось – настолько он на поверхности лежал, очевидный, казалось бы, до невозможного. Очевидный и совершенно нелогичный для такого, как он, одновременно.

– Дело хорошее сделать хочу. Авось зачтётся.

Руслан бросил долгий, пристальный взгляд. Александру не осталось ничего, кроме как выдерживать его, стараясь не выдавать ни одной более или менее чёткой эмоции, которую можно различить в пусть тусклом, а всё же свете. Хотя отвернуться хотелось просто невероятно – до противного зуда где-то под рёбрами. И сколько просидели так, безмолвствуя и позволяя лишь ходикам нарушать повисшую тягучую тишину, понять не удалось бы даже при желании и попытке время засечь. Не та складывалась ситуация.

– Только дело-то моими руками делать хочешь.

Одним неоспоримым талантом обладал Кривицкий и пользовался им виртуозно: психологическим давлением. Говорил всегда спокойно, вкрадчиво, и обязательно в глаза глядя, словно пытаясь придушить, пальцем при том не тронув.

Но разве не знал Саша, к кому шёл?

– Я не так часто с просьбами к тебе обращаюсь. И про все нюансы в курсе.

Руслан вновь замолчал. Несколько раз бросал косые взгляды на лежавший под рукой листок и потирал бровь. И теперь уж Рощин не сводил с него взгляда внимательного, не упуская ни единого движения или жеста, в глубине души желая угадать ответ прежде, чем он оказался бы озвучен.

– Ладно, ладно. Есть у меня выходы, потрясу, кого надо. Посмотрим. Может, и успеем.

Услышанное словно из вакуума какого-то прозвучало – глухо и сквозь шум крови собственной в ушах. И вдруг слишком чётко подумалось, что вся ситуация была не больше, чем плодом фантазии разбушевавшейся, когда, медленно откинувшись на кресло, Руслан потянулся к стоявшему на краю стола телефону и снял с рычага трубку. Прижав её к уху и плечом зажав, полез в ящики стола, шлёпнул толстой книжкой записной и, уже потянувшись к диску, покосился на по-прежнему сидевшего неподвижно Александра. Во взгляде заискрился холод.

– Всё. Мы друг друга услышали.

* * *

На пригорке ветер хлестал по щекам особенно ретиво, продувал насквозь, заставлял периодически щуриться, чтобы в глаза не налетело мелкой пыли. Терпкий дым сдувало прямо в лицо, но Денис даже внимания на то не обращал, продолжая делать глубокие затяжки – так, чтобы лёгкие буквально скручивало. Сигареты давали крепкие, то, что надо.

Такие перекуры – дважды в сутки – он выпросил без особенного усилия. Аслан относился к нему благосклонно, словно стержень внутренний чуя, потому противиться не стал. И сейчас, в эти пару минут на свежем воздухе, курить старался медленнее, вдумчивее, стараясь забыть о том, что дуло автомата направлялось куда-то под лопатку.

Чуть левее и на пару метров ниже – хрупкая фигурка, покачивавшаяся от каждого порыва. Спутанные бордовые пряди метало по воздуху, а висевшая, как на жерди, куртка то и дело надувалась куполом. Волкова стояла, глядя в никуда – белая, словно из воска вылепленная.

Добиться таких вылазок для неё оказалось на порядок сложнее. Аслан сначала и слушать ничего не желал, свирепел в одно мгновение. Но Денис вновь и вновь возвращался к разговору – каждый раз, когда его вызывали, чтобы справиться о ране от не рассчитанной силы. И в конце концов у него получилось. Для неё эти минуты на воздухе были вторыми за третьи сутки заточения.

Руки, плетьми свисавшие вперёд, накрепко связаны жёсткой толстой верёвкой. Лишь впервые бросив косой взгляд на узлы, Денис сразу понял – самой Волковой в жизни не развязаться. Тонкая кожа покраснела, натёртая верёвкой, покрылась крошечными ссадинами – он чувствовал их под собственными пальцами, когда вчера вечером пресёк истеричную попытку разодрать запястья ещё пуще. Связывали только для таких «прогулок», и Вагиф возился дольше, чем караулил в итоге. Мотал на славу, а она не шевелилась даже, в пустоту неотрывно глядя.

Её ломали. Она лишь помогала.

Огни в серых глазах погасли. Денис видел эту медленную гибель – каждый раз, проверяя повязку, против воли поднимал взгляд и замечал ослабевавшие искорки. Сегодняшним утром их не стало. Совершенно сухие глаза смотрели стыло, безжизненно, равнодушно. Так и не проронив ни единой слезы, Волкова с треском ломалась, как сухая ветка.

Как он сам девять лет назад.

Мысли о собственной шкуре вспыхивали периодически, но отчего-то не вызывали какого-то особенного внимания. Денис словно на автомате действовал: ел, пил, менял повязку, ждал заветных минут перекура. И в пустые глаза смотрел точно так же. На автомате. На плечи рухнула ещё одна вина. За сломленную девчонку, лишь им одним упущенную.

Гулявшие вдалеке бараны напоминали почему-то сугробы. Они медленно плыли по пожухлой траве в поисках кочки посвежее, подгоняемые сгорбленным стариком, опиравшимся на длинную палку – кривую, как он сам. Женщина средних лет развешивала бельё на покосившийся забор. Белые простыни еле слышно хлопали влажными краями, развеивались, словно огромные паруса. Двое детей донимали старого осла, лениво жевавшего сено, а чуть поодаль носились друг за другом, ворча и повизгивая, уже знакомые собаки.

А в паре шагов – хрупкая фигурка. Побелевшие пальцы сжимали длинный верёвочный край, волосы закрывали лицо, но она даже не пыталась сделать хоть что-то, чтобы избавиться от мешавших прядей.

«Ты виноват».

Глубоко затянувшись, позволил горькому дыму проникнуть в лёгкие, отяжелить их своим ядом. Только вот медленные выдохи не приносили совсем никакого облегчения.

Сказав о Вовке, ожидал всего – криков, истерик. Но получил лишь одно: Волкова безмолвно сгорбилась ещё пуще, упала грудью на поджатые под себя ноги, а лбом упёрлась в колени. Сколько пролежала так, не шевелясь и словно не дыша, Денис представить не мог даже. Когда захотел было сесть рядом, получил лишь тихое, едва ли различимое: «Уйди». И ушёл, устроился в дальнем углу. Лишь время спустя наплевал на просьбу, когда заметил краем глаза попытки самостоятельно справиться с окровавленным бинтом.

Маруська многому успела научить – ставить уколы, менять повязки, отдирать марлю от ран так, чтобы без мяса, обрабатывать раны. На старых тельняшках показывала, как накладывать разные виды швов. И Денис запоминал, губкой впитывал, потому что у Маруськи словно дар какой имелся: объясняла она так понятно и легко, что не усвоить ещё постараться надо было. Каждый раз, когда выдавалась свободная минута, сам рвался в полевой госпиталь, чтобы помочь хоть чем-то.

Рана Волковой осложнениями грозила едва ли, а вот уродством точно – без надлежавшего ухода и в условиях, близких к антисанитарии, это становилось неминуемым. Но Денис лишь об одном думал, вновь обтирая пальцы спиртом: не допустить заражения. А ещё в глаза бросалось вот, что: она научилась терпеть боль. Привыкнуть вряд ли привыкла, но не дёргалась и не пыталась вырваться. Лишь сидела покорно и ресницы опускала, когда пластырь отрывался слишком резко.

Бычок истлел окончательно – уже второй за их «прогулку». Больше Вагиф не дал бы ни минуты, потому Денис сам поднялся, размял затёкшие ноги. Он стоял позади, но это не помешало Волковой понять, что время их истекло. Безмолвно ступая по высохшей траве, она прошла вперёд и поплелась первой. От одного взгляда на опущенные плечи становилось тошно.

А под ногами – сухая, местами потрескавшаяся земля с редкими жёлтыми кочками. Чем-то душу Денисову напоминала. Это сравнение пришло в голову само собой, ветром влетело, ветром и вылетело, не задержавшись дольше пары мгновений. Да вот только послевкусие осталось – тяжёлое, прогорклое, осевшее на подкорке.

Сегодня Вагиф возился с путами особенно долго: мешали собственные руки, ходившие ходуном столь сильно, что волей-неволей за них цеплялся взгляд. Волкова же стояла неподвижно, а, когда её всё же освободили от верёвки, буквально рухнула к стене. Обхватила руками колени и, откинув голову на щербатые доски, замерла. Едва живой взгляд устремился в пустоту.

Когда они остались вдвоём, Денис понял, что терпение почти закончилось.

– Говори со мной.

И пусть совсем этого не хотел. Пусть предпочитал хоть и давившее на плечи, а всё же более привычное безмолвие. Пусть. Сейчас только он мог сделать хоть что-то.

Иначе она сойдёт с ума.

Если он наплюёт на неё, если будет думать лишь о себе… что сказал бы на такой выбор Володя? Володя, так рьяно защищавший её, всегда пытавшийся сгладить острые углы. Единственный друг, принимавший его, Дениса, таким, каким он был, лишь с одним не примирялся – с желанием во что бы то ни стало избавиться от неожиданно упрямой девчонки. Словно бы отказывался понимать истинную причину. И что теперь?

А теперь лишь одно: он не отдаст её Володе. Не так просто.

– О чём?

Не пошевелившись даже, Волкова продолжала сидеть, глядя в одну ей лишь известную точку. И голос звучал глухо, словно откуда-то издалека. Пожав плечами, Денис медленно опустился рядом и упёрся локтями в согнутые колени.

– О чём угодно. Расскажи о себе. Всегда хотела журналистом стать, или так, шлея под хвост попала?

Тут же загадал: если промолчит – дело плохо. Ответ интересовал мало, главным было его хотя бы получить.

– С детства.

Говорила тихо, так тихо, что, сиди он на пару метров дальше, ничего бы не услышал. Почувствовав правильность выбранной тактики, головой качнул и вновь передёрнул плечами: так, словно она, по-прежнему на него не смотревшая, могла бы почувствовать движение.

– Детство длинное. Конкретнее.

Пауза затянулась, заставила повернуться и окинуть взглядом неподвижную фигурку. Пропитавшийся кровью пластырь держался на честном слове, синяки под глазами очертились настолько чётко, словно их краской нарисовали. И только заглянув в глаза, Денис почувствовал, как что-то внутри дёрнулось в попытке сломать сухое безразличие. Волкова вспоминала. Это выразилось пусть совсем слабым, но всё же огоньком, который едва различимо забрезжил во взгляде.

– Лет с двенадцати…

Вздохнув, потянулся к валявшемуся в паре метров пакету. Выудил из его недр спирт, пластырь и бинт, снова повернулся к Волковой и сунул всё это ей в руки. И, пока та откручивала крышку, осторожно подцепил край пластыря ногтем и потянул вниз. На какое-то мгновение заметил мысленно, что кожа у неё совсем ледяная. Ничего хорошего то не сулило.

Вчера в ответ на её неуверенное: «Я сама» при подготовке к очередной перевязке, не выдержав, сорвался на крик. И теперь, как ни убеждал себя в том, что Волкова сама нарвалась, а всё же чувствовал противно свербевшее на подкорке эхо от собственного разъярённого: «Что ты сама?!». Потому сегодня старался вести себя посдержаннее.

Хотя получалось плохо.

– Не заживает почти ни х… – на полуслове запнулся машинально, бросил косой взгляд и взял молча протянутый спирт. Плеснул на руки, поморщился от противного холодка. – Ни хера.

Да вот только то ли не услышала она, то ли сил на реакцию не отыскала.

– А… ты?

– Что я?

От прикосновения пропитанным спиртом кусочком ваты даже не поморщилась – лишь во взгляде боль мелькнула да пальцы дрогнули. В ней оказалось столько терпения… а толка от него практически никакого.

– Журналистом… как?..

«Меньше знаешь – лучше спишь», – первое, что пришло в голову: резкое, хлёсткое и совершенно свойственное. Но уже в следующий миг Денис прикусил язык. Опустил голову, уронив руку на колено, и нахмурился. Обо всём, что было «до», старался вспоминать как можно реже, да только выбора у него сейчас, в общем-то, не существовало: раз хотел, чтобы она ему хоть сколько-нибудь доверяла, надо наступать на собственное горло. Иначе они просто не выживут.

– Дисциплину не любил в школе. В очередное наказание запрягли стенгазету делать. А я взял и втянулся. Понравилось.

Приложив к порезу чистый бинт, отмотал пластырь и наклеил поверх.

– Спасибо, – прошептала совсем уж тихо, хотела было коснуться бинта, но, вовремя спохватившись, запустила пальцы в косматые пряди.

– Дёргает?

Получив в ответ покачивание головой, незаметно выдохнул и откинул мокрую вату. Каждый раз, задавая этот вопрос, чувствовал, как сжималась незримая пружина где-то очень глубоко внутри. Потому что не знал, что будет делать, если она кивнёт.

И вспомнилось вдруг лето. Лето, которое в разговорах с Володей проклиналось бесчисленное количество раз. Вспомнились её попытки наряжаться – глупые и так сильно раздражавшие; вспомнились собственные едкие замечания на этот счёт. И вместе с обрывочными картинками пришло понимание, в одно мгновение заставившее внутренности предательски заледенеть: разница между девчонкой с огромными от восхищения глазами и той, что сидела сейчас рядом, больше пропасти. И это отравляло, палило незримым огнём, порождая чувство просто невыносимой гадливости. Ведь всё это он, ведь только из-за него они сидели сейчас в ожидании собственного приговора.

И приговор наступил.