Читать книгу Страницы минувшего будущего - - Страница 14

Денис помнит это урывками. Словно сознание в единый миг надломилось, исказившись и решив сжалиться. Да только вот оставшегося достаточно, чтобы сойти с ума.

Он помнит, как с тихим шелестом проминалась под кроссовками высохшая трава; как лаяли в отдалении собаки; как лязгали удерживаемые наперевес автоматы. А ещё – как громко, с присвистом, дышала шедшая рядом Волкова. Ноги она практически волокла, спотыкалась, но… шла. Хотя наверняка понимала, куда.

А ветер – свежий, чистый, продувающий насквозь. Несколько раз Денис щурится, позволяя себе роскошь глубоких, до тяжести в груди, вдохов. И в каждом – неистовое, по-детски наивное желание очиститься. Смыть с себя всё, что успел натворить; всю кровь, которая не его, и всю вину, так много лет гниющую в поломанной душе. Да только вот мечты не сбываются.

Их заводят на пригорок. Заложенные за голову руки немеют всё сильнее, теряют чувствительность и начинают трястись. В какой-то миг Денис вдруг понимает, что страха нет. Вместо него – странное ощущение возвращения к чему-то уже давно знакомому. Волкову толкают в спину, она тяжело падает на колени слева от него, и только сейчас появляется мысль о том, сколько в этом маленьком и жалком тельце силы. Силы не физической, но внутренней, душевной.

Криво усмехнувшись, Денис медленно опускается, не дожидаясь команды, и роняет руки: держать их на затылке и дальше не имеет смысла. А потом вдруг быстро, сам не осознавая, зачем, на считанные мгновения сжимает край собственной куртки, которая по-прежнему накинута на хрупкие девичьи плечи. Сжимает так, что немеют пальцы, и тут же выпускает, словно не было ничего. Ответом служит рваный, тихий и сиплый вдох.

Негромкий разговор разобрать не получается – ни единого русского слова в нём не мелькает даже вскользь. И потому, когда один из палачей обращается вдруг к ним, Денис не сразу понимает смысла сказанного:

– Мы убьём одного. Кого, выбирайте сами.

А дуло автомата устремляется ему в основание шеи, на мгновение задев и опалив своим холодом кожу. Подумав, что их выбор не сыграет никакой роли, Денис медленно выдыхает, чувствуя какое-то странное облегчение.

И те секунды промедления он не простит себе никогда.

Шум собственной крови в ушах. Пронизывающий ветер. Лязгнувший словно где-то в отдалении затвор. Быстрый взгляд, ударившийся куда-то в левое плечо. В попытке перехватить его Денис теряет последнее драгоценное мгновение.

Тонкая рука дрожит, медленно поднимаясь.

Его собственный, единственно-правильный вариант тонет под глумливым смехом и звуком выстрела. Привыкший чувствовать всё спиной, не заметил, как перестал быть под прицелом. Волкова безвольной куклой валится на землю, а сам Денис видит, как скакавшая до того в паре десятков метров собака бьётся в конвульсиях. Тихий скулёж доносится до слуха сквозь шум свежего осеннего ветра.

– Зачем?! Зачем ты это сделала?!

Крик рвал горло, наизнанку выворачивал. Денис давно так не кричал, позабыв обо всём на свете, желая если не прикончить её собственными руками, то на пару крепких затрещин расщедриться точно. Да только всё одно – стоял в нескольких шагах, нависая над сжавшимся тельцем, и орал так, что, наверное, слышно было даже в жилых домах. Волкова прятала лицо в коленях, обхватывала голову ладонями в совершенно жалкой попытке спрятаться, а он боролся с желанием всерьёз поднять на неё руку. Хотя умом понимал, что не в состоянии ударить по-настоящему. Замахнуться – легко, но не больше. И никакая ни мораль тому причиной.

– Ты сдохнуть пораньше захотела?! Что, устала?! Не нравится?!

Сколько он уже орал, не теряя голоса? Сколько прерывался лишь для того, чтобы набрать в лёгкие воздуха побольше? Он бы полоскал её самыми последними словами, если бы только внутри не противилось предательски что-то. На подкорке с неистовой силой вертелось самое гуманное «сука», но даже его никак не получалось выпалить – сразу же находились какие-то другие слова. И Денис орал, орал так, чтобы хоть что-то дошло до неё, очевидно, совсем растерявшей способность думать.

Иначе как ещё объяснить такой поступок?

На очередном выкрике задохнулся вдруг – горло, не выдержавшее такой нагрузки, словно судорогой свело, и все слова застряли, осели на языке. И невыносимая слабость охватила вдруг всё тело настолько, что единственное, что он смог – обессиленно рухнуть перед Волковой на колени. Долго сидел недвижимо, опустив плечи и уронив руки на пол меж собственных ног, долго слушал никак не утихавший звон в ушах, сквозь который то и дело пробивался приглушённый, тихий и безостановочный вой. Так мог выть кто угодно – раненый зверь, давно сошедший с ума человек… но не девчонка, всего две недели назад получавшая очередной втык за неправильно собранную подшивку репортажей.

Да ведь и не была она уже той девчонкой.

– Послушай, – стараясь говорить максимально спокойно, в итоге практически зашептал, – они бы всё равно нас не убили. Мы им нужны. Но, даже если вдруг… ты не должна так делать. Ты жить должна.

Медленно, постоянно вздрагивая, Волкова оторвала-таки голову от колен. И от взгляда… от взгляда серых, налитых кровью и полных неописуемой боли глаз Денису стало дурно. Словно воздух в хлеву в одно мгновение закончился.

– А ты?

Голос оказался совсем чужим, совсем незнакомым. Как будто не ей принадлежал. Глухой, безжизненный, низкий, он звучал сущей пыткой, от которой никуда нельзя деться. И сил хватило лишь на то, чтобы, голову опустив, слабо пожать плечами. Невесёлый смешок сорвался с губ сам собой.

– Моя жизнь не стоит полутора тысяч долларов. И даже штуки.

О сумме, в которую их оценили, сказал Аслан. Поставил перед скупым фактом, выбившим последнюю, самую крохотную надежду на что-то. И целый вечер прошёл в мучительном метании меж двух вариантов: рассказать или промолчать. Но выбранное поначалу безмолвие давило безжалостно, сжимало глотку незримой хваткой, и продержаться получилось совсем недолго. Не хотел, чтобы она догадалась сама, случайно заглянув в глаза или уловив по голосу, потому выдал всё, как на духу. Лишь об одном умолчал: верить им больше не во что[2].

Мнимые расстрелы практиковались часто. Денис на собственной шкуре испытывал их несколько раз, слышал рассказы коллег, но сам всегда помалкивал. А сейчас, сказав ей о том, что их бы не убили, впервые за всё время заточения соврал, нарушив данное самому себе обещание говорить правду. Теперь уже не до того.

Да и не знал он наверняка, прав ли. Ведь каждый расстрел мог из искусственного стать настоящим.

Волкова внезапно дёрнулась, отпрянула назад – откуда сила только! – и посмотрела прямо в глаза. Совершенно неожиданный выкрик получился таким сильным, что эхо его разлилось по воздуху, ударилось о щербатые стены и взмыло к потолку.

– Да нет у неё цены!

Сиплый выдох – всё, на что хватило сил. Денис смотрел на неё так, словно видел впервые, и чувствовал, как тупая боль медленно, но оттого не менее упорно завладевала им целиком, погружая если не в оцепенение, то во что-то очень близкое точно. Боль, которая дарила просто дикое по своей природе разочарование.

Ведь она так и не поняла ничего.

– Какая же ты дура…

– Я дура?! – Волкова вскочила на ноги, едва не завалившись обратно. Отскочила на несколько шагов, глядя дикими глазами и бившись в нескончаемых судорогах. – А ты?! Ты?! Чем ты лучше?!

Она кричала, вопила одно и то же, совершенно растеряв всяческий контроль над собой. Хриплый голос проникал под кожу чем-то острым, заставлял всё внутри покрываться льдом, и хватило Дениса ненадолго. Резко поднявшись, он схватил Волкову за локоть, одним рывком с лёгкостью повалил на пол и оттолкнул от себя, как невесомый ворох тряпья. И она, оказавшись лежать на боку спиной к нему и прижав к лицу кулаки, вдруг закричала. Закричала так дико, так страшно и протяжно, словно её резали на живую. Словно её…

Словно её пытали.

Ужас захлестнул Дениса с головой, накрыл своей ледяной волной сразу, как только мысль эта появилась; накрыл, не оставив никакой возможности сопротивляться. Надрывный, оглушавший вопль возвращал в полуразрушенный дом, в ад, который настиг в жалкие девятнадцать лет. Ад, в котором он остался навсегда.

Трясшейся рукой осторожно, настолько осторожно, насколько вообще мог, обхватил тонкое предплечье и потянул на себя. Рука, словно кукольная, безо всякого сопротивления приподнялась над размётанными по лицу и сену волосами.

– Пожалуйста, замолчи. Пожалуйста.

У него не имелось сил перекричать её. И собственный голос послышался настолько неузнаваемым, настолько предательски дрожащим, что ещё немного – непременно сорвался бы. Ведомый слепой паникой, Денис просил, буквально молил лишь об одном, сжимая худую слабую руку. Стараясь не вспоминать, как совсем недавно её едва сумели скрутить двое крепких мужиков. И как он испугался тогда, в единый миг непростительно обессилев.

Как случилось, что сквозь собственный крик Волкова сумела услышать? И почему в следующий же миг замолкла, воздухом захлебнувшись? Словно в дурном сне Денис следил за всеми её движениями, по-прежнему не ослабляя хватки: как глубоко, часто дышала несколько бесконечных минут, как свободной рукой, которая явно не слушалась, кое-как откидывала волосы с лица. И как повернулась к нему, тоже видел.

И не узнал этого лица.

Серая, землистая кожа, с которой так быстро ушёл, не оставив даже следа, румянец; до сих пор припухшая, ставшая лиловой губа со съехавшей в сторону повязкой; огромные, просто огромные синяки под глазами, а сами глаза… в них страшно смотреть, но Денис смотрел. Смотрел, нарочно изводя себя, и не мог разглядеть совсем никакого света. Волкова замолчала, и тот лёд, уже успевший сковать, постепенно терял свою хватку, отпускал, позволяя хотя бы дышать более или менее ровно. Настолько ровно, насколько вообще возможно.

– Если тебя убьют, я тоже умру. Не выживу здесь одна. И какая тогда разница?

От спокойствия, равнодушия даже, с которым она проговорила эти слова, глядя в потолок, вновь накрыло приступом тошноты. И как-то совсем машинально Денис сжал её руку, неосознанно вымещая на тонком запястье всю ту озлобленность, которая в единый миг загорелась, обжигая нутро.

– Глупость.

Попытка усмирить собственный голос оказалась провальной. И потому, когда Волкова безмолвно, одними губами пролепетала: «Пусти», посмотрев прямо в глаза, он безо всяких колебаний откинул её руку. Совершенно не заметил, каким образом сумел безошибочно разгадать короткое слово и не ошибиться. Некоторое время смотрел на путавшиеся в бордовых прядях светлые тонкие соломинки, но как будто не видел их – настолько всё сливалось в размытые пятна. Сфокусироваться на одной, самой длинной, оказалось сложнее, чем представлялось.

– О матери бы подумала. И потом – мы здесь, как на курорте.

Уже думал отстраниться, чтобы хоть попробовать встать, да не успел. Волкова вдруг дёрнулась, хотела, наверное, хотя бы на локти опереться, но тут же обессиленно упала обратно на заваленный сеном пол. Посмотрела как-то зло, совсем безумно – это уже с опозданием понятно стало.

– Откуда тебе знать? Да откуда тебе знать?!

И терпение лопнуло. В пару мгновений Денис дотянулся до стоявшего у стены кувшина и выплеснул его содержимое на уже начавшую было вновь истерить Волкову. Та кратко взвизгнула, тут же утихла и закашлялась – вода, видимо, попала в нос. Прозрачные капли потекли по щекам, шее, залили примятое сено и его куртку. Однако сил на то, чтобы вновь услышать этот надсадный крик, не существовало. А, значит, и выхода другого тоже.

– Воды больше нет. Теперь до утра с этим живи, – сказал Денис так ядовито, как только мог, одновременно чуть отворачиваясь. С удивлением отметил, что подобный оттенок голоса отрезвил получше, чем опустошённый в лицо кувшин – только после услышанного она затихла окончательно. Перекатилась на правый бок, оказавшись к нему лицом, и поджала под себя коленки. И настолько вид у неё стал жалким, что дальше уже, казалось, было некуда. Проследив за неуклюжими попытками вытереть лоб о грязные, разодранные джинсы, незаметно выдохнул и решил, что игнорировать вопрос, пусть и так истерично заданный, уже не имело никакого смысла. – Я в Афгане служил. Всякое бывало.

А голос совсем уж глухим вышел.

Возня тут же прекратилась. Волкова смотрела на него – не почувствовать этот долгий, внимательный взгляд, упиравшийся под ребро, оказалось слишком трудно. Но ни обернуться, ни как-то отреагировать Денис так и не смог.

Ей понадобилось семь дней. Всего неделя – и от девчонки, которая три с половиной месяца действовала на нервы, не осталось и следа. Истерзанная страхом и постоянной болью, пережившая потерю близкого – в том сомнений не возникало никаких – человека, Волкова и самой себя лишилась почти окончательно. Не понимала, что делала; не понимала, что говорила. Могла часами – в буквальном смысле часами, Денис несколько раз засекал – сидеть неподвижно, словно внутрь себя глядя. А сегодня оказалась на самой грани.

Что, если бы всё оказалось по-настоящему?

Что, если бы её послушали?

Володи не стало; если умрёт и она, Денису нет смысла возвращаться. Как бы ни разъярялся, как бы ни противился, а правда одна: за Волкову он был в ответе. И, если она умрёт, а ему придётся вдруг столкнуться с её семьёй… что он скажет? Как посмотрит в глаза?

Когда через несколько часов пришёл Вагиф, приказав идти к Аслану, удивление залегло на подкорке плотной тенью. Последний не вспоминал о них три дня кряду, а попытки разузнать хоть что-то о причинах подобного остались бесплодными. Потому сегодня, тяжело ступая по выцветшей траве и привычно держа руки за пояс заложенными, Денис напряжённо думал, пытаясь предугадать ход разговора. Впервые за всё время заточения в голову не лезло ничего конкретного, а все мысли так или иначе возвращались туда – в старый сарай, к оставшейся лежать неподвижно Волковой. Она даже не пошевелилась, когда вошёл Вагиф, хотя ещё буквально вчера привычно вздрагивала от каждого его появления. И потому как ни сильны оказывались попытки избавиться от навязчивых дум, да только всё напрасно – каждая из них упорно приводила к одной, той самой, вызывавшей стойкое желание передёрнуться.