Читать книгу Дневные поездки, ночные вылазки. I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы - - Страница 13

I. Нулевой километр
11. Долги и водовороты

Оглавление

В Жемсе, весной, слишком похожей на осень, миндального молока нигде не нашлось, но кофе всё-таки был: маслянистый, горький совсем не в ту степь, что отрава-на-травах. Он сушил губы, но пах по-прежнему празднично.

– Забавно, – подумал Ил вслух во время похожего на игру в классики блуждания по квадратам чужих дворов. – Вы – единственный, кто спросил разрешения до того, как прочитать хотя бы строчку из моего дневника.

– Ты ещё вспомни, сколько сомнений предшествовало официальной выдаче разрешения, – ухмыльнулся Андерсен. – И сколько извинений было принесено – в том числе превентивных, то есть многообещающих. Почему ты продолжаешь называть это дневником?

– За неимением лучшего слова.

Андерсен выгнул бровь: скептично, слегка насмешливо – выжидающе.

– «Антология сновидений» занята, – махнул рукой Ил.

– Не препятствие, – констатировал историк, – но к сновидениям пришлось бы давать развёрнутый комментарий. Прямо на обложке.

– Которой обложке? – засмеялся Ил, вспомнив облезающие корки учебников, казённые тетради и бесчисленные жёваные листы, вырванные чёрт знает откуда. – И зачем развёрнутый? Достаточно пароля «Кальдерон».

– Мне достаточно, – парировал Андерсен, сделав ударение на «мне». – Кому-то пришлось бы восстанавливать цепь, получив одним звеном в глаз, а у кого-то в послужном списке вовсе не было мира, где незабвенный де ла Барка написал в духе времени пьесу с зубодробительным сюжетом и афористичным названием. Поэтому не увлекайся: иногда один шаг вместо трёх – не признак неповоротливости, а отсутствие суеты. Только не подумай, что я во имя прямоты и доходчивости предлагаю окрестить твой лоскутный эпос антологией жизней – это ни в какие ворота.

Кофе закончился, четверть часа искали урну, чтобы избавиться от стаканов. Освободив руки, Ил достал самокрутку.

– Вот ты сейчас прыгнешь к планке 12, и первая встречная матрона грохнется в обморок, – прокомментировал Андерсен.

– Не грохнется в обморок, а посмотрит с негодованием, – поправил Ил. – Причём не на меня, а на вас.

– Естественно.

– Ко мне толком присматриваться не будут… Кстати, было дело: Нелли принималась читать мои манускрипты. В эпохи подозрительного обострения интереса не к «обездоленным детям» в целом, а конкретно к моей персоне. Исписанные учебники, конечно, в руки не брала – у неё от такого вандализма сердце заходится, но тетради трогала дважды.

– И что?

– Давным-давно сказала, что Муз – неопытный преподаватель, а я очевидно ленюсь и не умею излагать мысли плавно, чётко, не манкируя вступительными абзацами и заключениями. К тому же очень печально, что меня уже не заставить заниматься по прописям, а ещё некоторым до фени, поэтому никто не переложил стержень из левой в правую – со всеми вытекающими.

– Значит, тебе выдали дежурную программу, невзирая на внятный почерк, способность задействовать правую сторону при выведенной из строя левой и содержание прочитанного. Поехали дальше.

– «Дальше» случилось недавно: похоже, Нелли успела забыть о первом опыте. Увидела тетрадь в каком-то из классов, подумала, правда дневник.

– И поэтому взяла?!

– Ну да. Вообразила, что я там описываю «тонкости человеческих отношений, сложности социализации в подростковой среде…". Это был бы замечательный повод для душеспасительной беседы, переходящей в классический танец с газетными веерами.

– Тааааак… – протянул Андерсен, предвкушая: – Прочитала уважаемая Нелли твою тетрадь…

– Да нет же, не прочитала, – прыснул Ил. – Не осилила. На второй странице перестала что-либо понимать, кроме того, что мне надо не у вас чаи гонять, а просить Карла-Густава о личном рецепте успокоительного и отрезвляющего. Правда, на сей раз выяснилось, что слова в предложения я связываю отменно, однако дурное влияние псевдоисторика в вашем лице не прокуришь.

– Крайне духоподъёмная рецензия, – усмехнулся Андерсен, – особенно из уст персонажа, полтора века не читавшего ничего, кроме фогрийских газет. Отдельный повод для любопытства: с какого потолка она взяла сложности социализации в среде подростков? Почему о них должен был писать ты?

– Не знаю, – пожал плечами Ил. – Может быть, Нелли заметила, что я ни с кем по-настоящему не сближаюсь, и предпочла истолковать ситуацию по шаблону.

– «Истолковать ситуацию по шаблону» – это в мишень, но твоего «не сближаюсь» не заметит даже Карл-Густав, не то что Нелли. Ты же постоянно с кем-то общаешься.

– Но я обособлен. Во время ночных вылазок на Эшт я не более счастлив, чем при чистой луне в своей комнате или шляясь по территории в одиночестве. Со мной говорят, будто я что-то значу, а я симпатизирую всем товарищам по спальному корпусу, но никого не люблю. А должен бы.

– Сам знаешь, что не влезал в такие долги. По-моему, на 97 подопечных у вас штук семьдесят обособленных: пока или в принципе. Но на твой счёт… Я бы заблуждался, если бы не знал наверняка. Со стороны иллюзия полная: если ты бываешь один, то по случайности, а не по внутреннему побуждению. Тихие, шумные, большие, маленькие компании – они меняются, но ты всегда в жерле водоворота.

– Будь моя воля… – начал Ил, передумал и вступил заново: – Иногда кажется, я мог бы разбавлять одиночество общением с вами, а в остальное время не вылезать из туманного кокона. Но меня будто толкают в затылок или тянут за шиворот, даже когда в глубине души я предпочёл бы запереть дверь на ключ. Так было всегда, не только здесь. Жерло водоворота – отличный выбор слов; выбрался из одного – ныряй в соседний. Я не привязываюсь, не оправдываю привязанностей, но между мной и рядом кружащимися будто протягиваются струйные нити: тёмные, клейкие, одновременно похожие на слюну, плазму, кровь. Я не могу отказаться от общества сущностей антропоморфных и прочих: не потому, что всегда хочу быть среди них, а потому что должен. Вы скажете, что в такие долги я тоже не влезал…

Дневные поездки, ночные вылазки. I. Нулевой километр. II. Нерукотворные лестницы

Подняться наверх