Читать книгу Достоверные допущения - - Страница 10

Мне было примерно пять лет, но этот разговор я помню совершенно отчетливо, хотя во время диалога и не предполагал, насколько судьбоносным он окажется. Мама что-то делала в ванной комнате, я слонялся по квартире без дела, и когда мне пришла пора миновать открытую в ванную дверь, мама без предупреждения спросила меня:

– Андрюш, а ты хотел бы заниматься музыкой?

Я повис на ручке двери и по недолгому размышлению честно ответил:

– Нет.

Надо сказать, я всегда исходил из того, что чем меньше делаешь, тем меньше допускаешь ошибок.

Тогда мама пустила в ход секретный аргумент:

– А все хорошие дети занимаются музыкой!

– Ну тогда да.

Так началось мое погружение в бездонный мир музыкальной культуры, которое продолжается до сих пор.

Первым моим преподавателем была Нина Андреевна Твердохлебова. Она жила тремя этажами выше, и хотя сейчас я не могу сказать, какое отношение она имела к музыке, но дома у нее стояло пианино, она давала частные уроки, и именно она познакомила меня с нотами и клавишами, а дорога на учебу и особенно обратно никогда не была настолько приятной и необременительной. Слышимость между этажами была прекрасной, и мои родители вполне могли обсуждать нюансы состоявшегося занятия с Ниной Андреевной непосредственно после его окончания.

Примерно в это же время обнаружилось, что у меня хороший музыкальный слух: сыграть что-то, просто повторив музыку на клавиатуре, для меня было проще, чем прочитать ноты. Эта одаренность, помноженная на природную лень (то самое исходное «нет»), сыграла со мной впоследствии злую шутку. Во-первых, я так и не научился «читать с листа», то есть играть сразу по нотам, в то время, как мои менее «ушастые» сверстники, благодаря усидчивости и трудолюбию, освоили этот нехитрый навык в совершенстве. А во-вторых, я так и не научился заниматься самостоятельно. Просидеть за инструментом даже час было для меня совершенно непосильной задачей. (Когда со мной сидела бабушка Лиза, та самая, с Винокурова, переехавшая к нам поближе, в соседний дом, я говорил ей, что буду заниматься за закрытыми дверями, чтобы меня никто не отвлекал. Потом я включал привезенный папой из Японии кассетник SHARP на запись, играл минут пятнадцать, а затем несколько раз последовательно воспроизводил запись, пока не набегал искомый час. Просто следить за работой магнитофона и вовремя перематывать пленку на начало было для меня интереснее, чем ковыряться в этих проклятых нотах!) И если до четвертого года обучения мне хватало того, что я слышал на уроках, то когда начались более или менее серьезные произведения, которые сложно было зацепить на слух, я из отличников быстро спустился в хорошисты, а потом еще быстрее в троечники. Но заставить себя заниматься я так и не смог.

Кстати, у Нины Андреевны было две дочки: Наташа и ее младшая сестра Инга. Инга была совсем еще неваляшкой, а вот Наташа мне нравилась, и, хотя она была года на два меня старше, мы нормально общались. Я искренне считаю, что моя предрасположенность к Наташам была прислана мне из космоса (расскажу об этом позже), отсюда и эта детская симпатия. Хотя, возможно, на самом-то деле раннее знакомство с Наташей Твердохлебовой повлияло на мое отношение к этому замечательному женскому имени.

В какой-то момент моя учительница сказала родителям, что научила меня всему, что может. Они восприняли это как мой профессиональный рост, но не исключено, что дело было в моей неспособности учиться, о которой Нина Андреевна сообщила так витиевато.

И начались смены педагогов.

Боже мой, сколько их прошло через мои руки! Они приходили к нам домой и встречали меня в музыкальных классах при общеобразовательной школе (где мне, кстати, дали основы классического сольфеджио и где мне удалось еще немного «поблистать» на диктантах, ведь это та небольшая часть обучения, которая не требовала почти ничего, кроме слуха). Они были строгие и мягкие, обыкновенные и «спустившиеся с гор» (как говорится, «не отсюда»), со своей выстроенной системой обучения и с индивидуальным подходом к каждому ученику – то есть ко мне. Кто-то ходил ко мне домой, к кому-то я ходил в музыкальные классы при общеобразовательной школе №48. Кто-то из них выдерживал три-четыре занятия, некоторые держались по два-три месяца, но я со всеми был достаточно жестким (т.е. исключительно ленивым) и никому не делал никаких поблажек (т.е. не занимался вообще).

Однако, в круговороте этих лиц я не могу не выделить и не вспомнить добрым словом Ирину Петровну Дядюченко (надеюсь, я не коверкаю фамилию), с которой я начал кроме фортепиано осваивать аккордеон, поскольку им она владела в совершенстве. Появление в моем арсенале аккордеона было сродни открытию нового развивающегося рынка для загнивающей капиталистической экономики. Дело пошло на лад, и если в части пианино я продолжал старательно буксовать, то приручение нового инструмента приносило все новые и новые исполнительские плоды. Родители тогда купили мне бэушный отечественный аккордеон 3/4, голова моя едва выглядывала из-за него, и удивительно, что он не только жив до сих пор, но и участвовал в моих студийных записях 2001 и 2020 годов!

Ирина Петровна продержалась дольше всех, кажется пару лет. За что я ей очень благодарен. Теперь-то я понимаю, чего ей это стоило.