Читать книгу Folie а deux - Группа авторов - Страница 10

Очевидно, было где-то около двух часов ночи. Я спал и сквозь сон услышал позвякивание посуды на собственной кухне. Затем шаги и затем мне в нос ударил запах свежесваренного кофе, что было совершенно невозможно, ибо накануне в моей холостяцкой квартире я расправился с остатками растворимого. Сон мой стал распадаться, и я открыл глаза. Во всех комнатах горел свет многочисленных торшеров и бра. Из кухни ко мне выруливал сам Ганс с подносом в руках и дурацким нервным напряжением на лице. Видно было, как он балансирует с двумя чашками и кофейником, боясь упустить из рук только что приготовленное для меня и, очевидно, для себя. Мистика продолжалась подумал я, теперь мистическим для меня предстал и главный виновник торжества. Я был взволновал, но не удивлен. Череда странных событий вдруг стала частью меня самого. Я лишь ждал, каким образом они будут трансформироваться во мне.

– Ганс, стойте на месте, мне нужно точно знать, что это вы…

Старик остановился и уставился на меня вопросительно…

– Кто же это может быть ещё?

– Что вы делаете в моей квартире?

– Я не в вашей квартире, – с этими словами он соорудил столик для чаепития и принял свою привычную для рассказов позу.

Я осмотрелся по сторонам ещё раз. Это была моя квартира в районе Останкинских прудов, а значит до центра далековато-то будет. Старик не мог прийти сюда пешком. Машины он не водил, в таком, случае – такси?

– Вы не о том думаете, Макс.

– Откуда вам известно, о чем я думаю?

– Это же очевидно – не пытайтесь понять – то, что происходит – лишь вариант возможной нормы. Той нормы жизни, которая свойственна лишь вам.

– Ганс, вы редко бываете занудой, сейчас меня это раздражает, что происходит?

– Вы забываетесь… пейте свой кофе…

– Не хочу я вашего кофе, я хочу спать.

– Глупо отправляться в дорогу, не выпив чашку кофе…

Во мне снова родилось отчаянное чувство вины перед стариком. За Елену. Сейчас я был особенно уязвлен, сидя перед ним совершенно без одежды, накрытый тонким одеялом…

– Куда мы пойдем?

Старик молчал…

– Или поедем?

– Я тут подумал, зачем пускаться в долгие россказни, если все можно увидеть своими глазами… Ваша задача лишь не нарушать ничего в этом прошлом. Оно должно остаться неизменным. Просто наблюдать. Ни к чему не прикасаться. Ни с кем не здороваться, и главное… не следует больше менять ход истории. Всё идёт так, как идёт. От вас оно уже не зависит. И вам оно не принадлежит… Ну, лишь отчасти.

Я только сейчас заметил, что старик больше не хромал, не выглядел дряхлым, больным, он говорил уверенно, его глаза были ясными. Его седина исчезла. Передо мной был Ганс и не Ганс одновременно. Меня охватил ужас.

– Кто вы такой, Ганс?

Вспыхнуло зарево. Тяжелый удар грома и яркая вспышка молнии. Дождь пошел вдруг и сразу большим напором воды с неба. Окна в моей квартире открылись настежь. Штора затрепыхалась осатанело и беспомощно – её отбросило в сторону и на подоконник сел мой старый приятель…

– А я думал, что мы попрощались с тобой…

– Насыпьте ему зерна, или хлеба, а лучше – дайте мяса… Вороны – ведь хищные птицы. Вам прекрасно известно, чего жаждет зверь больше всего?

Я закрыл голову руками. Напряжение росло.

– Ганс, я прошу вас, уйти!

– Уйти? Я не могу уйти из вашей головы. Ведь это ваши страхи, ваши болезни… и только вы можете вылечить их… Пейте кофе, но вначале позаботьтесь о птице… Питомцу требуется уход…

– Это не мой питомец, это не питомце вовсе, эта чертова птица с улицы, – я начинал злиться и ненавидеть Ганса.

– Вы глупец! Вы считаете, что можете так запросто приходить к людям, менять их до неузнаваемости, вершить их судьбу! – он говорил громогласно, с вызовом, словно, упрекая меня за что-то…

– Что вы несете?! Я ничего не сделал…

– Так сделаете… обязательно сделаете! Так ли безобидно ваше существование? Подумайте, Макс, подумайте о том, что нельзя просто вторгаться в кого-то, бездумно, беспечно – лишь по зову своего звериного естества. Подумайте и о том, чем вы можете пожертвовать, что можете дать тем, к кому приходите в дом.

Он говорил явно не о себе…

– Ганс, замолчите! В чем вы упрекаете меня сейчас? Зачем? Что плохого я вам сделал? Вы наняли меня на работу, вы платите мне деньги, я пишу вашу чертову биографию. Что греховного в том, что происходит?

– Да бог с ней с биографией… и с деньгами – бог бы с ними – вы получите столько, сколько пожелаете. Любую сумму. Прямо из моих рук, – старик смягчился и теперь смотрел на меня с укоризненным сочувствием, – Макс – грех не имеет ничего общего с религиозным символизмом. Обжорство, гордыня, вожделение, прелюбодеяние, – на последнем слове Ганс сделал особенный акцент…, – Ничего общего с религиозной концепцией. Никакой мистики. Макс… Бог (кстати тоже сомнительный персонаж, в том смысле, что все мы воспринимаем его по-разному) просто дает вам выбор – всегда лишь выбор и только выбор, а дальше наблюдает. Он не осуждает и не поощряет вас, а лишь смотрит за тем, как результат вашего выбора преломляется через вашу жизнь. И если всё гладко – значит вы сделали правильный выбор, а если нет – не Бог накажет вас за преступление – вы сами…

– Я не понимаю, о чем вы сейчас говорите, господи! О каком преступлении речь, – Ганс, конечно, знал о моей тайне, о тайном месте в том вонючем городишке, но он не мог знать, о моем романе с его женой. Был ли это вообще роман? Быть может, моя фантазия, глупый вымысел…, – Ганс не мог знать о том, что творится со мной последнее время, что творится в моей голове.

– Вы сами, ваша нервная система, ваша психика… Тупик. Клетка. Зверь. Метаться по темным лабиринтам собственного мозга – не зная выхода, не помня – где вход, в итоге – уничтожение – собственными руками, потому что в какой-то момент голова перестает быть вашей. Она требует новой и новой жертвы, нового витка иллюзии, зверь требует большего. И когда нет возможности остановиться – вы нажмете на курок.

Гроза усиливалась, мы сидели и пили кофе, я боялся поднять взгляд на старика. Я боялся его проповеди…

– А Бог – он ни за и не против. Он просто смотрит – удастся ли вам выбраться из тупика, в который вы сами себя загнали. Но только помните – чем дальше вы зайдете в преступлении самого себя, тем больше зеркал будет окружать вас, в которых вы – отраженный и распятый – будете метаться, подобно зверю – не находя не только выхода, но и самого себя – всё станет иллюзией. Вы для себя станете иллюзией…

Я вдруг успокоился. Успокоился и Ганс.

– А к чему, вы, собственно, все это?

– Единственное проклятие для людей, Макс – это их глупость… Нам пора. Каждому событию свой черед. Когда придёт время понять – обязательно вспомните меня и помолитесь о моей душе… Одевайтесь… Мы поговорим сегодня о ностальгии… Тоска по Родине – это ведь тоже, своего рода тупик, в который каждый человек загоняет себя сам… Внешние обстоятельства лишь отчасти имеют значение. У человека всегда есть выбор.

Я больше не слышал шума дождя и ветра. Лишь слабую музыку, которая возникла лейтмотивом. Наполнила мой дом. Поселилась в моем сердце, подавив упрямое напряжение. Заглушив беспокойство на время.

Ганс властно встал с кресла. Моя комната начала поначалу искажаться, затем дребезжать, стекла бойко вылетели из своих рам, невероятной мощности взрыв прогремел, и я успел закрыть своё лицо руками, чтобы обломки и предметы не повредили меня, обожгло чем-то сильно, всё рушилось, подобно извержению в Помпеи, ото всюду падали искры. Я кричал от собственного страха, от дикого желания сказать Гансу правду, покаяться во всем – да хоть бы и ему. Со мной случилась странная и неописуемая истерика. И вдруг всё стихло. Я лежал на полу лицом вниз. И когда медленно поднял голову и осмотрелся по сторонам рядом не было ни Ганса, ни света торшеров и бра, ничего не было. Вверху – черная бездна звездного неба. Звезды становились ближе, они падали на меня – не звезды вовсе, мягкие холодные снежинки – медленные, статные – единственно-прекрасные в этом ночном хаосе. Снег в конце апреля. В комнату падал мягкий белый снег и вошла девушка. Красивая, бледная, одетая в темно-синее платье в пол. Её шаги медленны. Движения мягкие. Поступь уверенная, строгая. Она осторожно подходит ко мне. Я смотрю на неё остолбенело и не могу сказать ни слова. Губы не подчиняются моей воле. Хрустальная ваза – последнее что падает с одной из верхотур моего шкафа. Её осколки долетают до меня и больно ранят мою руку… Я вздрагиваю от резкого и непонятного мне. И вдруг мои зрачки меняют форму и цвет. Загривок щетинится. Я слышу, как Джошуа восстаёт во мне самом дикой силой рвать на части плоть, мне начинает казаться, как кости внутри меня ломаются и на их мете вырастают металлические шипы. Девушка стоит совсем близко, а из меня вырываются не слова – поначалу чуть слышное рокотание где-то в глотке, затем рык, через мгновение он не оставит живого места на этой бледной статуе. Почему она не уходит? Он ведь убьёт её, как убил того недоумка, который лишил меня брата.

– Не бойся меня…, – неожиданно шепчет она…, – Почему ты меня боишься? Разве я нападаю? Разве хочу причинить зло?

Я молчу. Джошуа наблюдает за каждым её движем и скалится белоснежными клыками. Его пасть приоткрыта, он нервно дышит и капелька слюны падает низ, на раскаленный пол… а я не чувствую боли.

– Дай мне свою руку…, – и не дожидаясь моего согласия её рука осторожно касается той, что изувечена осколками вазы, – Бедный…, бедный мой… ты дрожишь… отчего?

Джошуа опускает голову, смотрит исподлобья, начинает зачем-то пятиться назад…. Куда же ты? Сейчас – когда так мне нужен?! Ты тоже боишься? Но зверь никогда ничего не боится… Он лишь подчиняется силе той, кто способен подчинить большую силу.

– Позволь я стану защищать тебя…

И она касается губами раны. И рана исчезает под её холодным дыханием.

– Как тебя зовут? – спрашивает она меня….

– Я есть Воскресение и Жизнь. Кто знал меня при жизни и после смерти воскреснет… Я есть Воскресение и жизнь, Отче… Пройдя дорогой смертной тени, не убоюсь зла, ибо ты со мной…

– Чего бы тебе хотелось больше всего на свете?

Я не вижу смысла отвечать ей, я даже не смотрю ей в глаза…

Она была подобна дьяволу. Под чарами её тяжёлых пронзительных глаз таяло время и рушились камни. Она смотрела, не моргая, и я вдруг увидел, как взор заиграл сначала жёлтым, потом изумрудным светом. Он манил, сливаясь в едином порыве с безумной музыкой, которая теперь не просто лилась, она оглушала, звала, лишала рассудка. Это был Вокализ – да, точно – Рахманиновский Вокализ… Подобно тому, как гипнотизирует удав свою неуловимую жертву. Подобно тому, как морфий разливается тёплым беспамятством по членам. Музыка кричала партией скрипки. И теперь слышна была только скрипка. Единственная скрипка врезалась в мое сознание. Оркестр подхватывал её неторопливое повествование, и тут же смолкал. Во всяком случае, мне так казалось. А она упрямо и настойчиво смотрела прямо в меня. И не было такой силы, которая бы позволила оторвать взгляда от этих роковых глаз цвета золотистый изумруд.

– Его лицо мне призраком белело…

Бледнее бледности в десятки тысяч раз…

Я уже слышал однажды это стихотворение, но не мог вспомнить – откуда оно во мне.

– Промолвила она – наверное я дома…

Хотя волна касалась наших тел…

Ты соблазнил меня своим прозрачным взглядом…

Сказав: «Должна ты быть Русалкой,

Наездницей на грозном Нептуне…

Отринь же клетку – ты сказал мне просто…

Оставь её – отныне ни к чему…

Лишь улыбалась я тебе печально…

Убив досаду, страсть родив в тебе…

– Твоё лицо мне призраком белело, – зашептал я заворожённый…

Белее бледности в десятки тысяч раз…

И если музыка была любовным яством,

То смех был Королевой тех утех…

И было нам неважно – спереди иль сзади –

Когда в грязи рождался чистый смех.

Мой рот тогда вдруг сделался картонным,

А в голове метался ураган,

А мы друг в друга быстро погружались,

Как атакует днище океан…

Я закончил строчку…

– Поцелуй меня, – сказала она тихо…

– Нет, – резко поднявшись на ноги, я направился к выходу из своей квартиры, непонятного пространства, в котором теперь было не узнать моей квартиры. Уже у выхода я обернулся – комната была пуста. Незнакомка исчезла. Я толкнул входную дверь и…