Читать книгу Folie а deux - Группа авторов - Страница 8

Провалился в сон я быстро. Или это был не сон вовсе. Я толком не разобрал. Сначала зазвонил мобильник. Я снял трубку и услышал голос Елены. Она шёпотом сообщила, что стоит у подъезда своего дома. Я почему-то совершенно не удивился позднему звонку, не спросил даже, что случилось, просто оделся и спустился вниз, выходя из квартиры и поворачивая ключ в замке Ганса, я отметил, что проживаю не здесь, совершенно в другом конце Москвы. Но и это меня не покоробило. Елена действительно стояла у подъезда и курила.

– Не спится? – зачем-то спросил я…

– Так…, решила подышать, вы? Как продвигается биография Ганса?

– Мы только начали. Его история – нетипичная типичность военного положения. Правда, пока всем правит любовь. Он показывал вам фотографию своей супруги?

– Давай на «ты», я чувствую себя старухой… Нет, не показывал.

– Давай…

Мы прошли вдоль крошечного сквера и сели на скамью.

Я не знал, о чем говорить, по правде говоря, я боялся даже смотреть на неё. Она казалась мне небожителем. Чувство внутри тревожило меня. Я исподтишка рассматривал сидящую рядом со мной женщину, как под микроскопом, но не понимал, зачем все это?

– А кем ты работаешь?

– Какой банальный вопрос…, – рассмеялась она… Я актриса.

– Актриса?

– Актриса театра ну и иногда кино… Хотя, кино не люблю. Театр – больше.

– Странная ты… Хитрая и странная… Лукавая…

– Почему?

– Я вот смотрю на тебя, и происходит, словно три процесса параллельно: мы сидим и общаемся – это первый, мы сидим, и ты изучаешь меня – это второй, мы сидим и я решаю внутри себя непростую арифметику собственных мыслей – это третий.

– В чем же странность? Это знакомство. Мы просто знакомимся. И я не хитрая с тобой. Стараюсь быть небезучастной. Ты мне интересен. Как человек близок. Может, мне просто кажется, что я тебя понимаю. Сегодня, когда мы прощались, у меня возникло желание тебя обнять. Неосознанное. Не подумай ничего плохого – это желание души. Так бывает у меня…

– Я иногда тоже хочу обнять. Но как только я это сделаю – возьму ответственность. Боюсь ли я этого? Моя мама говорила, что женщину следует ставить во главу угла. Беречь, ценить, но, наверное, все же бережения было больше во всем этом. Она повторяла – женщин будет много разных по жизни – хороших, сложных, но каждая достойна, чтобы ее сохранили невредимой, я долго не понимал этого. Наверное, просто от отца – человека военного, она не дополучила чего-то…

– Я говорю сейчас про себя не как про женщину. Или это сложно?

Возникла неловкая пауза. Мы понимали и не понимали друг друга.

– Ну, обнять – значит, стать свободной, открыться для человека, понимаешь меня? Открыть его для себя…, – попыталась реабилитироваться она…

– Понимаю… А я эгоист страшный по натуре, зацикленный на собственных противоречиях. Боюсь думать, не думать боюсь, сделать кому-то больно, сделать что-то не так. Потому и людей не подпускаю к себе близко.

– Это только твои болезни и только ты их можешь вылечить… Я, если позволишь, могу лишь помогать тебе чуть-чуть в этом… Так скромно…

Мы долго говорили, сидя на холодной скамье. Выяснилось, что оба крайне заражены Ремарком. Наперебой цитировали вначале «Ночь в Лиссабоне», затем «Возлюби ближнего своего»… Сошлись на мысли, что война по Ремарку – это некая способность души адаптироваться к человечности. Той исходной человечности, которая заложена в нас изначально. По жизни человек вносит в это понятие массу примесей. А война Ремарка – позволяет освободиться от шелухи. Выяснилось, что мы действительно имеем похожие точки зрения на целый ряд жизненных вопросов. У нас даже даты рождения странно устроены. У меня 25 декабря, а у неё 25 ноября. А ещё мы одинаково любим синий цвет, и капучино…

… Я сидел в своей собственной постели. Я действительно находился в своей постели, я даже ощупал её края. На мне была клетчатая пижама и белые короткие носки, в которых я и ложился. Это значит, что ночью я не мог быть в квартире Ганса и запирать его дверь. Это значит, не мог видеться с Еленой и говорить с ней о Ремарке и прочей ерунде. Но ощущение реальности не покидало моей головы. Я закурил. Позвонил Гансу и для пущей убедительности проверил себя – не приходил ли ночью к нему…

– Молодой человек, вы переутомились там за работой? – Ганс спросил, ожидать ли ему меня сегодня, и я дал положительный ответ. Непостижимое и нехорошее чувство поселилось внутри. Странный сон, в котором Елена предстала передо мной человеком из плоти и крови.

Рассказ старика я слушал вполуха. Из головы не шло сновидение. К сожалению, в этот день в моем блокноте не осталось ни одной пометы, и Ганс был крайне раздосадован. Да, собственно, его биография сейчас интересовала меня мало. Мне хотелось поскорее увидеться с Еленой, той, что жила несколькими этажами ниже Ганса и вернуться к Елене самого Ганса. В моей голове творился бардак.

Старик закончил очередное предложение фамильярно:

– Сегодня, молодой человек, от вас мало толку… Приходите, в следующий раз я отвечу на ваш вопрос – как я убил своего сына.

***

Я боялся лишь, что Елены не окажется в театре. На Чистопрудном я появился спустя сорок минут после встречи с Гансом. Впервые я увидел афиши, на которых Елена была в образах: Катерина Островского, Цветочница Бернарда Шоу, на одном из плакатов она – Гиттель Моска в спектакле «Двое на качелях». Я долго рассматривал галерею типажей, завороженный её разностью. И снова не понимал противоречивого чувства внутри себя. Слишком уж монументальной она представлялась мне – слишком закрытой, недоступной, непостижимой и загадочной.

Мне пришлось войти со служебного хода и администратор – приземистая старушка поинтересовалась целью визита…

Я спросил Елену, сказал, что являюсь её другом.

– Мне надо посмотреть, возможно, сейчас идёт репетиция, – ответила она…

Но смотреть ничего не понадобилось, в гулких театральных кулуарах я услышал её голос и шаги, спустя мгновение она и сама предстала передо мной, готовая, очевидно покинуть место работы…

– Макс? Как неожиданно!

– Мне надо поговорить с вами, простите, что явился без предупреждения.

– Что-то случилось, вы взволнованы, можно? – Елена попыталась дотронуться до моего лба тыльной стороной ладони, но я подался назад, затравленно, как ошпаренный…, – Простите меня, я хотела лишь…

– Нет, это вы простите… Вы домой?

– Да…

– Уделите мне время, пожалуйста…

– Конечно, пойдемте…

Она попрощалась с администратором, мы вышли на театральную парковку и направились к её автомобилю. Несколько минут прошли в молчании, пока мы не тронулись, и она не заговорила первой…

– Макс, вы пугаете меня…

– У меня ощущение, что сегодня ночью мы с вами виделись…

Елена резко ударила по тормозам и вынуждена была припарковаться у ближайшего свободного бордюра. Она смотрела на меня не изумленно, а скорее испуганно… Было и что-то ещё в этом взгляде. Она словно сама хотела поговорить со мной об этом…

– Что это значит?

– Я не знаю, как все это объяснить, но вы позвонили мне, сказали, что курите, попросили спуститься вниз, я оделся, встретил вас, стоящую с сигаретой, мы направились в парк около вашего дома. Сначала вы сказали, что иногда у вас возникает желание обнять меня при встрече, я ответил, что веду замкнутый образ жизни и не впускаю людей.

– Это только твои болезни, и только ты их можешь вылечить…, – ответила я вам…Теперь Елена смотрела прямо перед собой. Оба мы боялись пошевелиться, оба понимали, что случилась какая-то нелепая, а, возможно, страшная невероятность.

– А потом мы обсуждали Ремарка и искали определение человечности, – заметил я, не в силах больше выносить тишины.

– И ещё мы, кажется, перешли с вами на «ты» …

Всю дорогу ехали молча. Каждый обдумывал произошедшее. Она лишь спросила, где я живу, чтобы подбросить до дома, я назвал свой адрес, и мы ещё на какое-то время замерли в молчаливой пробке в районе Дмитровки.

– Вы понимаете, что это значит? – внезапно взорвалась она…, – Ты понимаешь?

– Мы видели один и тот же сон…, – я улыбнулся…

– Тебя это забавит?

– Меня это интересует…

– Вот как…

– Это мой дом, спасибо, Елена… Спасибо, что подбросила.

Я вышел из машины и, не оборачиваясь, побрёл к подъезду. Сердце моё колотилось. Я не знал, что делать дальше. Едва я запер дверь своей квартиры, мой мобильник завибрировал в кармане коротким тугим маршем. Это было сообщение от Елены:

«Мы не просто видели один и тот же сон. Мы пришли в этот сон для общения. Невероятно. Не знаю, что сказать. Не говорила прежде, скажу сейчас – я чувствую, что у нас много общего с тобой»

Кажется, этот день, наконец-то подходил к концу. Но мыслями я стремился к Елене Ганса, которая, знаю, тоже ждала меня теперь.

Я ещё не знал, что увижу её в последний раз. И горько пожалел, о том, что лег в проклятый гроб и увидел все то, что произошло на площади немецкого городка.

Вот она вместе с Гансом садится в автомобиль. Машина выруливает на круговое движение, делает неосторожный рывок в соседний переулок и в ту же минуту массивный грузовик врезается в них. Врезается на полном ходу так, что обе машины подлетают в воздухе, и алые гвоздики, которые перевозил проклятый грузовик взмывают в небо, подобно залпу салюта. А потом падают – тяжело, размашисто, покрывая тоненькую корочку снега красными пятнами. Я сидел в этот момент в их квартире и наблюдал за всем с высоты третьего этажа. Я не смог сориентироваться. Не смог даже произнести звука для того, чтобы обозначить своё потрясение. С открытым ртом я беззвучно опадал на подоконник, я плакал, я бил кулаками себя по лицу, потому что последнее, что мне удалось увидеть – мертвого водителя грузовика, который вылетел через лобовое стекло и упал в десятке метров на землю, Ганса, который с окровавленным лицом (и лишь теперь я понял, откуда этот шрам на его подбородке и брови) достает из машины мертвые тела своей жены и ребенка. Как он в агонии прижимает их к своей груди, ещё не до конца понимая – это конец. Всему конец. Елена мертва. Наша Елена была мертва.

Звучала очень простая и светлая музыка. Она лилась в такт начинающемуся снегу. Она была громче снега, но тише сердца.