Читать книгу Тревожные воины. Гендер, память и поп-культура в японской армии - - Страница 13

Как офицеры становятся лидерами, если в наличии нет вооруженного конфликта, в котором они могли бы отличиться? Ромео Даллэр [Dallaire 2003: 30], командующий миссией ООН в Руанде, ответил на этот вопрос так: «Ты тренируешься и тренируешься, а потом тренируешь других». Я ставлю этот вопрос шире: что такое мирная карьера в Силах самообороны? Как японские военнослужащие трансформируют боевую подготовку, направленную на реализацию крайних форм организованного насилия и противодействие им, в спасательные действия в ситуациях, угрожающих жизни других людей? И как те мужчины, чья жизнь пронизана военными правилами, ценностями и интересами, отстаивают свою мужественность в рамках военной организации, которая готовит их к войне, ограничивая в то же время их опыт операциями, запрещающими насилие? Если их мужественность в качестве профессиональных солдат определяется действиями, которые они совершают, и тем, как они их выполняют, то как японские военнослужащие артикулируют эти действия, этот опыт, эти показатели своего профессионализма? В данной главе я рассматриваю тезис, что в Силах самообороны действует широкий спектр понятий о мужественности, очевидный внутри организационной структуры, в поступках, высказываниях персонала и в том, как представляют обществу военных материалы, подготовленные отделами по связям с общественностью.

В Японии и, возможно, где-то еще в отсутствие боевых действий роль битвы в процессе построения героизма принимают на себя невоенные операции, а риторика фронтового опыта и боя продолжает насыщать «военные рассказы» японских военнослужащих. Следующие заявления, сделанные в 2004 году тремя военнослужащими СССЯ в возрасте от 20 до 30 лет, остро отражают конфликт между воспринимаемой нормальностью военных и представлением о том, что смерть является ключевым компонентом военного героизма:

Что я об этом думаю? Я против этого. Вы когда-нибудь видели фотографии Ирака? Ужас.

Откровенно говоря, не было особых причин для развертывания в Ираке! Жалкая Япония, как покорная собака, плетется за Америкой и преклоняется перед ней. Ничего больше! Не то чтобы мне особенно нравится воевать, но я хотел бы поехать [в Ирак]. Почему-то я чувствую, что в ментальном состоянии, когда узы жизни соседствуют с узами смерти, должно быть что-то для открытия самого себя. Есть соблазн пойти добровольцем. Как солдат, ты должен хоть один раз пережить битву. Ведь я не хочу быть игрушечным солдатиком!

С этим развертыванием связано много проблем, но лично я хотел бы, чтобы меня отправили в Ирак. Я могу умереть или заболеть… Я не хочу жить очень долго. Я чувствую так: все или ничего. Лучше вернуться домой целым и невредимым. Но даже если нет, мне было бы все равно.

[Konishi et al. 2004: 88–89]

Через несколько месяцев после того, как премьер-министр Хасимото Рютаро из консервативной Либерально-демократической партии увлекся и сделал комментарий, приведенный выше в эпиграфе к этой главе, подполковник Сайто Хироюки настаивал на том, чтобы навязать Силам самообороны предписанные Хасимото представления о милитаризованной мужественности. В то время Сайто отвечал за военное планирование всех СССЯ и только что возвратился в страну после первой международной миссии Сил самообороны по оказанию помощи при стихийных бедствиях. С его точки зрения, операция в Гондурасе была для СССЯ успешной, однако он отметил, что для новых таких миссий в дальних странах Силам самообороны потребуется больше женского персонала, особенно медсестер, потому что больные и раненые женщины, дети и пожилые люди чувствуют себя комфортнее, когда им помогают женщины. В целом Сайто был доволен доброжелательным тоном японских СМИ, особенно в районе Нагои, откуда было отправлено большинство членов гондурасской миссии. И все же он выразил недовольство тем, как Силы самообороны представили себя гражданскому обществу в Японии. По мнению Сайто, слишком много внимания уделялось гуманитарным миссиям и проектам по проведению общественных работ, и он был обеспокоен тем, что респектабельность, основанная на таком образе военных, не повысит их авторитет. Сообщения в СМИ и бóльшая часть материалов Сил самообороны, подготовленных вербовщиками и специалистами по связям с общественностью, в равной степени искажают образ «военных и неточно отражают то, для чего военнослужащие обучаются и существуют прежде всего, а именно для защиты Японии». В главе 4 я исследую, как аппарат по связям с общественностью Сил самообороны создает свой имидж, используя популярную культуру. Пока достаточно отметить, что, хотя премьер-министр Хасимото объявил защиту женщин, детей и пожилых людей истинно мужской и требующей мужества задачей, подполковник Сайто считал, что вооруженные силы не должны оцениваться способностью их мужчин выполнять именно такие задания.

Возможно, замечание Хасимото о заботливых мужчинах и военной подготовке мог сделать любой государственный деятель, застигнутый врасплох фантазиями о перевооружении. Конечно, в любой конкретной операции ООН некоторые солдаты поймут опасения Сайто по поводу нетрадиционных военных ролей31. Однако, если рассматривать их вместе, заявления о связи между полом и армией выдвигают на первый план многогранность конструкций «милитаризованной мужественности». На первый взгляд политик Хасимото и военный Сайто просто упомянули об эссенциалистских отношениях между мужественностью и армией и определили вопросы обороны мужской и требующей мужества деятельностью. Оба мужчины утверждали, что мужественность, которую должны олицетворять военнослужащие Сил самообороны, отличается от других типов мужественности и требует мужчин особого типа. И в полном соответствии с предположением Джудит Батлер [Butler 1995: 24] о том, что гендер – это не предрасположенность, а достижение, оба мужчины провозгласили милитаризованную маскулинность тем, чему обучают и что практикуют и обретают в Силах самообороны. Военные ведомства во всем мире тратят много энергии на создание иллюзии того, что военные задачи являются мужскими и маскулинными по своей сути. Следовательно, даже если милитаризованный гендер «предполагается в качестве одного из идеалов, которые никогда полностью никем не осваиваются», по формулировке Батлер само действие милитаризованного гендера как раз и есть то, «что задним числом создает иллюзию, что существовало внутреннее гендерное ядро» [Butler 1995: 32]. В армии больше, чем где бы то ни было, санкционированная мужественность выставлена напоказ, ее смысл постоянно разъясняют, ее цели часто повторяют. Пожалуй, никакая другая организация не вдалбливает своим членам так энергично, какими они должны быть. Следовательно, если гендер, как предполагает Батлер, всегда лишь имитируется, военных можно считать одним из самых очевидных центров подобных имитаций.

Утверждение Синтии Энло [Enloe 2000], что военные манипуляции делают акцент на мужественности, манипулируя при этом смыслом понятий как мужественности, так и женственности, можно применить и к Силам самообороны Японии. Однако в противоположность идее о том, что мужественность зависит в первую очередь от другого, сконструированного как женственность [Goldstein 2001: 251], я исходила из того, что мужчины в Силах самообороны оценивают свою мужественность в первую очередь по сравнению с другими мужчинами, а не по сравнению с женщинами. Таким образом, чувство общности и товарищества мужчин в Силах самообороны коренится не только в маргинализации женщин. Скорее, организационная идентичность Сил самообороны и милитаризованная мужественность военных продиктованы прошлым и настоящим милитаризмом и формировались до недавнего времени почти гегемонистской позицией «служащего» или «белого воротничка» как идеального представителя японской мужественности, что было следствием традиций Императорской армии и присутствия десятков тысяч американских солдат, дислоцированных на японской территории. Для Сил самообороны в современной Японии, а также для отдельных военных большое значение имеют гендерные фигуры служащего, императорского солдата и американского солдата. Однако военнослужащим нелегко идентифицировать себя с одной из этих конфигураций мужественности. Скорее, каждая конфигурация воплощает в себе желательные и нежелательные черты и, таким образом, моменты идентификации и диссоциации. Эти противоречия внутри разных интерпретаций мужественности эффектно подчеркивают усилия Сил самообороны и отдельных военнослужащих по достижению милитаризованной мужественности, которая географически расположена и исторически укоренена в геополитическом пространстве Японии, Восточной Азии и всего мира. Это облегчает позиционирование Сил самообороны в исторических временных рамках, создавая историю организации и обеспечивая ее будущее за счет постоянного обновления концепции респектабельности военнослужащих по отношению к своим гражданским коллегам – мужчинам, Сухопутных сил самообороны – по отношению к наследию Императорской армии и близости к американским и другим военным организациям32.

Предпочтение характеристик одной гендерной конфигурации – служащего, солдата Императорской армии, солдата США – характеристикам другого типа может показаться со стороны излишне простым, но для военных этот процесс влечет за собой интенсивные конфликты, включающие как институциональные, так и личные решения. Одна гендерная конфигурация не является более реальной (или искусственной) или более скрытой (или явной), чем другая. Скорее, институциональные процедуры обеспечивают условия, при которых в определенный момент одна конфигурация выходит на первый план, а другая отступает. Этим преобразованиям способствуют (а иногда и препятствуют) писаные и неписаные правила – тщательно охраняемый набор стратегий по связям с общественностью и маркетингу, которые предписывают и документируют каждый шаг во имя защиты чувства военной идентичности в войсках и представляют Силы самообороны перед лицом японской и/или международной общественности в лучшем свете. Соответственно, вместо одного однородного и стабильного гендерного модуса габитус, ожидаемый и принятый среди военных, становится многогранным, неустойчивым и аморфным.

Как показывают высказывания Хасимото и Сайто, а также как свидетельствовали в разговорах со мной многие военные, беспокойство о том, каким образом следует проявлять милитаризованную мужественность, ни в коем случае не является уникальным феноменом Сил самообороны, хотя в отношении своей закамуфлированной гендерной идентичности японские военнослужащие часто кажутся сверхсознательными. По мере того как умножаются типы важной военной службы, вооруженные силы демократических стран мира все чаще допускают интеграцию представителей разных полов и гендеров и становятся все более изобретательными в отношении того, какие роли принимать в условиях мира после холодной войны. Они прилагают активные усилия во имя диалога с общественностью, чтобы убедить все более критически настроенную гражданскую публику в своей необходимости и полезности [Burk 1998a]. Ширящиеся перемены дестабилизировали представления о милитаризованной мужественности, которое когда-то уверенно ассоциировалось с образом лихого солдата. Каждый шаг японских военнослужащих свидетельствует об этой нестабильности. Так, один молодой кандидат в офицеры мечтал, что он приобретет прославленный статус военных героев – мужчин из голливудских фильмов, а мужчина-офицер среднего звена, приближающийся к отставке в возрасте 51 года33, выражал более скромное мнение о важности общественного одобрения и признания, на которое «может рассчитывать любой другой трудящийся в Японии». Еще один пожилой майор смущенно улыбнулся, рассказывая мне, как молится о том, чтобы до его выхода на пенсию не было войны. Новобранец-мужчина отказался признать, что Силы самообороны являются в первую очередь военной организацией. Другой кандидат в офицеры гордился тем, что его отправили на Хоккайдо в престижную Северную армию, которая заслужила свою репутацию во время холодной войны благодаря своей близости к бывшему Советскому Союзу, наличию на своих базах новейшего вооружения и проведению сложнейшей подготовки, которая якобы формирует лучших бойцов. Один капитан гордился своим статусом «матери» отряда, а другой сетовал на то, что люди в Силах самообороны «не были должным образом посвящены в концепцию самопожертвования во имя нации».

Поскольку офицеров часто переводят с места на место, они нередко переходят от одной конфигурации самопрезентации к другой, – например, когда их отправляют с полевой должности на Кюсю или Хоккайдо на офисную должность в Токио или за границей, и в этом процессе разрушаются географические, культурные и межличностные отношения и даже языковые границы. Эти разрушения влекут за собой обсуждение отдельными военнослужащими формы и характеристик милитаризованной мужественности, а также – зачастую противоречивым образом – возникновение подобных дебатов в масштабах вооруженных сил. Военнослужащие не усваивают эти конфигурации милитаризованной мужественности пассивно. Они осознают нестабильность иерархии, которая их связывает, и они оспаривают ее, возражают и сопротивляются ей. Вспоминая свою подготовку в спецподразделениях, известную настоящей жестокостью, офицер может, например, заплакать на видео, которое готовит отдел по связям с общественностью, подчеркивая огромную нагрузку на военнослужащих, проходящих такое обучение (видеопросмотр в день открытых дверей, школа СССЯ Фудзи, 2003). Военнослужащий, который помогает подготовить город Саппоро к массовому спортивному событию, проявляет иные качества, чем тот, кто ведет детей в палатку скорой помощи после землетрясения в отдаленной деревне. И глава подразделения МОЯ демонстрирует разные типы поведения в центре военного командования в Токио или когда выпивает в качестве командира базы в глухой провинции на Сикоку. Учитывая эти процессы, в дальнейшем исследовании я фокусирую внимание на точках пересечения разговоров о мужественности и профессионализме – это вступление в Силы самообороны, менее впечатляющие, но многочисленные местные миссии, в том числе социальные проекты, крупномасштабные мероприятия и помощь при стихийных бедствиях, совместные учения вооруженных сил США и Японии и международные операции по поддержанию мира.