Читать книгу Боги на сцене - Группа авторов - Страница 12

Строгий открыл не сразу, где-то через минуту. Вблизи он выглядел совсем уж измотанным. Я молча протянул ему сначала левую руку – с бутылкой, а затем и правую – со стаканами, которые я держал тремя пальцами вплотную друг к другу. Взяв принесенное, Строгий мотнул головой, приглашая зайти внутрь.

Второй спал на диване, Первый свернулся калачиком на ковре возле книжного шкафа. Поставив коньяк и стаканы на подоконник, Строгий взял меня за плечо и почему-то велел садиться на его место за столом. Сам сел напротив в кресло, так сказать, гостей.

(Мечтательно улыбается и говорит, смотря в темное окно.)

Интересно, сколько на этом кресле сидело дрожащих от страха работников театра, слушавших крики и оскорбления в свой адрес во время очередного разноса.

(Вновь смотрит на меня, затем – на диктофон.)

Немного замешкавшись, Строгий встал, взял бутылку со стаканами, поставил их между нами и принялся разливать алкоголь.

Выпив, я пожалел, что не захватил лимон или хоть что-нибудь для закуски, но Строгому было всё равно. Он даже глазом не повел, осушив полстакана. Только спросил меня, верю ли я в Бога. Переведя дыхание, я ответил, что рос в очень религиозной семье, регулярно посещал всякого рода службы. Но, оказавшись вне родительского гнезда, осознал, что это было лишь их влияние на меня, а веры как таковой во мне нет вовсе.

Осушив второй стакан, Строгий поморщился, взял папку, лежавшую на краю стола, и аккуратно передал ее мне, заранее повелев убрать подальше коньяк. «Замараешь хоть одну букву – вылетишь через окно», – пробурчал этот странный, но ужасно харизматичный и лысый великан.

На заглавной странице красовались печатные буквы: «Монолог». Всё еще помню количество листов этого труда – сто семьдесят шесть. Что можно рассказать о содержании? Если вкратце, то смысл сводится к следующему: человек идет по пустыне несколько дней, в полном одиночестве. А затем, когда практически наступает смерть от жажды и бессилия, Бог начинает вещать ему о смысле великой любви, которая и есть главный двигатель всего живого. Человек встает, продолжает идти и по пути начинает проговаривать вслух всё то, о чем вещают ему высшие силы. Попадающиеся на его пути такие же обессиленные и полумертвые люди, едва заслышав его речи, тут же обретают силы и следуют за ним, постепенно приобщаясь к величайшей вселенской тайне. В конце «Монолога» все они доходят до оазиса, где главный герой падает замертво, а его последователи – четыре человека – утоляют жажду, делают запасы воды, хоронят учителя и, немного отдохнув, расходятся по четырем сторонам света, чтобы нести новое учение – идеальное, простое, способное изменить мир в лучшую сторону раз и навсегда.

Казалось бы, подобных историй кругом огромное множество, не так ли? Но вы должны понимать следующее: во-первых, в те времена это было действительно нечто новое, оригинальное, да к тому же в виде монолога, таких вещей вообще не ставили на сцене. Во-вторых, нужно было читать «Монолог», что тут скажешь. После его прочтения я понял, почему Строгий интересовался моей верой. Со всей ответственностью заявляю, что человек такого труда сам придумать не мог.

Я читал, и слезы лились градом. Я чувствовал себя не иначе как приобщенным к грандиозному откровению, ежесекундно очищаясь от необъяснимого груза. На тех страницах была написана настолько живая истина, каждая буква которой источала безусловную любовь, что читать спокойно данное творение не представлялось возможным.

– Люди будут выходить из нашего театра совершенно другими, – сказал Строгий. – Это больше чем сценарий, сам видишь.

После этого он ошарашил меня еще сильнее. Сказал, что я буду играть одного из последователей главного героя. Обрадовался я, как ребенок, даже несмотря на то, что у роли, по сути, вообще не было слов.

Потом Строгий взял в руки другие бумаги и моментально помрачнел. Я поинтересовался, что это, а он сказал: «Это то, что написал Первый за прошлый день. Но я тебе такое читать не позволю».

Я не унимался, совсем потеряв и страх, и совесть. Умолял, чтобы Строгий рассказал хотя бы содержание. Директор положил бумаги на стол, наполнил оба стакана и констатировал: происходит нечто странное. Написанное Первым содержало примерно схожую сюжетную линию, что и «Монолог», только было как бы его предысторией.

С некоторой дрожью в голосе Строгий сбивчиво, рвано и крайне сжато рассказал содержание: в одном городе, утопающем в пороках и безнравственности, человек поднимается на трибуну и начинает зачитывать некий трактат об очищении, которое возможно лишь через разрушение. Слушая его, огромная толпа пришла, по словам Строгого, в «блаженную дикость». Люди стали набрасываться друг на друга, рвали волосы, лица, били, кусали, откусывали, разбивали… Словом, уничтожали всё и вся любой ценой.

Когда же резня закончилась, выяснилось: в городе не осталось в живых ни одного человека, кроме самого оратора. Осознав содеянное, он впадает в глубочайшее отчаяние и удаляется в пустыню, где с ним начинает говорить Бог, объясняя, что ничего не произошло просто так и теперь, после хаоса и разрушения, настало время для созидания.

Дальше начинался «Монолог».

(Прошу рассказать о написанных пьесах более подробно, поскольку начинаю путаться из-за резких перескоков в повествовании Собеседника.)

Ни в коем случае! Поверьте, в нынешние времена это ни к чему. Сейчас искусство намеренно загнано в угол и у людей крайне низкий культурный уровень, в том числе и в плане осознанности. Вы не готовы к такому, понимаете? Лучше от этого не станет никому. Довольствуйтесь той информацией, которой я делюсь с вами здесь и сейчас.

К тому же я очень стар, память подводит всё сильнее. Просто дайте мне закончить свой рассказ, а после – приготовьтесь к кое-чему действительно удивительному.

Итак, я прочитал труд Второго, услышал вскользь о том, что написал Первый… Что я чувствовал в тот момент? Наверное, это можно сравнить с хождением по воде: чудо и легкость. Прикосновение к высшему Искусству с большой буквы. И пускай я в нем еще не сильно разбирался. Я чувствовал, что сильнее «Монолога» уже вряд ли что-нибудь прочту в своей жизни.

Так и случилось: мне уже столько лет, а в сердце так и не нашлось места для чего-то другого, если говорить о литературе, театре… Может быть, даже о религии, Боге…