Читать книгу Апофеоз Судьбы - - Страница 3

Эдвин Нойманн родился в семье католического диакона, его семья долгие годы скиталась в поисках укромного уголка. Увы, поиски были безуспешны, а судьба оказалась сурова. В Мюльберге они потеряли кормильца: отец, обвиненный в измене папской церкви, был заключен в темницу и умер в ней от номы. Маленькую сестру и мать не обошла злосчастная поговорка «Von Pocken und Liebe bleiben nur Wenige frei6». Если кому-то и удавалось отделаться лишь язвенной сыпью, болью в суставах и простым недомоганием, то им (истощенным от постоянного недоедания и обессиленным скитаниями) повезло меньше остальных. Спустя месяц после приступов боли и слабости оспу сопроводила лихорадка, которая медленно и безжалостно забрала у них остаток сил, а затем и жизнь.

Повзрослев, Эдвин часто вспоминал, как в детстве сидел у трех одиноких могил на бледном лугу. Над полем небо просматривалось особенно широко. Оно отталкивало своим величием, раздражало, заставляло страдать от беспомощности.

«Неужто оно так велико?» – думал тогда Эдвин, – «Оно ведь не вмещает самых простых просьб. И каких просьб… всего лишь дать жизнь маленькой девочке, покрытой язвами с ног до головы. Жалкое небо, что ты можешь…?»

Проходили месяцы, он вновь возвращался.

«Под Его ногами облака и чертоги небесного ковра. К Его силам взывают больные и обремененные тяжелым, изнурительным трудом. Что Ему нужно? Что Ему нужно! Ему нужны три могилы…» – вопил семнадцатилетний Эдвин, кусая свои дрожащие пальцы.

Теперь он боялся обвинять во всем Бога, в глубине сердца понимая, что виной всему сами люди с их гнусными поступками, и только непосильная боль заставляла его в болезнях упрекать во всем небеса.

Теперь, взрослый, как бы в стороне от себя, он слышал собственную тихую молитву, видел, как ангелы окружали его, а Господь внимательно прислушивался к просьбам. Эдвин не понимал, почему небесное воинство взирает на него с такой грустью… он и сам ожидал тихого покоя и умиротворения, но печаль?.. а Бог был глубоко опечален судьбой несчастного новиция7.

Тогда, у могилы, в молитве он сокрушался, обвиняя небеса, спустя минуту, обращался к деве Марии, прося ее о прощении за то, что не уберег мать и сестру от страшной болезни. Теперь он чувствовал, что стал иным. Вспоминая свою жизнь, Эдвин словно погрузился в тень. Картины в ней сменяли одна другую: он увидел, как его посвящают в монахи, но не в аббатстве, а в какой-то неземной храмине. Он видел, как двенадцать месяцев испытательного срока новициата растянулись на целую жизнь. Однако, и орден, в который должны были принять Эдвина, был совсем не таким, как он себе представлял. Было слишком много вопросов, на которые у него не нашлось ни одного ответа.

Затем невероятная сила подняла его и заставила стряхнуть с колен сырую и липкую грязь, отереть слезы и собраться с мыслями. Прибыв домой, Эдвин Нойманн принял решение переехать в Лейпциг, не подозревая даже, что там он волею судьбы познакомится с Фабианом Сарто – своенравным студентом теологического факультета, другом и побратимом.

Фабиан никогда никому не навязывался, был во всем чрезвычайно прост. Прямые пути, говорил он, на то и прямы, чтобы их не обходить. Несмотря на прямоту и нередкую грубость, был он человеком приятной натуры и дотошно честолюбивым. Частым завершением его умозаключений становилась фраза: «Господь все усмотрел».

Так, в первый день знакомства с Эдвином, Фабиан сказал ему:

– На вид ты не особо смышлен; а, впрочем, и на таких найдется работенка – Господь все усмотрел.

Спустя несколько лет учебы Фабиан и Эдвин крепко сдружились, что стало началом их долгого и тернистого пути. Однажды Фабиан решил познакомить Эдвина с Мартином Лютером и заодно посмотреть Виттенберг, расположенный рядом с мостом, разделявшим две земли: небольшой «хвост» на севере и громадный тучный «живот», юг Саксонской Германии.

Фабиан Сарто запрягал лошадей в повозку. Он что-то напевал, оглаживая животных по холке, когда вдали показались двое мужчин. Они шли как-то настороженно, петляя в тени деревьев. Один внимательно посмотрел по сторонам и выставил палец. Фабиан заметил в этом что-то неладное, быстро зашел в дом и поторопил Эдвина.

– Братец, нас, должно быть, заждались! Все готово, пора в путь!

– Да, что-то засиделись мы. Ступай, а я возьму оставшиеся корзины с едой и догоню тебя.

– Оставь их! Пойдем скорее! – настойчиво сказал новицию Фабиан, подталкивая его к двери, и следом приказал кучеру, Мануэлу, не мешкать в пути.

Мануэл Вагнер, извозчик, был сложный человек. Замкнутый и неразговорчивый, он любил оставаться незамеченным, и в пути больше времени проводил с лошадьми, а людей терпел лишь ради куска хлеба. Он лениво поднял глаза, скользнул ладонью по взъерошенной гриве лошади, уложив ее по ветру, и вскочил на козлы, бросив пренебрежительный взгляд на своих пассажиров.

Колеса повозки затрещали на неровностях каменистой земли. Эдвин Нойманн запрыгнул в нее, ухватившись за руку Фабиана. Крепкие ноги лошадей понесли их вдаль, в глубь лесного массива, подальше от опасности. В пути Фабиан задавал другу непростые вопросы. Видно было, что они не давали ему спокойно сомкнуть глаз.

– Тебя заинтересовало учение Аврелия Августина? – спросил Фабиан.

– А как же! Покажи мне хоть одного образованного человека, державшего в руках его книги, и не озабоченного своей духовной нищетой, – ответил Эдвин.

– Согласно его трудам, душа человека спасается лишь благодатью.

– Все верно, но к чему, собственно, ты вспомнил Августина?

– Однажды его спросили, что следует делать человеку, чтобы его жизнь была правильной.

– Я знаю. Он сказал, люби.

– Точно. Как же много в этом слове… – сказал Фабиан. – Едва ли Папа Римский сможет когда-либо познать это чувство.

– На твоем месте я был бы аккуратнее в своих выводах, а уж тем более, касающихся Папы. Не забывай… – Эдвин многозначительно повел глазами в сторону спины возницы, но продолжил речь, не меняя голоса. – При многословии не миновать греха, а сдерживающий уста свои – разумен.8

– О каком разумении ты говоришь? О духовном ли?

– О нем самом, – ответил Эдвин.

– Тогда поспеши, братец. Поспеши узреть их лицемерие. Прошу, отличи тьму от света.

– Ах, мне бы столько решимости. Хотя, я теперь и этого боюсь. Нам всем приходится в жизни ошибаться, а слишком уверенный в себе человек хоть и ошибается, но заблуждения своего не видит. – Сказал Эдвин, широко растопырив пальцы и глянув сквозь них на Фабиана, затем сжал их в кулак и уперся им в подбородок, который от самого рождения был слегка смещен влево.

– Видел бы ты лица простых людей… – спросил Фабиан Сарто. – Я смотрел в глаза потерявшей надежду старушке, маленькой девочке, переболевшей тяжелой болезнью, видел несчастную женщину, которая принесла своего единственного ребенка к святому, в надежде на чудо. Гладя ребенка по спине, сплошь покрытой волдырями и проевшими плоть до костей язвами, она стояла и обреченно проливала слезы у ног аббатов, не пускавших ее в храм. Малыш то находился в беспамятстве, то начинал бредить и почти не приходил в сознание, опуская свою маленькую голову на материнскую грудь. Это длилось несколько часов, пока очередь из таких же ослабших, измученных людей не дошла до нее. Оказавшись перед епископом, женщина рухнула к его ногам, оплакивая свое горе. Говорить ничего не пришлось, епископ все видел сам – на длинных, тонких и увечных руках матери висел чуть живой мальчик.

«Пламя нечистого поедает ваше дитя, – мелодично сказал ей аббат, затем, вздохнув, добавил, – хорошо, что пришли, недолго бы ему осталось… К вашему счастью, именем Святого Папы и волею его, возможно спасти душу сего прекрасного Божия создания… – аббат посмотрел на женщину и решил, что она голодает, но заметив подвязку, немедля произнес: «К счастью, все перед Богом равны. Мешок, который ты прячешь, женщина… не жалей серебра на спасение своего дитя! Вот в руках моих индульгенция. Через сие ты обретешь спасение, и в том воля…»

– Ему было все равно, – продолжал Фабиан. – Он даже не договорил еще, когда вырвал с ее пояска мешок с монетами и сухо пробурчал: «…Божья воля. В том Божья воля. Следующий! …Ох, близок скрежет зубов, нечистые… скорее же, возьмите спасение, не жалейте, не скупитесь, пока Бог к вам благоволит!» …Ему было все равно.

В воздухе повисло тягостное молчание.

Эдвин утер ладонью мокрое лицо. Оно стало серым и неприметным. Было совсем нечего ответить. А что тут скажешь. Он не мог проглотить ком, подступивший к горлу, как тяжелый свинец, а когда заговорил, то вопросы задавал уже сам.

– Все же, многого я еще не понимаю, – сказал Эдвин и неуверенно продолжил: – извини, что я не к месту, но скажи, кто управлял миром, когда Иисус был погребен после распятия? Три дня Он был мертв, не так ли?

– Иисус, придя в мир во плоти, был смертен, как и все в этом мире. Но ценность Бытия Бога в том, что смерть, властная над телом Христа, не имела никакой власти над Его Духом. Все три дня суверенно Господствовали Отец, Сын и Святой Дух, – ответил Фабиан.

– И в Триединстве ничего не смыслю. Может, потому и не дано мне стать священником.

– А что насчет святости? Священниками не всем дано стать, но к святости надо стремиться любому человеку. В еще никому не было отказано. Только желающих мало.

– Я думаю, что и ходатайствовать перед Богом может не каждый. Но хочу согласиться с тобой, что каждый должен искать благочестия во всей полноте своего духовного приращения.

– Так будь свят, как нас научал Христос, – радостно ответил Фабиан. – Выше нос, друг, Господь все усмотрел!

– У меня есть еще вопрос. У меня их на самом деле много, – переминаясь на месте, продолжал Эдвин. – Как случилось, что Отец, Сын и Дух Святой были от Начала вместе, и Они, как суть Одно целое, появились в Единстве и в одно время, а отношение меж Ними как Отца к Сыну не утратилось?

– Скажи проще, я ничего не понял.

– Я попробую. Нам всем привычно, когда отец дает жизнь сыну. Как в таком случае Отец мог появиться в одно время с Сыном?

– Пойми же, Бытие Бога не линейно, оно не заключено в известные нам формы. Ему в целом не свойственна формальность, ведь природа Бога всеобъемлюща. Время, как, собственно, и пространство, не вмещают Его в себе, потому ни Отец, ни Сын не появлялись – Они были всегда, как совершенная и беспричинная Первооснова.

– И опять вопросы, вопросы, вопросы… – развел руками Эдвин и замолчал. Он старался не задавать их, боялся, показаться слишком невежественным для новиция и студента богословский факультет! И все же, рядом с Фабианом он всегда чувствовал себя невежей.

– Если полюбишь Господа, Он тебе на все вопросы ответит. Но будь готов, ведь и Он тоже порой задает вопросы. Вот на них-то ответ найти не так просто, – подметил Фабиан.

Оба задумались.

Для Эдвина такие разговоры и размышления были настоящим медом. Ничто так не радовало его уже с давних пор, как собеседник, от которого вдоволь и толку, и проку. Пусть крепким словцом можно поранить, но кто, как не Эдвин, понимал, насколько ценны обличения для спасения души. Он готов был бесконечно слушать своего друга.

Лошади шли трусцой, телега размеренно поскрипывала и стучала колесами от плохой дороги.

– Не дай Бог нам когда-нибудь столкнуться с кардиналами, заглянуть в эти украшенные гробы… Брат Мартин мне как-то раз шепнул, что на папском престоле, – Фабиан приблизился к Эдвину и, закрыв губы ладонью, чтобы не услышал возчик, тихо прошептал. – Никто иной, как сам антихрист!

Эдвин буквально оцепенел и попросил друга сменить тему, ведь за такое их могли попросту казнить, будь там хоть один свидетель.

Они оба опустили головы, лишь изредка присматриваясь к равнинному полю с ухабистыми тропками, щурились на тяжело висящее над головой просторное небо. Старая кляча, на ней наездник и покосившийся дом – медленно отдалялись от них облака. Они увлекли за собой взгляды путников, которые предавались глубоким размышлениям и задумчиво водили глазами.

Дорога показалась им долгой, она заняла весь день и вечер. Уже стемнело, когда лошади остановились у старых деревянных ворот заставы.

Лежащий чуть поодаль Виттенберг предстал им во всей своей красе, Эдвин и Фабиан сразу влюбились в этот вид. Две величественные башни городской церкви Святой Марии, залитые лунным светом, высились под самыми звездами, и были подобны сверхъестественной лестнице в небо.

Над крышами домов поднимались белые столбы дыма, и их было даже виднее, чем сами дома. Они были похожи на белые тропки. Ночью нельзя было увидеть многого, но все же, было в этом городском пейзаже какое-то особое изящество.