Читать книгу Апофеоз Судьбы - - Страница 7

Усилившийся ветер принес с собой запах костров. Легкий голубой дымок стал затягивать сонную долину. Уже через час после рассвета повозка довольно резво катилась вперед, разгоняя перед собой потоки воздуха. Позади вздымалась пыль, степенно играющая в лучах раннего солнца.

Повозка резко встала, лошади едва не покалечились, пока пытались остановить ее и не напороться на сучья упавшего поперек дороги дерева. Повозка едва не угодила колесом в яму. Из зиявшей посреди дороги ямины торчал расколовшийся сук молодого клена, не так давно испытавшего на себе силу грозы. Пришлось поднимать его, чтобы продолжить путь.

Эдвин протер подступившие капли пота с вытянутого лба. Нос, на который так же, как и на все лицо, накатили капли, стал неприлично часто чесаться.

Когда они добрались до оврага, впереди показалась прямая дорога, ведущая в очередной город. Потирая нос, Эдвин вглядывался в пустующие улицы, которые показались ему неприветливыми с самых первых минут. Несмотря на это, они с Фабианом довольно переглянулись и, после такого долгого пути, не смогли скрыть радости, хоть им и было больно улыбаться сухими, обветренными губами.

– Куда только меня ни заносило, какими только дорогами я ни следовал, Фабиан, – прервал тишину Эдвин. – Сегодня, находясь здесь, я понимаю только одно: со мной следует Сам Господь. Это странное чувство, его непросто передать. Со мной такое было лишь однажды, когда я потерял сестру и мать… если бы я не ощутил тогда присутствие Бога, вряд ли смог бы выжить.

Фабиан не успел ответить. Из-за плотных стройных деревьев пробились необычайно яркие лучи солнца, которые озарили все вокруг. Это мрачное, как показалось ему, место вдруг ожило. Даже лицо Эдвина, заросшее густой бородой, засияло, переливаясь золотистым оттенком.

Фабиан Сарто, пощуриваясь, размышлял над темой, которую предложил ему друг.

– А ведь ты прав, Эдвин, куда бы мы ни следовали, Он всегда идет рядом. Христос – тот самый незнакомец, внезапно появляющийся у нас на пути и предлагающий свою помощь, делящийся последним куском хлеба.

– Я неспроста заговорил о путях, которыми Он нас ведет. Я тут вспомнил одну историю. Давно это, конечно, было, но забыть никак не получается.

– Не томи, начинай, – сказал Фабиан, следя за тем, как ветер играет с полевыми цветами.

– Случилось это в Мюльберге. Я был тогда еще мальчиком. Тот еще разгильдяй. Отец с матерью никогда всерьез не занимались мной, я всегда был сам по себе. Даже друзей у меня, собственно, не было, чтобы хоть у них чему-то толковому научиться. Впрочем, кто станет дружить с воришкой, занимающимся скотокрадством? По сей день помню, как у собственных соседей утащил поросенка, чтобы зажарить его и угостить недавних знакомых (хотел зарекомендовать себя как щедрого человека). Только вот никто не воспринял моих стараний всерьез. Более того, я получил по шапке от старших студентов, а поросенка вернули соседям. Потом и от них отхватил. С тех пор меня невзлюбили еще больше. Каждый второй зевака, или любой другой проходимец, был готов пнуть меня, да покрепче, чтобы выбить последнюю дурь. Едва ли меня это могло остановить. Я продолжал незаметно опускать руку в карман прохожих, вынимая из него от раза к разу или горсть монет, или засаленный платок. Все это продолжалось ровно до тех пор, пока я не встретил Вита. Он был немцем польского происхождения, очень умным и непростым человеком, хоть и очень еще молодым.

Повозка трещала, скрипела и раскачивалась на неровной дороге, сквозь темно-синие тучи проскальзывали лучи солнца, янтарем отражаясь в глазах Эдвина. Он на мгновенье зажмурил их, затем крепко кашлянул и изучающее взглянул на Фабиана.

– Вы с ним очень похожи…

– Продолжай, Эдвин, надеюсь, эта история имеет продолжение, – Фабиан сделал лицо, располагающее к продолжению рассказа.

– Вит был глубоко верующим человеком с большим сердцем. С ним без страха можно было пройти через десяток испытаний. К пятнадцати годам он самостоятельно выучился латыни и без всякого труда читал Евангелие. Сам знаешь, подобные люди притягивают к себе большое внимание. И он не был обделен этим вниманием, однако, завистников тоже хватало. Возможно, ты слышал, о некоторых людях говорят, будто их коснулся Сам Господь. Думаю, он был именно из таких. В нем был совершенно особенный внутренний стержень, которым может похвастать редкий человек. Вит играл на органе. Как-то раз он даже играл для хора в Фрайбургском кафедральном соборе, заменяя заболевшего органиста. Судьба поступила с ним жестоко и несправедливо. Представь только абсурдность всей ситуации.

– Что с ним случилось?

– Он попал кому-то из епископов в немилость, и тот совершил ложный донос, якобы Вит несколько раз «нарочито, с непристойной дерзновенностью» сыграл интервал тритон19, который католическая церковь признала созвучием сатанинской музыки. Вита тут же передали в руки инквизиторов, и те, кому он был дорог, кто принял в нем участие, лишь с огромным трудом смогли облегчить его участь… да и тут судьба надсмеялась над бедным Витом… Без больших разбирательств он оказался под стражей, и там с ним обращались очень жестоко. Стражники не знали его, для них он ничем не отличался от убийц, грабителей и насильников, которые были по правую и левую стороны. Но чем больше ему причиняли страданий, тем светлее становилось его лицо. Стражей это очень сердило, они избивали его всякий раз, когда Вит улыбался и смотрел куда-то вверх, шепча непонятные для них молитвы. Стремясь добиться своего, они довели бедного до крайнего истощения, перестали его кормить и поить. А Вит все терпел: и побои, и унижения. Он не жаловался и не укорял мучителей, переносил все, смиренно воздавая Богу хвалу. Так, изо дня в день, он проходил через боль и ужас, а в ответ лишь благословлял своих мучителей. Даже заключенные рядом с ним убийцы, и те стали просить стражников «помиловать безумца». В ответ на это их самих подвергали пыткам, после чего те несколько дней дрожали в углу, не произнося ни слова. Время шло мучительно долго, и не только заключенные, но и стражники стали верить в духовную силу верующего. Ему поверили все, кроме начальника надзора – Арна. Он так изводил Вита, что тот стал похож на тень человека, на обреченного, доживающего свои последние часы. Несмотря на это, Вит не падал духом до самой смерти.

– Все-таки его убили…? – переспросил Фабиан, надеясь, что Эдвин оговорился.

– Да… но это не все, – ответил Эдвин. – Вит испустил дух через семнадцать дней, раз и навсегда изменив судьбу заключенных и стражи. Перед самой смертью, он радостно прокричал «Ego Dominus ad mi». Когда стражники подошли к нему, чтобы убрать тело, перед ними внезапно распахнулась дверь, а из камеры ударил поток ветра, перед которым те невольно отступили. Ветер прошел сквозь узкие ряды камер и растворился среди заключенных, хотя, откуда ему было взяться? Окно в камере было очень маленьким и располагалось так высоко, что в нем нельзя было услышать свист ветра даже зимой. Говорят, после этого сомнений не осталось ни у кого – Бог есть, Он рядом. После этого случая заключенные стали смиренно переносить все тяготы, ожидая встречи с Богом, и впредь ничего не боялись. Один из стражей, его там все называли Гомерик, спросил у начальника тюрьмы, который немного разбирался в латыни, что значит «Эго доминус атми». Начальник надзора Арн, услышав это, злобно заржал. Он называл Гомерика праведником, заливаясь смехом от собственных нелепых шуток.

«Тот человек, взывающий к Богу… Это он сказал перед смертью», – добавил Гомерик.

Начальник тюрьмы удивился и попросил повторить фразу яснее. Гомерик повторил: «Кажется, Эго доминус атми». Арн, не стесняясь присутствия начальства, пренебрежительно его исправил: «Ego Dominus ad mi». Они не сказали Гомерику, как переводится фраза, но позже тот выяснил это сам, и перевел ее заключенным. «Иду к Господу моему», – именно так это переводится, ты же знаешь…

Никто не удивился, что на следующий день Арн за дерзость и непочтение к религии был обжалован в простые надзиратели. Об этой истории мне поведал один из заключенных, – губы Эдвина дрожали, а голова качалась от хода повозки; он вцепился в сиденье.

Фабиан слушал, как застывший, но по окончании истории воспрянул духом. Его всегда вдохновляли истории, в которых люди своим подвигом прославляли Христа. Совершенство, полагал он, в полном самозабвении и пожертвовании себя во имя высшего духовного плана.

– Люди так или иначе умирают, – сказал Фабиан. – Если с момента рождения запускается механизм дряхления, а стало быть, и процесс умирания, то как нам не искать всему смысл? Неужто нам уготовано рождаться и умирать, как растениям? Безумно так полагать.

– Мой брат, – улыбнулся Эдвин. – Даже Иисуса приняли за безумца.

– Род лукавый, – пробурчал Фабиан и устремил свой взгляд на просторные луга.

Эдвин тоже провел взглядом по молчаливому полю.

– Эдвин, а мы взяли деньги? – вновь обернувшись, спросил Фабиан.

– Нет, – сказал тот, – что-то я совсем и не подумал об этом… Вот все, что у меня есть. – Он указал на остатки припасов в небольшой сумке.

– Вот и я ничего с собой не взял, – рассмеялся Фабиан. – Либо мы легкомысленны, либо чересчур мудры. – Заключил он, похлопав себе по пустым карманам.

– Зато мы точно знаем, что нас не ограбят. Разве что, лошадь угонят.

– Не этого нам надо бояться, – ответил Фабиан.

– Ну, это и так ясно…

За очередным подъемом последовал глубокий, но плавный спуск по извилистому хвосту дороги. Там, где рос сухой кустарник, Эдвин заметил маленькое русло ручья, на поверхности которого легко таял только что запорошивший большими хлопьями, снег. Повозка катилась вдоль медленно белеющих полей, за которыми уже замелькали дымки, замаячили темные крыши домов.

Фабиан было уснул, но внимание его привлек зверь, стоящий на небольшой возвышенности. Это была волчица. Из ее пасти поднимался густой пар, растворяющийся на фоне темного подлеска, тянущегося по правую руку путников. Эдвин застыл, когда Фабиан показал ему это огромное существо. Эдвин был впечатлен не столько размерами, сколько тем, что ему уже встречалась эта волчица, когда они огибали отдаленные земли Торгау.

– Наблюдает за нами, – сказал Фабиан, опустив голову и сузив глаза.

Эдвин ничего не ответил. Он съежился, скрестил руки и стал разгонять с предплечий мурашки. Останавливаться не стали. Повозка стучала колесами, прыгая на маленьких камнях. Мануэл ускорил ее ход, насколько это было возможно.

За спиной осталось бесконечное число безжизненных взгорков, потом снова начались и закончились поля, появились редкие домишки городской окраины. От одного из них навстречу к путникам спешил очень высокий, тощий человек с тяжелой, что редко бывает при худобе, челюстью и большими скулами. Он был облачен в чужестранные лохмотья, таких Эдвину и Фабиану доселе не приходилось видеть. И все же самое большое впечатление производил его большой рост. Спина мужчины была слегка сгорблена, отчего создавалось впечатление, будто он уже стар.

– Я Фридеман, диакон. Вы от брата Мартина?

Фабиан поднял голову и улыбнулся небесам, и только потом радостно кивнул ему в ответ.

Перед ним замелькали фрагменты из детства, юности, а теперь, он, видимо, там, где ему больше всего необходимо быть. Жизнь совсем не странная штука. Это мы, люди, не хотим понять, что все неспроста.

– Да, – отозвался Эдвин. – Мы рады, очень рады вас видеть. А где Ганц Кайзер?

– О, простите… наверно, Мартин так и не получил это известие… мне жаль, очень жаль… Ганца не стало прошлой зимой.

– Как?! Что с ним случилось?..

– Прошу, не останавливайтесь, у нас нет времени. Следуйте за мной, – пригласил диакон и зашагал за угол одного из домов, за которым перед гостями открылся вид на тихий город.

Финстервальде показался мрачным и неприветливым местом. Обстановка вокруг была настораживающая, даже несмотря на то, что город, в отличие от прочих, не беспокоил шумом торгашей и чужеземных песен. Весь город был расположен на ровной, будто бы очерченной слева направо по горизонту, равниной. Благодаря этому он был как на ладони. Вид преграждали только окружившие местность леса.

– Здесь много разбойников, советую быть аккуратнее. Без меня никуда не ходите, пока не привыкнете и не обживетесь. На это уйдет немало времени, – сказал Фридеман, смотря по сторонам, будто он и сам здесь чужак.

– Хорошо, мы так и сделаем, – ответил Эдвин.

– Мне пришлось пойти на обман, братья… Все письма проверяются и уничтожаются, поэтому я подговорил Мэлвина (он считается здесь главным), что я заманю вас сюда специально. Он принес в жертву много христиан, но вы не должны поддаться страху. Только под таким предлогом здесь могли вновь появиться христиане. И только так я мог отправить весточку. Нам нужно спасти этот город…

– Пресвятая Мария… а что еще вы… – начал Эдвин, но Фабиан его прервал.

– Я полагаю, вы и не задумывались над тем, каково наше мнение на этот счет? Вы понимаете, что мы можем умереть? – вопрос прозвучал наотрез.

– Мы… я… не мог больше ничего сделать, – сказал Фридеман. Всякий раз ему приходилось наклоняться, чтобы они слышали его шепот, но в этот раз он побоялся приблизиться к Фабиану, произнеся слова на расстоянии. – Вы очень… очень нужны.

– Мартин об этом знает? – продолжал Фабиан. – Он знал о вашем сговоре с этим… как его?..

– Нет. Брат Мартин ничего не знает. Он бы не согласился пойти на это.

– В том-то и дело. И мы на такое не соглашались. Дадим лошадям отдохнуть, отдохнем сами и в дорогу. Нет слов… нет слов! Это немыслимо! – Фабиан встал на месте и возмущенно ахнул на Фридемана, походил кругами и произнес сквозь зубы. – Что надо делать? У вас хотя бы есть какой-то план?

Фридеман виновато опустил голову, но не смог скрыть улыбки.

– Разве не в Божьих руках весь план?

– Да-да, тут вы правы… – остыв, сказал ему Фабиан.

– Я… не уверен, Фабиан, стоит ли нам остаться? – вмешался Эдвин.

– Я и сам сейчас не могу ничего сказать. Мы подумаем. Хорошо подумаем. – Он повернулся к Фридеману. – А вы писали что-то еще? Я про письма. Неужели их все уничтожают?

– Да, писем я отправил достаточно, сколько из них ушло, а сколько сгорело в печи Мэлвина, я не знаю. Повторюсь, давно это было. Я и не вспомню даже. Не сохранилось ли у вас мое письмо? На нем должна быть дата.

– Нет, – ответил Эдвин. – К сожалению, письма мы не видели, его содержание нам передал лично брат Мартин.

– И надолго вы приехали? – спросил Фридеман, будто по одной только необходимости.

– Теперь, как оказалось, может и навсегда, – не сумев скрыть злости, ответил Фабиан Сарто. – Останемся ровно столько, сколько необходимо, чтобы восстановить здесь духовный порядок. Сперва вы смутили меня, но теперь я сам хочу все довести до ума.

– До ума? – спросил его Эдвин.

– Ты хорошо знаешь, о чем я говорю.

– Знаю, – улыбнулся тот в ответ и почесал затылок.

– Да уж, порядка здесь не хватает. А вот суеверий невпроворот. – Фридеман Хофер покачал головой, привычным жестом завел руки за спину, ухватив правой кистью левую, и зашагал почти вдвое быстрее.

– Ты нам расскажи, братец, а то мы не знаем толком ничего, – сказал Фабиан. – С Мартином разговор был недолгий, он спешил покинуть город и сказал нам всего пару слов. Спросить, что да как, было совсем не у кого. Теперь на Одного Господа надеемся, да на вашу помощь, – последние два слова он произнес с кашлем.

– Я расскажу вам, когда мы будем на месте. Впрочем, совсем скоро вы и сами все увидите.

– Пугаешь ты меня… – ответил Фабиан. – Но мы с Эдвином не оставим страху места. Все Господь усмотрел, куда ни пойди, во всем Его след.

Местные с первых минут нагнали страху на непрошенных гостей. Они искоса смотрели на медленно движущуюся по вытоптанной колее повозку и сидящих в ней путников. Пока было неизвестно, стоит бояться жителей города или нет, но что-то определенно давило на миссионеров. Эдвин предложил Фабиану найти безопасный ночлег, пока не станет ясно хоть что-то о местных жителях. Фабиан, соглашаясь, кивнул головой. Извозчик последовал за Фридеманом, двигаясь в сторону одиноко стоящего ветхого дома.

– Мартин не советовал бы нам приехать в Финстервальде, если бы он не был убежден в верности человека, который нас здесь примет, – прошептал Эдвин.

Фабиан снова покачал головой и, положив руку на плечо Эдвина, стал говорить спокойно и выдержано:

– Да, только вот Ганца убили, а Фридемана мы видим впервые, – тихо ответил Фабиан. – И все-таки ты знаешь, что мы оставили за спиной. Там, брат мой, так же крепчает страх перед неизвестностью. Стоит ли мне напоминать о судьбах близких тебе людей? Ты все прекрасно понимаешь сам.

– Очень хочется довести дело до конца, – сказал ему Эдвин, думая о возвращении домой. – Я так тороплюсь, а ведь мы еще ничего не сделали.

– Мы проделали большой путь. Верно, самое ответственное впереди, но то, что мы здесь, уже о чем-то говорит. Господь с нами, не стоит никуда спешить. – ответил Фабиан Сарто, скрывая волнение.

– Хочется теплой каши, согреться и отдохнуть, а после этого можно и за дело взяться.

– Так и сделаем. Думаю, брат Фридеман о нас позаботится. Я тоже устал от дороги. Ноги ноют с самого утра, будто за дорогу лет на десять постарел.

– Об этом не переживайте, – сказал Фридеман. – Я устрою вас, как полагается. У меня в доме достаточно тепло. Дров заготовил на зиму еще за месяц до того, как пришли холода. А насчет еды не переживайте, как-нибудь проживем!

– Благодарим, брат, – сказал Эдвин. – Надеюсь, мы не создадим вам больших неудобств… Вам должно быть знакомо, как живут в монастырях братья христиане. В тесноте, но в любви и благодарении. В доме Божьем всем найдется местечко, так и здесь. Впрочем, нас всего трое.

– Это дело времени, – сказал Фабиан, на что Фридеман улыбнулся одним краешком губ.

– Очень на это надеюсь, – отозвался Эдвин. – Иногда одолевают такие сомнения, что я места себе не нахожу. Бывает, уйду в глубь леса, потом с собаками меня не сыщешь. Совесть мучает, а может, бегу сам от себя, и нигде покоя нет.

– Нам всем это чувство знакомо, – сказал Фридеман. – Очевидно, что никому в этой жизни не легко. Одни притворяются счастливыми, другие несчастными. И тех, и других связывает ложь.

– И как ты справляешься? – спросил Эдвин.

– Как-нибудь, – ответил Фридеман.

Фабиан Сарто, глядя на Эдвина, добавил:

– А ты хоть раз наблюдал за тем, как муха бьется в паутине? Вот, с тем же рвением мы пытаемся спастись от собственных похотей. Мечешься, а чем больше движений, тем хуже себе делаешь. Запутаешься и в подвешенном состоянии ждешь, когда паук избавит тебя от мучений. А его все нет и нет. Понимаешь, о чем я?

– Не знаю… Можно хоть сотню раз объяснить, а от чувства этого мне жизни нет. Порой кажется, что мы, христиане, больше страдаем, чем живем. Упускаем сквозь пальцы то, за что нужно любить жизнь.

Фабиан вновь заглянул в глаза Эдвина.

– Ты что-то пытаешься с этим делать? Не ждешь ли паука?

– Эх… я и не знаю, что тебе ответить, – Эдвин притих, устало мотая головой.

– Как есть, так и отвечай.

– Я… боюсь исповедоваться. Не помню, когда в последний раз это делал.

– Ох, братец, а что же ты об этом молчал? Делись со мной, не нужно все держать в себе. Мы ведь друзья. Мы больше, чем друзья – мы настоящие братья.

Эдвин, закрыв глаза, потер затылок.

– Как мы друг другу поможем, – сказал Фабиан, – если будем зарываться в себе? Я знаю сотню людей с такой проблемой, а в мире их тысячи… Они страдают от каждого прожитого дня, вместо того, чтобы сбросить накопленную тяжесть с души. И отчего ты боишься исповедоваться?

– Боюсь, вновь согрешу, – ответил Эдвин Нойманн, хватко взяв руку Фабиана, будто тот сейчас же в силах отнять этот страх и растоптать его навсегда. – Стыд доходит до костей.

– А зря, скажу я тебе! Я как-то разговаривал с одним аббатом. Он был по происхождению то ли болгарином, то ли греком. В общем, с его слов, суть такова: исповедь – это лишь поначалу мучительный процесс. С возрастом понимаешь, что исповедь – это подвиг, на который человек идет ради Христа. Вот когда так думаешь, то и на исповедь тебя ведут не твои тяжелые ноги, а чистое помышление. Подвиг совершает сердце, готовое к откровению. Искренняя исповедь радует Господа. Знай теперь, и не забывай, что идешь на исповедь не для своих страданий, а подвига ради, и чтобы Бога порадовать.

– Спасибо, брат, твоя правда, – просветлев лицом, ответил Эдвин, также хватко вцепившись теперь в Библию.

– Господь все усмотрел, – с тоскливой улыбкой произнес Фабиан.