Читать книгу Смысл жизни - - Страница 7

Оставшись наедине со своим верным слугой, ворон для забавы опять гонял его, путая приказами. В момент, когда силы кричать были на исходе, он практиковался в полете. Кот в это время потихоньку перенимал модель поведения, мимикрируя под общество, в котором оказался, но главное – не чувствуя контроля.

– Сидеть!

Ворон от испуга впечатался в угол: слишком громко.

– Сидеть. – спокойнее донеслось.

Пернатый не понял, что попутал кот, и лишь вильнул хвостом. Но тот настойчиво не смыкал глаз и ждал ответа. Ворон никак не ответил, решил, что это была ошибка, и сказал ему, чтобы тот покорно прилег. Однако Пушистый не шелохнулся: решил повторять за хозяином. За такое он часто получал, но любопытство сильнее. Ворон повторил запрос, но тщетно. Не без того, чтобы кота порой, как сейчас, подводила природа раба, когда на команду дергалось что-то внутри, но с какого-то момента, с какого-то перепугу начал раздавать приказы сам. Самолюбие мнимого хозяина нельзя было сломить – только это же самое тщеславие и отняло у него власть. Участники диалога разбежались по разным углам, выскочили на поверхность и не встречались до глубокого вечера. Попугаю, давно открывшему клетку, это показалось неплохой возможностью к побегу, и он выпорхнул через парадную дверь без лишних сглазов и уселся на домике, висевшему на деревьях. Его недокармливали, а теперь он накормит себя сам. К счастью, набитые крупой мешки валялись бесхозно посреди крошечного поля, а сторожили их не более четырех нелетающих птиц. Поэтому отнять улов было не трудно, сложнее оказалось его съесть. То ли сомнительное качество, то ли узкая специализация продукта не давали добытчику вдоволь насладиться угощением, наоборот захотелось что-то такого, что бы спасло положение. И это что-то было недалеко. В гадкой луже, состоящей в большинстве своем из куриного помёта и золы, небрежно разбросанной сверху, рыхлых щепок и кусков глины, проросли семена, изумрудными палочками тянувшись ввысь. На мрачном фоне это чудо представлялось чем-то ослепляюще живым, и наверняка вкусным. Вот почему беззащитными побегами наслаждались все, кто их находил. Несколько позже все всходы начали небеспричинно высыхать.

Найдя на дне колодца золотое колечко и сбросив на обратном пути ведро с паратым грохотом, кот неспешно перескакивал с камня на камень по берегу речки, на которой ветровые волны воевали с течением. Доскакав таким образом до родного участка, он зафиксировал побег заключенного, который в свою очередь исчез среди пышных тополей с кучей гнезд. Требовалось просто повредить летательные возможности удравшего узника до критического состояния, на почве немалой сообразительности бывшего пленника хитростью взять не получалось. Что попалось под руку очертя голову, так это дотлевающий уголёк с утреннего розжига. Шальной бросок пришелся на ствол, нежели в цель. Погоня продолжилась на пашне, пока головешка задорно разгоралась в сушине. Вскоре огонь охватил сначала одно тщедушное дерево, а затем полыхал и весь речной пролесок. Ветер будто нарочно гнал пламя подальше в лес, но путь преграждала река, пока пожар не нашел переправу в виде старой плотины. Ветхие бревна постепенно проседали под собственной тяжестью, и в конце концов рухнули, протяжным грохотом взбодрив большую часть долины.

Говорун, конечно, попробовал пару раз восстановить беспрекословное правление. Вскоре понял, что безуспешно. Пролетая над полыхающими лесными массивами, которые периодично плевались колоссальными клубами дыма, наблюдающий увидел неуверенные движения существа на поверхности. Это же тот самый филин.

…

«Отлетев в центр глубокой лужи – окутав себя стойким слоем натуральной пакости – и сжавшись от боли в комок, сов оказался в гордом одиночестве: обидчик в момент скрылся под пеленой тишины соснового бора, попутчики по скорости покидания опасной зоны не отставали от опасности. В конечном итоге никого не осталось; лишь взволнованные пузырьки на воде не останавливали свой танец. Изредка разбросанные останки технологичных устройств обрамляли глиняные бугры когда-то собранные валежником и кучи естественных землеобразований. Но разобраться во всем стоило пару мгновений.

Кто-то надежно схватил потерпевшего в зубы с отвратительным запахом изнутри. Жертва не собиралась сдаваться и отдаваться на съедение, но вновь загадочным образом смирилась с положением и только намекала о своей свежести покачиваниями головы. Путь показался недолгим, земля вновь ощущалась внизу и легкий озноб взбирался по теплому телу. Голодная пасть впритык упиралась сквозь перья в плоть. Лисенок давно не ел, и поэтому сию минуту вцепился в крыло. Долгое ожидание матери истощало, и сейчас просто откусить кусок мяса, специально выращенными клыками, было в разы сложнее. Филину, скажем так, было не до посторонних звуков: его заживо желали съесть, но лисицу насторожил легкий гул где-то поверху крон, будто что-то громадное неслось сквозь лес без повода упасть. Лиса мысленно хотела, чтобы меньшой постарался как можно быстрее скрыться в норе, но тот, одуревший голодом, не двигался с места и рывками вновь и вновь пытался оторвать кусочек от необычной лесной дичи. У самой птицы дела были не совсем в порядке, кое-где ныло и болело, кое-что отказывало двигаться, даже распушиться от слякоти не было сил, поэтому решил сжаться и слиться с грязью, которая множественными следами была разведена в этом небольшом овраге и в которой он и лежал. Только лисенок хотел сделать очередной рывок, как незримый луч пронзает его голову, а затем исчезает в раскромсанном мицелии. После этого мать легонько шевельнулась, как точно такой же луч сразил её. Только через мучительное мгновение два тела так же бесшумно упали замертво, медленно наклоняясь и сваливаясь с ног. Был дан звуковой сигнал, напоминавший звон колокольчика вперемешку с сигнализацией. В одночасье по воздуху подоспели охотники – хозяева агрегата. Подобрали и погрузили самое крупное тело, а тело поменьше, наверное, и патрона не стоило, а места какое-никакое занимало. Хотя какая разница больше-меньше, а денег все равно дадут мало. Удалились так же быстро, как и появились. Поэтому пришел в сознание филин значительно позже, что его и не выдало.

Теперь он, которого недавно хотели пустить на плотный приём пищи, сам и поедает того, кто должен был насытиться им. Правда, в таком худощавом теле невелико чего вкусного нашлось, но филин впервые за эту неделю почувствовал сытость и как-то несобранно, несамостоятельно свалился в нору.

Проспав любимое время, поутру выглянув наружу, он понял, что кто-то к его логову подходил и, самое главное, не заходил в него. Доедать было нечего, а больше причин нет. Слабо проявив интеллектуальные способности, филин продолжил отдыхать на сырой земле, наслаждавшись каждой минутой этого короткого времени, когда ты наивно понимаешь, что быть хищником, а не жертвой, – это так приятно. Но опять в покое он пролежал недолго, что-то сильно ударило его. Сзади никого быть не должно, и боль эта странная, такая не по голове, а будто из головы наружу бьёт.

Ничего страшного, похоже, отстали

Хворь – серьёзная болезнь, «альянс четырёх патогенов». Бактерии, переносящие вирусы, оплетенные грибовидной структурой из прионных связей… Каждый из союзников может жить отдельно, но ему самому это не выгодно, поэтому при удобном случае он воспроизводит остальных. Есть признаки интеллекта и распределения функций между идентичными кластерами, вследствие чего называть её можно единым организмом. У животных чаще просто берет контроль над нервной системой, лишая только сознания. Иногда может самостоятельно принимать решения. Впрочем, выявить переносчика от здорового практически невозможно, да и не особо надобно – ничем не отличается.

Когда филин отдыхал во вместительной луже, пока забирали добычу, натерпелся, бедный, страху столько. А как только всё поутихло, так на седьмое небо вспорхнул. Это почувствовала и болячка, которая передалась от лисьего семейства. И самое главное – её это «понравилось». Немного погодя усекла и простейшую закономерность, когда от случая к случаю спасала выжившего думалка. Яко раньше обученная Хворь начала повсеместно стимулировать нейроны до последнего, ожидая желаемых гормонов. И главное, мозг филина реагировал надлежаще. От таких процедур вскоре все мыслительные силы направились на самое простое: хаотичные движения, обработка любой информации, создание идей, – а память совсем потерялась.»

Частенько пошатываясь, неестественно вращая головой бродил по запутанному волоку потерянный. Как живую душу увидел, так поплелся за ней в беспамятстве. Следующим образом к деревне и вышли.

Дымка время зря не терял, начитался лишнего и бестолкового, выловил попавшегося в тряпки осьминога, посадил его в бочку и заставил посуду мыть, чем тот был, как странно, доволен.

А рядом с емкостью стоял шкафчик, пустой дочиста. Хороший буфет. В таком жить можно. В таком жизни много. Старый, а такой шкафный. Мимо такого пройти и не открыть ящик – нелегкое дело. Три входа, три выхода. Такой ровный и такой помятый, игрок в ящик. А через три куста большое дерево, по-дельному деревянное. По-дельному высокое, да так, что видно все три вершины, столько, сколько и у шкафчика. Кто деревяннее? Посмотришь ввысь, опустишь голову наземь, подумаешь еще, глядь, а нет деревянной вершинки, вершины мысли. А там дом, да не малой, да не жилой, зато высокий, а не как глаза оземь, низкий и нищий. Да так, что видно всего и вся, всея земли, всея неба. И в дом тот никто не заходил, был тот высоко в небе, высоко на дереве, такой же деревянный, такой же невысокий, и утеплен основательно. Туда на ночёвку малый солдатский и отошёл, в дыму дорогу другую не нашел.

Ручная виверна закончила осмотр подземелья землеройки, когда вернулся в родную гавань ворон, взяв под крыло отверженного искателя проблем. Дымка, увидев волокущегося филина, дергавшегося на каждом втором шаге, вспомнил о поставленной задаче. Чтобы лучше с заданием справиться – закрыл оного в чулане, через стену от хлева, который оккупировали курицы.

Пожар ушел глубоко вдаль, напоминая о себе лишь стройными столбами дыма. Куда ни посмотри, серые, сухостойные заросли сменились черными комочками угля и сажи, плотной гарью. Вода в реке помутнела настолько, насколько возможно, и, периодически тормозя, плыла по течению густая тина, поверху и понизу наполненная ветками. Облака пришли в движение, впервые показалось солнце, и, изрядно привлекая внимание, с темпом скрылось за горизонтом.

Вновь посреди ночи атаковал мороз, все дальше проникая поближе к теплу. Где-нибудь на крыльце или в сенях окоченеть запросто, да только жители от печи на метр последние два дня не отходили. А когда пришла спросить за все осень – ответа не последовало, потому и не было осени, зима наступила моментально. Осел густой иней, блестками гнуша свою чистоту. Пару раз от холода треснула сарайка, расширив путь к своим сокровенным тайнам.

Вчера пробрались в сарай, в пыльном бедламе отсеяли горсть гвоздей и попробовали на вкус – не для нонеча.

На утро да на нутро мчался Дымок по склону, ведущему к обрывистому берегу неспокойной реки. Солнце, с позволения облачного небосвода, первым делом бросило свои лучи на спящий лес. Долгожданное раннее тепло быстро разъело дымку изморози, а иней превратило в свежую росу. Восход, как всегда, завораживал, но не кота. На брезгу многое прояснилось: немалочисленная группа из деревенских котов, в последний раз окинув взглядом владения, направилась дальше вдоль дороги к центральной, самому большому селению, где располагалась администрация всего района. И шли они не в центр; немного сбоку расстелилось пастбище с большой фермой с синей крышей. А в междуречье села и коровника стояли амбары да сеновалы. Местным лучше видно: холода почуяли – сразу смекнули передислоцироваться в места, богатые дичью. Это и ежу, и коту понятно: много нор – много норок.

Только когда какой-никакой свет в домике на дереве появился, смог попугай разглядеть следы бурной фантазии. Валялись журналы, сами по себе рассыпались карандаши, осушись лимонады. Клан какой-то властвовал: и знамя есть, и самодельное оружие, и список участников. Непонятно лишь чем занимались, а может просто убивали время.

Ворона возмущало вероломство кота – первый никак не мог установить тотальный контроль. Один раз он даже напал на последнего, когда прохаживался тот между столпами творения, местами поваленных от своей тяжести. Хороший падальщик первым делом берется за глаза, чем ворон руководствовался беспрерывно. Прогнав пушистого до конца землевладения, нападающий норовил посильнее тыкнуть в приборы наблюдения, но на большой скорости это никак не удавалось. Наконец кот отыскал узкий проход, ведущий в подвал, и нырнул без шума и пыли.

Без признания доступ к еде закрыт. Свой первый шаг по возврату отношений ворон делал с излишней продуманностью: предполагал мысли остальных, чего раньше не доводилось делать. Исходя из наихудшего случая, когда мыслительные способности теперешних жителей сруба по силе ему не уступали, Чернобородый полагал, что излишняя грубость по прошлому опыту пойдёт не на пользу. Унижаться он тоже не хотел. Осталось одно – общение на равных.

– Добрый день!

Громогласно было, но не впечатлительно.

– Извините за беспокойство…

Вспомнил слова из книги.

Планы его не работали, и пусть не работают. Все поуху, пускают без вопросов, прощаются без слов.

Филин в очередной раз брякнулся о стекло, в очередной раз вышвырнули его на улицу. На свежем воздухе он угомоняется, приходит в себя, а затем забивается в куда-нибудь, будь то шифер, куча песка или сухие заросли чертополоха с палками тысячелистника, и сидит там до темноты, а по ночи нервный срыв повторяется, но тут уже от страха. Тогда вновь загоняется в чулан, и там уже до первых стуков. Но сегодня незапланированная остановка была, и была внутри избы. Опрокинулось ведро, зацепило умывальник, и, чтобы не затопить узорчатый ковер с большими пятнами плесени, на котором все любили подремать, кот, держа под боком взбесившегося филина, летучей походкой побежал в горницу. Бросил пациента на полпути, а тот мигом в шкаф, в незапертые дверца. За ним ворон из любопытства. Потом обратно наружу. А затем снова внутрь. Это они свет отыскали, откопали в тряпье забытый свет-камень. Своим глазам не веря, гонялись туда-сюда.

Так как ворон читал только в безмятежные моменты жизни, то его пересказ шестой страницы автоматически упокоил слушателей. Все замерли, найдя удобную позу и уютное место, и стали прихорашиваться, особо не вникая в слова. К тому же такая возможность была не у всех.

– Вся нехитрая, несложная и небогатая история этого города.

Лепетал он зычно, проговаривая каждое слово по два, чаще по три раза. Первый раз – услышать, второй раз – осмыслить, и третий – если какой-то предыдущий раз прошел мимо ушей. Отчего кот под влиянием своего поддельного инстинкта понемногу начал интересоваться лукавой ротовой деятельностью ворона. У говоруна голосовые связки от рождения были заточены, не как у кота. А вот коту при рождении достались хватательные конечности, немощные, но с надлежащим усилением экзоскелета, всю жизнь служившего преданную службу, этот изъян пустяково таился. В придаток ко всему прочему, ходить кот мог на двух ногах и работать в это время так величаемыми ручками. Но поход зачастую был не долгим – ноги поспешно уставали, и вот тогда пригождались и передние конечности.

Чего хотели?!

Дни шли всё неуловимее. На улицу неодетым не вылезти, а дома, кроме как с дрянным мытарством слушать вопли ворона, делать нечего. Современная еда объёмом с горсть насыщает на несколько дней, да ещё и с немалой пользой. Поэтому три внушительные коробки с провизией в залавке закончатся не дай бог через год.

Ворон, испачкавшись в побелке, принимал ванну прямо внутри печи, кот подправлял продолговатые ковры, язвительно переливающиеся в цветах, в то время как филин наблюдал снежинки за окном, провожая каждую своим нездоровым, но чрезмерно заинтересованным, взглядом. Когда сутки близились к своему завершению, гавран почувствовал на себе резкое помраченье рассудка: стали дергаться лапы, а взор время от времени замазывался непроглядной пеленой. Опознав неладное, он поспешил обратиться за подмогой к медицинскому модулю. Тот зарегистрировал заражение и, одновременно с этим, начал лечение, распыляя ароматные пары прямо в обступающий воздух. Кот тоже последние дни чувствовал себя плохо. Ему в голову лезло всякое, точь-в-точь как у основного страждущего: хотел ударить себя обо что-то, выпускал неистовство от вида света и воды. Но после очистительных процедур толкового прибора назойливые мысли сбавили своё давление. Видимо, недуг отступил и у филина.

Ворона поражали способности попугая, который с грехом пополам забыл обиду и переселился поближе к остальным. Догадался зелёный, как сундук отворить, там, кстати, обстряпал себе место, понял почем потребны занавески. И в целом казался более собранным и сообразительным чем его конкурент. Хотя у того был свой козырь: постоянно препираясь и ругаясь с котом, он заполучал свой суверенный авторитет. Другие обыватели тоже хотели всем заправлять, поэтому запоминали смазливые изречения и иной раз вступали в словесные перепалки, но без опыта мизерно что выходило.

Вначале ночевали с тряпками, позже перетащили уделанные тряпицы наверх печи и заваливались уже там, сжавшись зачастую в один комок. На зусман дым не зудит. Носили дрова не с улицы, а с просохшего места подле печи, с гряды. Огоньки в топке тоже хотят жить и кусаются всякий раз, норовят опалить. Однослойные стекла тамбура трещали от брани хлада и тепла.

– Гес… Генс…

Ворон следующий день дорабатывал говор, делая очередную попытку выговорить слово «генералиссимус». Столь продолжительно застрял на одном слове, тараторя его невпопад где попало, что братия подумала, что слово это звучит только тогда, когда ворон рядом. Спустя века его и кликать будут "Гериусом". Вычитывал в очередном сборнике что-то про дуэль, никак не мог помыслить такое явление, хотя со словами, действами и с действующими персонами всё путно и понятно. Предложил коту на себе показать, тот согласился. Пока пушистый выступал, ворон неустанно хулил того за неуклюжесть, отчего кот серчал. Многое высказал ворону, который даже не слушал его. Под конец пьесы подрались, попугай хохотал оставшийся день.

Пошла череда потерь, то змею придавило свои же теремом, то достали из бочки морозного изверга, а куры затерялись еще в минувшем подле месяце. Но самое ужасное случилось накануне рождественской ночи, подобралась к околотку стая волковидных хищников, по виду будто дравшихся друг с другом каждый свободный час. Продвигалась стая спешно, заранее зная, что в этих местах отрады не жди, пусть по состоянию природы здесь и пригодней. Звуки осторожного хруста снега и тщательного принюхивания пробудили и обитателей избы. Путно отдающая теплом печь смогла обогреть все внутренние, и даже немножко внешние части дома, что в плюсовую погоду несложно. Для пернатых звук казался чем-то заманивающим, тем, что обычно издает какая-нибудь мышь, а кот замер, поставив шерсть дыбом. Филин неудачно слез на пол, ворон влетел в край двери, а более пронырливый попугай произнёс волшебные слова для раскрытья двери без их надобности. Представ перед одним из хищников, не заметив его под подножьем лестницы, он оказался в провальном положении, ведь свертеть куда-то или сдать назад в таком тесном проёме не представлялось возможным. Самый первый угодил в мертвую хватку, моментально убившую, следующие за ним не пожелали попасться следом, забаррикадировались по полной. Гериус представить не мог, что будет командовать таким неприступным ужасом, кой просматривал все его внутренности с клюва до лап при помощи мизерного сияния от луны. Тьма – глаз коли, а страх насквозь видно. Стоит отметить, что ощутить потерю смог лишь филин, периодически тревожившийся просто так. Видимо, досвязал, что если так и дальше будет продолжаться, то растеряет он всех до единого.

А без тебя одиноко…

А вот дотошный камень вновь пугал своим присутствием: от него будто шли голоса. Не особо мешало, больше, конечно, неадекватное поведение филина, но случалось, заставляло насторожиться. Осилив треть книги, к ворону пришло озарение, несвязные слова начали рисовать одну картину, и каждое последующее предложение просто дополняло какую-то деталь. Конечно, он побаивался собственных мыслей – не мерещиться ли. Но нет, мозаика из случайно разбросанных слов строилась вновь. К процессу подключился кот, вроде разобравшийся с тактикой.

И вот прямо после старого нового года троица получила свое первое сознание…