Читать книгу Звонок на экзамен - - Страница 3

Обычный завершающий штрих рабочего дня – спускаюсь в учебный отдел, чтобы поставить на полку журнал группы, в которой только что закончилась пара. Ставлю журнал и вдруг слышу голос начальницы учебного отдела:

– Вероника Антоновна, вам надо зайти к Алине Леонидовне.

Зайти к завучу мне, простому преподавателю – один этот факт уже не придает уверенности.

– А когда к ней можно? – осторожно спрашиваю я.

– Да прямо сейчас зайдите.

Поворачиваюсь на каблуках, чтобы выйти, и перехватываю взгляд секретарши Лидочки, полный сочувствия и страха. И от этого теряю последние остатки своего сегодняшнего оптимизма. Примерно понимаю, что это может быть: опять кто-то настучал, ведь сессия на подходе, студенты мечутся как ненормальные, особенно любители прогуливать и ничего не делать. И как же часто они пытаются свалить на преподавателя вину за свои двойки или недочеты!

Стучусь в кабинет Лобановой.

– Алина Леонидовна, можно?

– Можно. Проходите. Садитесь, – как всегда, она говорит отрывисто. Но на этот раз голос и взгляд ее не обещают ничего хорошего, и вообще весь ее вид мрачный и предельно серьезный.

– Разговор у нас будет неприятный, – продолжает она, – дело в том, что завтра в наш колледж приедет мама одной студентки. Фамилию называть не буду, но она позвонила куратору двадцать первой группы и сообщила, что вы берете со студентов деньги за зачеты и экзамены, и эти деньги они переводят вам на ваш банковский счет…

О это резкое дуновение раскаленного ужаса – как будто в один момент ты оказалась прямо у дышащей огнем мартеновской печи, и одновременно тебя ударило током, а потом весь этот жар прошел по всему телу и спустился куда-то вниз. Наверно, именно от этого ощущения родилась крылатая фраза «душа ушла в пятки». Потому что такие ощущения очень трудно описать словами, проще вспомнить подходящую поговорку. Именно по этой причине я никогда не катаюсь на канатных дорогах или на машине с высокой скоростью – адреналина мне регулярно хватает на своем рабочем месте.

– Господи, как мне это все надоело! – вырывается у меня. – Как я хочу уволиться! Началась! Сессия!

Замечаю, как в лице Лобановой промелькнуло выражение растерянности и страха, – ведь она прекрасно понимает, к чему приведет увольнение посреди учебного года преподавателя дисциплин по специальности.

Сбавляет тон.

– Я правильно поняла, что вы это отрицаете?

– Конечно, отрицаю, – твердо говорю я, – и даже могу принести вам выписку из банка, могу даже за несколько лет принести все выписки, – там нет ни одного перевода от студентов! Вы вообще за кого меня принимаете, чтобы ко мне на счет текли такие переводы?

Алина Леонидовна заметно смущается, но все же неуверенно продолжает говорить:

– Тогда почему о вас такое говорят? И почему такое не говорят о других преподавателях?

– Да почему именно «говорят»? Всего один раз сказали, и уже прямо говорят? Правда, был подобный случай несколько лет назад. Две студентки весь семестр не ходили на пары, от слова совсем не ходили. А когда подошла сессия, написали рапорт, якобы я от них требую денег. Только вот рапорт их никто больше не подписал, все остальные студенты встали на мою защиту. А я сообщила в учебный отдел число прогулов этих двух девочек. Вскоре их отчислили за невыполнение учебного плана, то есть они прогуливали не только мои пары, и двойки у них были по многим предметам, не только по моим. Теперь вы понимаете, кто примерно может такое говорить?

– Понимаю, – соглашается Лобанова, – но и обойти вниманием такой сигнал я тоже не могу, вы уж меня поймите. – Она вздыхает, – а вот как сказать об этом Инессе Ивановне, даже не представляю. Я так боюсь ее гнева!

Если уж Лобанова боится, то что обо мне говорить?

– Ну так и не говорите, разве это обязательно?

– Она все равно узнает.

– Я вам пришлю фотографию бумаги, где есть росписи студентов этой группы. После случая с тем рапортом я у всех студентов беру расписки о том, что никаких денег и подарков за экзамены и зачеты они мне не давали.

Лобанова нахмурилась:

– И зачем вы берете эти расписки? Да еще у студентов, у несовершеннолетних?

– Они далеко не все несовершеннолетние. И лучшего способа защитить себя я пока что не придумала. Студенты много чего говорят, не всегда их надо слушать. А когда они под такими словами расписываются, желание оговорить преподавателя у них пропадает.

Лобанова молчит, испытующе глядя мне в глаза.

– Завтра приедет мама студентки, – говорит наконец она, – я вам позвоню, вы сюда придете, и мы окончательно проясним ситуацию.

– Без проблем, – соглашаюсь я и выхожу из кабинета.

На полусогнутых бегу к себе в кабинет, закрываюсь на ключ изнутри. Первый шок прошел, теперь руки трясутся, сердце колотится как ненормальное.

Трясущимися руками я набираю сообщение старшине двадцать первой группы. Ответ приходит быстро: «Вероника Антоновна, это Исаенко, это она позвонила сегодня своей маме».

Исаенко? Эта ботаничка, примерная ученица, которая ходит на все пары, все заучивает, сдает и отвечает на все вопросы?

Прошу в ответном сообщении скинуть мне номер Исаенко.

И тут слышу попытку открыть дверь и громкий требовательный стук. Телефон чуть не падает у меня из рук.

Осторожно, на цыпочках, подхожу к двери и слышу удаляющиеся шаги. Шаги стремительные, похоже на Говенко, нашего заведующего отделением. Через какое-то время опять слышу эти неугомонные шаги – и опять стук в дверь. Ну точно Говенко!

Короче, надо валить отсюда!

Фотографирую такие ценные сейчас расписки студентов: «никаких денег, никаких подарков мы Веронике Антоновне не давали, а все экзамены сдавали с помощью лекций и учебников». Сам оригинал трясущимися руками складываю и запихиваю в сумку. Сейчас декабрь, надо надеть пуховик, обуться в сапоги и многое другое, на улице холод. Но я собираюсь в ускоренном темпе, тихо подбираюсь к двери и прислушиваюсь. Вроде никого. Господи, только бы никого по пути не встретить, только никого не встретить!

Решительно открываю дверь, выхожу, в коридоре никого нет. Закрываю дверь и бегом к лестнице. Бегу вниз по лестнице со всех ног, по тем самым ступеням, которые за десять лет работы в этом колледже, знаю чуть ли не наизусть, бегу и не знаю, вернусь я еще сюда когда-нибудь или нет.

По улице я тоже чуть ли не бегу и останавливаюсь только уйдя на километр от колледжа. Перевожу дыхание, достаю телефон и отправляю Лобановой фотографию расписок. Она прочитывает и пишет в ответ: «Инесса Ивановна уже знает. Она вас ждет завтра к 9 часам».

Но я еще не знаю, приду ли когда-нибудь вообще в этот колледж!

Господи, что мне делать? Будь все так просто, я давно бы уже уволилась. Но куда мне идти, если опыт работы только в образовании, а посреди учебного года вряд ли куда-то устроишься? Куда мне идти, если Денис еще не получил диплом? И самое главное, как я могу уйти на такой ноте, ведь тогда точно все сочтут, что я виновата?

Звоню Ларисе.

– Лариса, нам надо встретиться, прямо сейчас. У нас проблемы.

– Вероника Антоновна, что случилось?

– Да это ужас, нас кто-то сдал, старшина говорит, что Исаенко позвонила маме и все ей рассказала. Меня уже вызывали к Лобановой. Короче, где мы встретимся?

– Ну я сейчас в Саванна-сити, приезжайте.

Вызываю такси и через десять минут оказываюсь в просторном вестибюле Саванна-сити.

– Лариса, где здесь пиво продается?

Я выпиваю бутылку пива. Лариса не пьет, молодец девчонка, держится, хотя очевидно, что и она напугана и расстроена.

Идем с ней на улицу покурить. Я курю только когда выпью, а Лариса курит постоянно. Я смотрю на нее с невольным сочувствием: худенькая девочка, которая так меня любит, стала жертвой чьих-то интриг…

– Пока вы ехали, я позвонила девочкам из двадцать первой группы. Они говорят, что сегодня к ним на пару пришел Говенко и велел всем расписаться на листе бумаги.

– На каком листе бумаги, что там было написано?

– А ничего, просто чистый лист бумаги. Скорее всего, он потом на этом листе напишет, что якобы мы, такие-то, давали деньги за зачет.

– Вот он урод, конечно.

– Потом он схватил в коридоре старшину, сказал, что отчислит ее, характеристику плохую напишет, короче, запугал до полусмерти, и она все ему рассказала.

– Что именно?

– Ну всю схему – что она называла мне фамилии и передавала деньги, а я их передавала вам.

– Офигеть!

Звоню Кате, описываю ситуацию, прошу совета. Катя в прошлом году выпустилась и передала свои полномочия Ларисе, поэтому она в курсе всего.

– Катя, вы же сейчас в банке работаете, как думаете, могут они как-то меня вычислить? Возможно ли найти прямые доказательства?

Катя слегка понижает голос:

– Вероника Антоновна, деньги приходили на карту Михаила?

– Да.

– Тогда никаких доказательств нет. Не переживайте, моя дорогая, банк ничего им предоставлять не будет по этому поводу.

Сколько мы с Ларисой уничтожили сигарет за это время, не пересчитать.

– Получается, если старшина им все слила, вас тоже могут вызвать, – стараюсь я объяснить Ларисе, хотя она и сама прекрасно все понимает. Бедная девчонка, тут доучиться-то осталось до конца этого учебного года. А тут такое. И, хоть я и не одна в этом виновата, мне жутко неудобно перед ней.

Большинство наших студентов готовы платить за свою лень и нежелание учиться. Они не хотят потратить свое время на то, чтобы написать реферат по всем правилам, а не просто скопировать из интернета, не хотят сесть и решить задачи по своему варианту, не хотят участвовать в опросах и тестировании. Многие не хотят даже элементарно посещать пары. И такие всегда ищут пути как договориться с преподавателем, иными словами – хотят, чтобы вместо них все написали и решили за вознаграждение. Но от таких студентов проблем не бывает, тут все по-честному.

По-честному с нашей точки зрения. Но не с точки зрения закона. По закону преподаватель не может быть репетитором у своих же студентов, не может писать за них работы и решать задачи. Преподаватель должен заставить студентов учиться самостоятельно. Не получается заставить – значит, надо поднимать вопрос об отчислении.

Есть и другая категория студентов – те, которые иногда ходят на пары, однако, так же точно не решают задачи, не пишут рефераты, просто просиживают на этих парах свои штаны. И при этом они всерьез считают, что им поставят хорошую оценку только за то, что они пришли на несколько пар в конце семестра. Вот такие и подставляют преподавателей, им же обидно, что они сподобились несколько раз прийти на пары и что-то изобразить.

– Лариса, если они вас вызовут, то будут говорить, типа, сдайте нам всю схему, дайте все показания, и вас мы не тронем. Но вы не верьте ни в коем случае. Не верьте ни одному слову. Когда они все узнают, они все это используют против вас, и вас обязательно отчислят.

– Да я уж понимаю, – Лариса криво усмехается, – если я все расскажу, значит, виновата.

– Естественно, даже не вздумайте признаваться.

Вызываю от Саванна-сити такси и еду к Мише на автостоянку.

Тем временем на улице уже темно, время позднее. Мне начинает названивать Денис: «Ты где, ты почему еще не дома?».

Беру по пути еще две бутылки пива и взлетаю по лестнице к вагончику, где сегодня дежурит Миша.

– Миш, беда! – кричу вместо приветствия.

– Что стряслось?

На улице зима, большая часть работы на улице, поэтому Миша сидит в вагончике в зимней тужурке и даже в шапке.

Рассказываю ему в общих чертах что сегодня произошло.

– Миша, я тебя умоляю, я тебе еще раз говорю – если тебя куда-нибудь вызовут и спросят, скажи, что ты эту карту потерял, потерял и все, и не знаешь, где она и кто ей пользуется!

– Ну ты насочиняешь! – Миша говорит то же, что и всегда на такую тему. – Если им надо будет все узнать, они узнают! Легко! Да даже по звонкам можно вычислить, что мы с тобой знакомы и общаемся.

– Так я и не буду отрицать то, что мы знакомы. Я просто скажу, что я эту карту увидела у тебя дома и украла. А ты про это знать не знаешь.

– Ну здрасти! Значит, я завел карту, она у меня пропала, а я даже никуда об этом не заявил?

– А почему нет? Завел карту на всякий случай, положил в ящичек. Время шло, а карта так и не понадобилась. Однажды полез за какими-то документами, случайно обнаружил, что карты нет. Ну нет и нет, а куда-то заявлять ты не обязан.

– Да что ты кипишуешь, еще неизвестно как все обернется, может, никто ничего выяснять не будет.

Миша стягивает шапку и машинально приглаживает рыжие волнистые волосы. И я в который раз с восхищением констатирую, что у него по сей день ни одного седого волоса. Вот как ему это удается? У меня уже половина седых волос, краситься приходится регулярно, немалые деньги относить в салон красоты, а он лишь изредка пойдет пострижется у знакомой парикмахерши за шоколадку, и все.

– Миша, я в этой ситуации больше за тебя переживаю, чем за себя, понимаешь? Со мной хотя бы все понятно, а ты за что должен отвечать?

Хотя нам обоим понятно, за что, просто не говорим об этом вслух. Миша регулярно получает от меня процент за свою карту, как впрочем, и Лариса, и Катя.

Денис опять звонит, требует ехать домой немедленно.

– Поедешь? – Миша встает проводить меня до калитки.

На улице холодный вечерний зимний ветер свирепствует в синей тьме. Миша поднимает воротник, и, не удержавшись, повторяет то, что уже говорил когда-то:

– Если бы мы не расстались, какая прекрасная могла быть жизнь!

Вваливаюсь домой, гремя бутылками, не выпуская сигарету изо рта, в смятенном состоянии.

– Да позвони ты этой девочке, как ее там, Исаенко! – настаивает Денис.

Звоним Исаенко и слышим ее взволнованный до предела голос:

– Вероника Антоновна, моя мама сидит дома в Михайловке и не собирается никуда ехать! Моя мама никуда не звонила! Меня подставили! Я слышала историю про мальчика с такой фамилией, вот его мама звонила, но он с другого отделения!

Оказывается, вся общага уже знает об этом скандале, на Исаенко наехали другие девочки, она уже устала оправдываться. Студенты готовят бумагу в мою защиту, и завтра утром мне ее отдадут с многочисленными подписями.

Мы с Денисом облегченно переводим дух.

И тут звонит Говенко.

– Слушай, завтра придешь к директрисе, и сразу же, первым же делом пиши заявление на увольнение, поняла! Иначе материалы передадут в первый отдел, а там быстро во всем разберутся!

– Вам вообще зачем это нужно? Зачем вы сфабриковали это дело? Хорош заведующий отделением, своих же преподавателей топит!

– Да ты пойми, ко мне пришла их куратор Суходнищева, просила помощи, от тебя житья нет ее подопечным!

– Всего вам доброго, – говорю я и скидываю.

Он опять звонит, но теперь Денис берет трубку и в ответ на просьбу позвать меня, отвечает спокойно, но твердо:

– Она не хочет с вами разговаривать.

И вдруг меня осеняет.

Я сажусь и пишу ребятам из моей группы сообщения, везде один и тот же текст: «Как вы сдавали экзамен Говенко?»

Ответы тоже приходят почти одинаковые:

«Я заплатил ему две тысячи».

«Мне повезло договориться за полторы тысячи».

«Я ему отдал три тысячи»…

Лишь одно сообщение выходит из аналогичного ряда. Один из моих мальчишек написал буквально следующее: «Вероника Антоновна, я просто знаком с девочкой из другой группы, и она мне рассказала, как Говенко потребовал за экзамен залезть под его стол. С его стороны это унижение студентки, поэтому сами понимаете». Ничего не понимаю, но не переспрашиваю.

Сохраняю эти сообщения в избранном и ложусь спать.

Миша – это мой бывший муж, с которым мы прожили двенадцать лет, а потом остались друзьями. Мы регулярно общаемся, помогаем друг другу, несмотря на наличие у обоих новых спутников жизни. Он старше меня всего на год, но не умеет и не хочет пользоваться интернетом и гаджетами, постоянно твердит, что раньше жизнь была лучше, наш район был прекрасен, люди вокруг другие – одним словом, не хочет идти в ногу со временем.

Но мы прекрасно относимся друг к другу, и я помогаю ему во всем – выбрать новую стиральную машину, например, и частично оплатить ее, найти в интернете информацию об отключении горячей воды, воспользоваться сервисами на госуслугах.

Денис – мой нынешний сожитель, он моложе меня на двадцать лет, и ему я тоже неплохо помогаю в финансовом плане. Если выразиться проще, бывшего я содержу частично, а нынешнего полностью.

Еще я помогаю своей тете-пенсионерке. Про девочек-посредников я уже говорила. Я так хочу, чтобы всем моим близким было хорошо!

И разве после всего этого можно меня назвать непорядочным человеком, чуть ли не воровкой и едва ли не взяточницей?