Читать книгу Катана для оргáна - - Страница 10

Между тем, роман молодого дирижёра с Лореной, если попытаться изобразить его нотами музыкальной пьесы, не продвинулся дальше второго такта, как будто прямо во время её исполнения ноты в этом такте были ограничены двумя репризами – спереди и сзади. Роберто повторял одни и те же попытки развить музыкальную тему, но знак репризы каждый раз отбрасывал его к началу такта. Таким знаком служило странное поведение Лорены.

Уже, наверное, все в оркестре обратили внимание на то, какими глазами смотрит на неё Роберто, хотя ему и казалось, что он это тщательно скрывает. Да и она вовсе не делала вид, что не замечает этого. Выражением глаз, тенью улыбки и несметным количеством других секретных средств, которыми обладают все привлекательные женщины, она давала понять, что ей это нравится. И отнюдь не каждый раз она отказывалась пойти с ним в кафе после репетиции. Дважды они даже гуляли вдвоем по Неаполю, и она рассказывала о своей семье, об учёбе, с интересом расспрашивала Роберто о нём самом и, казалось, что ещё немного и создаваемая ими совместно мелодия наконец-то перейдёт в следующий такт, с неизвестной пока гармонией, но… нет.

Робкие или чуть более смелые попытки Роберто обнять и поцеловать Лорену при прощании возле дома, где она жила, очень мягко и от этого очень соблазнительно, но пресекались нежным прикосновением её пальцев, движением плеча, или ласковым взглядом, или нелукавой улыбкой, или ещё чем-нибудь из всё того же неограниченного арсенала приёмов, которым девушек никто не обучает, но которыми они так прекрасно владеют.

Может показаться странным, но не топтание на месте в отношениях с Лореной приводило Роберто в отчаяние. Неудовлетворённость от отсутствия прогресса на любовном фронте становилась для него той призмой, через которую он рассматривал результаты репетиций с оркестром. Ему и в голову не приходило, что одно связано с другим, и, хотя с оркестром дело двигалось, слишком медленный (по его мнению) темп этого движения заставлял его нервничать. Несмотря на это, он не мог не признать, что звучание оркестра улучшалось и что музыканты к нему вроде бы привыкли.

Не в последнюю очередь это было связано с моральной поддержкой со стороны Мокинелли. По крайней мере, так это оценивал и объяснял себе сам Роберто. Даже синьора Гуччо, которая поначалу казалась Роберто ленивой симулянткой, не скрывающей своей антипатии к нему с момента их первой встречи, теперь смотрела на него не так вызывающе, в её взгляде даже сквозило что-то похожее на снисхождение, что Роберто приписывал исключительно волшебному воздействию музыки… ну, может быть, слегка приправленному его талантом дирижёра.

«Проблемным» оставался для Роберто лишь Орсино, тубист. Он сменил тактику, и не сверлил дирижёра немигающим взглядом, полным презрения, как было в самом начале. И он (надо отдать должное) весьма неплохо справлялся со своей партией. Поэтому Роберто чаще всего удавалось не обращать на него внимания. И всё же несколько раз за репетицию он ловил на себе его особенный взгляд. Что же в нём было такого особенного? Насмешка? Вызов? Снисхождение? Точное слово Роберто подобрать не мог, но было очевидно, что Орсино намеренно смотрит на него так. Со смыслом. Со значением. С издёвкой.

Противоядием от этого была всё та же Лорена. Роберто, разумеется, не мог смотреть на неё всё время, Боже упаси! Ведь взгляд дирижёра – это не менее важное средство управления оркестром, чем движения рук. Но посматривать, как бы невзначай, лишний разок скользнуть взглядом, чтобы никто не заметил…

Как же! Все всё давно уже заметили.

Однажды Лорена без предупреждения пропустила репетицию, и её отсутствие немедленно сказалось на настроении дирижёра и на качестве творческого процесса. Впоследствии, отвечая на вопрос Роберто, она сообщила, что навещала больного родственника, однако выглядела при этом такой счастливой, что можно было подумать, что этим родственником был никто иной как повторно воскресший Лазарь.

Конечно же оркестранты давно уже всё заметили, и единственный, кто об этом не догадывался, был сам Роберто. Поэтому он был очень удивлен, когда синьор Дженти после очередной репетиции, как раз когда Роберто хотел предложить Лорене зайти куда-нибудь поужинать или просто проводить её домой, попросил его остаться и «помочь разобраться с одним местом в третьей части». Скрывая досаду на непредвиденное препятствие, Роберто был вынужден согласиться, и смог проводить Лорену только до двери и только лишь грустным взглядом.

Пока музыканты выходили из зала, Дженти – сама озабоченность – листал партитуру, стоя рядом с дирижёром, но как только они остались одни, он захлопнул тетрадь и прямо глядя в глаза Роберто заявил:

– Синьор Кармини, извините, но мне нужно с вами серьёзно поговорить! Давайте присядем.

От такого неожиданного вступления, неприятный холодок пробежал по спине Роберто, и он сел.

– Вы действительно ничего не замечаете? – спросил Дженти.

– Вы об Орсино? О том, как он пытается меня загипнотизировать? – попытался пошутить Роберто. – Вот уж наплевать.

– Я о Лорене.

Неприятный холодок пробежал по спине Роберто ещё отчетливее, и сердце стало биться чаще.

– На что вы намекаете, синьор Дженти? – строго спросил он.

– Синьор Кармини, вы – хороший человек и я верю, что вас ждёт блестящая профессиональная карьера. Кроме того, я, как вы, может быть, успели заметить, очень хочу, чтобы мы победили на конкурсе, и меня взяли бы в оркестр Итальянского радио, – произнося эти слова, Дженти как всегда активно жестикулировал. – Поэтому мне не безразлично ваше состояние, ваше настроение и…

– Синьор Дженти, – перебил Роберто, – давайте обойдёмся без увертюры!

– Хорошо… Синьор Кармини, вас… водят за нос. И об этом знают все, кроме вас.

– В каком смысле? – спросил Роберто, с ужасом начиная догадываться, куда может вести мелодию скрипач.

– Извините, но только вы всё ещё не знаете…, – Дженти опустил глаза, – что синьорина Ианцу – любовница синьора Мокинелли.

Лицо Роберто посерело. Он мгновенно понял, что Дженти говорит правду.

– И давно? – выдавил он из себя.

– Я не знаю, когда это началось. Но знаю, что когда её не было на репетиции, помните? Они с Метрономом, извините, с синьором Мокинелли, ездили в Сорренто, их там видели. Италия – маленькая страна… Мне очень жаль…

Роберто помолчал, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Не получилось.

– А где же они встречаются в Неаполе? Он ведь, насколько я знаю, женат.

– Синьор Кармини, я бы очень не советовал вам в этом копаться. Вы навредите прежде всего самому себе. Просто… перешагните через… эту ситуацию, и двигайтесь дальше. Такое случается нередко, – он вздохнул, – я тоже когда-то через подобное проходил. А кто из нас не проходил? Вы ещё так молоды.

– Синьор Дженти, – голос Роберто дрожал, – я прошу вас сказать, если вы знаете.

Дженти вздохнул.

– Хорошо, но только при одном условии. Обещайте, что вы не будете делать никаких глупостей. Врываться, бить стекла, устраивать сцены.

– Обещаю.

Дженти продолжал молча смотреть на Роберто.

– Обещаю! – более твёрдо повторил тот.

– Знаете, где находится ресторан «Клементина»?

– Да.

– Они сегодня ужинают там.

– Откуда вы это знаете?

– Просто примите это к сведению. И лучше последуйте моему совету – идите домой.

Домой Роберто, разумеется, не пошёл. А направился он, разумеется, туда, где вспыхнувший в нём мазохистский огонь ревности жаждал получить ещё больше топлива. И он его получил. Прячась от внезапного дождя под деревом на противоположной от входа в ресторан стороне улицы, Роберто через полтора часа ожиданий увидел выходящую под хмурое плачущее небо «сладкую парочку». Лорена смеялась, держа Мокинелли за руку. Он что-то рассказывал ей своим бархатным баритоном и выглядел очень бравым, словно никогда не воевавший отставной генерал. Они сели в такси (вместе, на заднее сиденье), такси отъехало, и только минут через пятнадцать после этого Роберто нашёл в себе силы, чтобы брести домой, сдержав своё обещание Дженти не делать глупостей.

Следующие репетиции будут другими, решил он для себя. Он ВООБЩЕ не будет на неё смотреть. Всё, её больше нет. Звук флейты? Это фонограмма. Нет, даже ещё лучше. Он будет смотреть в глаза тубиста Орсино. Прямо, холодно. Со смыслом, со значением. С издёвкой. Дуэль взглядов! К барьеру!!!

Но что же будет тогда с музыкой? С подготовкой оркестра к конкурсу? Разве не это главное, чем он занимается? Разве не для этого он приехал сюда, в Неаполь? Нет, он должен прежде всего добиться успеха как дирижёр, оркестр должен выиграть конкурс, тогда-то она поймет… А что она поймет? Наоборот, тогда все лавры достанутся не ему, а, разумеется, руководителю Католического симфонического оркестра – маэстро Мокинелли. А вот если будет провал, то виноватым будет кто? Конечно же молодой концертмейстер (ну, что вы, какой он дирижёр!), который не продемонстрировал требуемую от него энергичность, не сумел овладеть сложным искусством управления живым оркестром, не справился, не достиг, не оправдал, не удовлетворил, не сфокусировался, не смог, не…

Роберто охватил гнев отчаяния. Он остановился возле какой-то исписанной граффити двери и со всей силы врезал по ней кулаком. С дверью ничего не произошло, а вот с кулаком наоборот. Острая боль заставила молодого человека вскрикнуть. Но зато он тут же забыл про всё остальное и побежал домой спасать руку.

Через час он ворвался в кафедральный собор с перебинтованной рукой.

– Отец Фабио, прошу вас, можете меня исповедать? П-прямо сейчас! Здесь!

– Садись. Слушаю тебя, сын мой.

– Отче, я хочу покаяться. К-каюсь в гневе.

– Это тяжелый грех.

– Да, отче… И поэтому мне самому тяжело. Вдвойне…

– Ты никого не убил?

– Нет! Она… Я сам виноват, что был настолько слеп.

– Что было причиной твоего гнева?

– Ревность.

– Ревность – это разновидность зависти. Это тоже тяжёлый грех. Ты ревновал свою жену к мужчине?

– Нет. Мы не женаты.

– Помолвлены?

– Нет. Но я просто… Отче, мне она… Я хотел… В общем, я случайно узнал, что у неё роман с другим. И об этом знали все, кроме меня. Но она мне ничего не говорила и вела себя так, будто со временем я смогу… Во всяком случае, мне так казалось.

– И с кем ты подрался? – отец Фабио кивнул на забинтованную кисть Роберто.

– С дверью.

– Ты пытался ворваться к ним?

– Нет, что вы. Это была случайная дверь… Меня охватило такое отчаяние… потому что я не знаю, как мне быть дальше. Со мной такое впервые.

– То есть раньше ты не пытался пробивать дверь кулаком?

– Конечно нет! – Роберто не заметил иронии.

– Этому тоже нужно учиться, – авторитетно вымолвил отец Фабио, словно в обязанности хранителя органа входили и уроки по проламыванию дверей. – Так, допустим, на органе ты можешь поиграть и одной левой рукой, но как же ты собираешься дирижировать?

– Я не собираюсь. Вернусь в Бари. Пусть он готовит свой оркестр к конкурсу сам.

– Что? Сын мой, ты не хочешь помогать нашему католическому оркестру? А ты понимаешь, что в таком случае к твоим уже совершённым двум тяжёлым грехам добавятся ещё лень и уныние? Может сразу стоит покаяться и в них? Хм… А не стоит ли за всем этим ещё и вожделение? Или гордыня?! – сурово вопросил монах.

Роберто молчал, опустив голову.

– Чего бы ты больше желал, – уже спокойнее спросил монах, – чтобы она была счастлива, или чтобы она провалилась в тартарары, вместе со своим избранником?

– Не знаю. Теперь мне всё равно.

– А, ну слава Богу, значит это не любовь.

– Откуда вы знаете? – подняв глаза на отца Фабио, Роберто увидел, что тот смеётся.

– Если ты выучил партитуру, откуда ты знаешь, что после ноты до нужно играть соль? Или ты думаешь, что ты первый кающийся грешник в моей жизни? Следуй за мной, – Фабио встал и пошёл в дальний левый угол собора.

Роберто понуро пошёл за ним. Отец Фабио подошёл к незаметной дверце за колонной, достал из спрятанного в складках рясы кармана ключ, открыл её, пропустил перед собой Роберто и снова запер замок изнутри. За дверцей обнаружилась тускло освещённая винтовая лестница вниз, спустившись по которой, они оказались ещё перед одной дверью. Когда монах отворил и её и зажег свет, Роберто с удивлением огляделся. Они находились в большой комнате, которая представляла собой диковинную смесь мастерской, склада, библиотеки, офиса, спортзала и лазарета. Последний был представлен стеклянным шкафом с медикаментами и больничной кушеткой.

– Сядь сюда, – приказал монах, указывая на кушетку. – Начнём с врачевания твоей руки, а спасением души займёмся после этого.