Читать книгу Катана для оргáна - - Страница 9

Гриня сидел в своей мастерской, которую он оборудовал в подвале пятиэтажки, взаимовыгодно договорившись с начальником ЖЭКа, и не спеша занимался изготовлением своего очередного шедевра. Нет, Гриня не был дипломированным художником или скульптором. Не мог он похвастаться и охватившим его высшим образованием конструктора или инженера. А был он с послешколья немного слесарем, немного токарем, а ещё плотником, столяром, маляром и электриком. Но с врожденной смекалкой, искрившейся в глазах, и с творческой жилкой, которые проявлялись в нём таким образом, что, если взглянуть с полувековой высоты на его трудовую биографию, то стал он всё же и художником, и скульптором, и конструктором, и инженером – всеми по чуть-чуть и одновременно.

А началось всё с чего? С того, что талантом ежели Бог кого наградил, то рано или поздно будет оный индивид от других отличие иметь. Например, все будут одной дорогой ходить, на одно и то же смотреть и ничего не замечать. А один посмотрит и вдруг что-то новое углядит, идею какую из глубин ума своего наружу вытащит, да и применит её потом, приладит к чему-то полезному. У древних греков это «эврика» называлось. Так вот и Гриня наш, ходил-ходил по городу, глазел на двери учреждений, заведений или на витрины магазинов и вдруг углядел новаторские возможности в обыденности повседневной.

Что простой советский человек видел чаще всего? Нет, не на крышах, где лозунги и призывы, а на уровне глаз? А видел он примерно одно и то же адресованное ему сообщение, посыл, так сказать. Потому что посылало его, простого советского человека, сообщение это куда подальше. В том смысле, что иди отсюда, не останавливайся!

«Мест нет»

«Мяса нет»

«Пива нет»

«Билетов нет»

«Путёвок нет»

«Бензина нет»

«Приёма нет»

И всё в таком же роде в разных вариантах. То бишь предупреждали товарищи из сферы торговли и услуг сограждан своих, что, мол, не отвлекайтесь, идите себе на завод или фабрику, работайте как следует, производите больше товаров, а к нам заходить не надо – чего время зря тратить и нам работать мешать?

Такие простые по форме и безнадёжные по содержанию послания встречались повсеместно, и никто внимания на них не обращал. А Гриня вот обратил. Узрела его художественная натура несовершенство оформления и несоответствие его той великой социалистической истине, которую сообщения эти в народ транслировали. Ибо таблички эти бесталанно изготовлены были, вкривь и вкось написаны на картонках от коробок или вовсе на тетрадных листках, а прилеплены или вывешены как попало, без вкуса, изыска и красоты. А без красоты оно что? Оно никакого действия возыметь на интеллигентного человека не может.

Хоть и вывесили табличку «НЕТ», а всяк всё равно норовит зайти да спросить: «А может есть? Что, совсем нет? Может где осталось? Мне очень надо, может найдёте?» – и всё в таком же ключе. Что на это можно такому недоверчивому типу ответить?

При всём богатстве русского языка вариантов было не так уж и много.

– ТЫ ЧЁ, НЕГРАМОТНЫЙ?

– ЧИТАТЬ УМЕЕШЬ?

– ВОН ЖЕ НАПИСАНО!

– ВЫЙДИ И ПОСМОТРИ НА ДВЕРИ!

Это если только вежливые варианты брать. А в грубой форме заприлавочный работник заведения просто молча поворачивался жирной спиной к несчастному посетителю и уплывал вглубь своих служебных тылов, где всё то, чего как бы «нет совсем», как раз и хранилось в достаточном количестве. Только предназначались эти запасы не для всех, а для узкого круга избранников и не по той цене, которую государство так опрометчиво и централизованно установило.

Всё это Гриня прекрасно знал, ко всему этому привык и считал это таким же натуральным свойством окружающего мира, как и смена погоды или сезонов в умеренном климатическом поясе. Только уж больно коробило его тонкое восприятие отсутствие эстетики. У природы-то всё красиво выходит, что летом, что зимой. Даже дождь свою красоту имеет, иначе с чего бы художники городские лужи на своих картинах рисовали. А объявления эти самопальные и разношёрстные усладой для глаз не были, а больше на визуальный мусор смахивали. Поэтому и решил Гриня, что надо бы это дело поправить ради эстетизации городского облика.

Для начала изготовил он несколько НЕТ-табличек. Сделал их на картоне белом, какие перьями плакатными гуашью красной шрифтом красивым начертал, а какие с помощью самодельного трафарета закрасил; потом для них основу из фанерки сделал – короче, получилось стильно, взгляду любезно и гораздо понятнее, чем квадрат Малевича пресловутый. Знай Гриня, что тридцать лет спустя такие штуковины, как он сварганил, станут в музеях за деньги показывать и инсталляциями величать, возгордился бы. Но в те годы ему это было ещё неведомо, так что шёл он к светлому своему будущему наощупь. И добрёл ощупью со своими художественными произведениями до продуктового магазина, куда народ чаще тычется в поисках еды. Прошёл сразу к директору (спросив у продавцов, как её звать-величать) и выложил на стол всю свою красоту. В хорошем смысле.

– Советские люди, Наталья Степановна, не чужды культуре, – объяснил он свой жест, – и имеют законное право на эстетичное оформление даже таких, к сожалению, наших негативных временных проявлений, как нехватка товаров и услуг. А поскольку ГОСТа на уведомление об отсутствии наличия товаров ещё не изобрели, то у вас есть возможность стать образцовым социалистическим предприятием хотя бы в этом.

Директор призадумалась, пытаясь понять, хорошо это или плохо, чем это может грозить и что этот незнакомый ей «искусствовед» за это запросит.

– Понимаю вас прекрасно, – продолжал Гриня, – потому я вам это всё оставлю, вы опробуйте и сами решите, как оно пойдёт. Взамен ничего не прошу, просто радею за культурный внешний облик нашей торговли. Но если потребуется, могу привлечь в качестве поддержки инициативы товарищей из райкома, курирующих искусство, – последнее было чистейшим блефом, личных знакомых у Грини в райкоме не было. Но он давно понял, что все пружины городского механизма крепятся там. Самолично испытал это, позвонив как-то вечером из телефона-автомата дежурному в райком (а дежурство там было круглосуточным), когда по осени замерзал в своей квартире из-за холодных батарей отопления. Уже через полчаса после его звонка аварийная бригада (заметьте, трезвая!) примчалась и всё наладила – вот что такое был тогда райком!

Директор магазина идею не отвергла и даже вежливо попрощалась, а спустя две недели встретила Гриню уже как хорошего знакомого. Коллектив торговых работников пользу отфутболивающего искусства соцреализма оценил и одобрил, а Гриня получил мотивационный импульс для расширения своей творческой инновации. Расширение требовало вложений, которых у Грини не было, так что ему пришлось помимо ЖЭКа устроиться в два детских сада дворником-сторожем, где он мог и ночевать (несмотря на то, что спать там ночью было запрещено и негде, кое-как прикорнуть в тепле возможность была), и утром получать порцию пшённой каши от поварихи, естественно, с одобрения заведующей.

Огромные усилия, затраченные на получение дюжины справок, необходимых для ночной работы в детском учреждении (в отсутствие детей) окончательно убедило Гриню, что быть свободным художником – это насущная необходимость, к коей должен стремиться любой человек, который независимость ценит выше голода.

После изготовления кустарным способом, но с невиданным доселе мастерством изделий, после их успешной апробации в двух универсамах дело пошло. Сарафанное радио стало постепенно формировать на Гринины НЕТ-таблички спрос. Нужные для изготовления табличек материалы находились на свалках промотходов, что не требовало затрат, но и не могло обеспечить стабильных поставок, поэтому следующим шагом Грини было найти надёжных поставщиков полуфабрикатов – картона, фанеры, а потом и досок. Параллельно удалось под эгидой ЖЭКа (чтобы ни возникало лишних вопросов у жильцов) оборудовать под склад-мастерскую подвальное помещение одного из жилых домов.

Решение этих задач позволило Грине охватить предметами НЕТ-искусства кафе и рестораны, которые в отличие от магазинов, претендовали на более зажиточных клиентов, но при этом тоже не избежали парадоксов плановой экономики. Их претензии на эксклюзив требовали солидности в интерьере, и в качестве символа такой солидности Гриня предложил монументальный жанр в виде вырезанных в цельном куске дерева и обрамлённых витиеватым орнаментом досок формата 50х30 см. Вывешиваемые на бронзовых ручках входных дверей на красивой толстой верёвке или даже на цепи, эти бескомпромиссные барельефы «МЕСТ НЕТ» были призваны одним своим видом отсечь очередь из не успевших вовремя забронировать места второсортных лиц, желающих попасть внутрь первосортного заведения.

Если таблички для магазинов дали Грине возможность покупать там некоторые товары, которые отсутствовали на витринах, то резьба по дереву для ресторанов и кафе стала приносить ему реальный доход, выраженный в денежных знаках. Это позволило ему отказаться от уборки снега в детсадах и открыло возможности покорения дальнейших сегментов рынка его творческих услуг. Самым многообещающим по масштабу направлением, по мнению Грини, могло бы стать изготовление табличек для инвентарных номеров.

Во всех учреждениях по требованию бухгалтерий номера эти уродливыми каракулями писались масляной краской прямо на мебели, оборудовании, на приборах и бытовой технике, на стремянках и оцинкованных ведрах, на станках, табуретках и всей прочей государственной собственности. Делалось это для «всемерного учета и контроля», то есть для того, чтобы воспрепятствовать растаскиванию всенародной собственности по личным карманам и квартирам отдельно взятых трудящихся. В свою очередь, советские труженики часто совершенно искренне не могли понять анизотропный характер взаимосвязи слов «всеобщее» и «личное». Да и как можно было его понять? Ведь если личный вклад в общее дело считался правильным, необходимым и всячески поощряемым, то почему же отщипнуть себе кусочек результата этого общего дела полагалось вредным и всячески порицалось? Вот поэтому-то одни отщипывали и отвинчивали, а другие обезображивали и уродовали, надеясь, что с клеймом не стащат.

Гриня нашёл компромиссное решение этого диалектического противоречия. Номера необходимость? Хорошо. Но почему обязательно уродливые? Ведь если красота может спасти мир, почему бы не начать его спасение с красивых инвентарных номеров? Потенциальный спрос на изысканные аккуратные номерки, которые бы не ухудшали и без того неказистые предметы казённой обстановки, был в понимании Грини безграничным.

Если бы только удалось предварительно привить чувство прекрасного всем тем, у кого это чувство почему-то дома проявлялось, а на казённой работе – никогда! Разумеется, начинать прививать это чувство нужно было сверху, то есть с начальства. И по этому поводу у Грини тоже были кое-какие задумки. Обладая врожденным дедуктивным мышлением, он рассуждал примерно так.

Все женщины любят цветы. Этим объяснялось, что большинство женского персонала в научных институтах, заводоуправлениях, библиотеках и в приёмных старались украсить свои рабочие помещения комнатными цветами, для чего несли их из дома, размножали отростками, поливали, рассаживали и даже жертвовали на покупку горшков свои собственные деньги. Помещения бухгалтерий, а также приёмных разнообразных начальников своей пышной декоративной зеленью больше соответствовали представлениям об образе райских кущ, чем стены прочих производственных помещений (которые отличались от воображаемых интерьеров ада, пожалуй, только наличием плакатов по технике безопасности). А значит можно было именно при посредничестве женщин донести до понимания руководящих работников высокие культур-мультур идеалы. И в виде чего? Правильно, в виде аккуратно изготовленных табличек для инвентарных номеров (разумеется, с учетом возможного впоследствии дохода Грини).

Вот с такими думами о прекрасном будущем Гриня и трудился в своей мастерской, неспешно и с удовольствием воплощая недавний заказ – большущий короб из оргстекла с подсветкой и надписью «РЫБЫ НЕТ», который планировалось установить прямо на фасаде фирменного магазина «Океан». Работа с оргстеклом была приятной во всем, кроме незначительного специфического запаха. Лист оргстекла легко пилился, а детали можно было быстро склеивать с помощью хлороформа, который Гриня доставал через знакомого врача-хирурга.

Гриня как раз закончил склейку последних двух граней короба, когда услышал шаги и увидел, как по лестнице к нему спускается мужчина. Мужчина не был похож на обычных заказчиков табличек. А на кого он был похож, Гриня догадался сразу же, как только вместо того, чтобы поздороваться, тот утвердительным тоном произнес, словно не спрашивал, а просто зачитывал первую страницу паспорта:

– Розенблюм Григорий Зиновьевич.

– Да это я, – подтвердил Гриня, чем могу быть полезен, товарищ… извините, не знаю, кто вы там по званию?

Гость двумя руками быстро развернул и свернул перед глазами Грини служебное удостоверение, на котором мелькнула фотография в военной форме.

– Олег Олегович, – произнёс пришелец, усаживаясь на стул напротив.

– Извиняюсь, не совсем понял, Олег Олегович – это имя или звание?

Вошедший проигнорировал вопрос. Некоторое время он оглядывал помещение мастерской, потом достал из кармана плаща конверт и вынул из него прямоугольник из оргстекла, на котором были аккуратно выгравированы и залиты краской буквы и цифры: «Инв.№123..». Крепко держа его в своих пальцах, он показал его Грине, пристально глядя ему в глаза:

– Вам знакома эта штучка?

– Конечно. Только это никакая не «штучка», это образец инвентарного номера нового формата, как на нём легко можно прочитать. Хотите, сделаю вам такой же. У вас есть свой кабинет? Стол? Стул? Может быть шкаф?

– А для кого вы это делали?

– Для соседки. На нашем же этаже живёт, только напротив.

– Соседка. Заказала вам. Инвентарный номер, – опять это по тону было утверждение, а не вопрос.

– Не совсем. Я сам предложил ей.

– Можно поинтересоваться с какой целью?

– Отчего же нельзя? Вот посмотрите на мой стол, на стул, на котором вы сидите. Взгляните, взгляните! Видите? Точно такие же номерки. Красиво? Ну, разумеется, красиво! А вот у вас в конторе на мебелях красивые номера? Не знаете? А вы обратите внимание! Обычно в наших учреждениях это просто кошмар – инвентарные номера пишут на самом видном месте! краской!! да ещё как курица лапой!!! Ну вот скажите, почему нельзя хотя бы по линеечке? В школе же всех учили писать ровненько! Вот у меня и возникла идея – повысить, так сказать, эстетику советских производственных интерьеров путём замены этих каракулей на вот такие аккуратные номерки. Я где-то читал, что от этого и производительность труда вырастет. Сделал сначала себе – понравилось. Теперь хочу зарегистрировать это как рацпредложение и распространить на наши учреждения. Между прочим, я – отличник ВОИР, у меня даже значок есть.

– Что ещё за ВОИР?

– Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов! – гордо доложил Гриня. – Показать удостоверение?

– И как же вы прошли на военный завод? По этому удостоверению? – вдруг грозно спросил Олег Олегович, пытаясь застать врасплох неизвестно в чём подозреваемого собеседника.

– Какой ещё завод? Боже сохрани! Что я там забыл?

– Номерок, Григорий Зиновьевич, который вы только что опознали, был обнаружен на оборонном заводе.

– И что тут страшного? Номерок я сделал соседке. Она и моя жена, Соня, подруги, а её брат – какая-то шишка, проще говоря большой начальник.

– Брат вашей жены?

– Нет, брат этой соседки! Вот я ей и говорю (то есть не жене, Соне, а соседке говорю нашей), раз твой брат начальник, наверняка у него есть кабинет, стол, стул и т. п. Давай я ему сделаю в подарок красивые новые инвентарные номера, а если ему понравится…

– Обождите, – перебил Олег Олегович, – в подарок значит. А взамен что вы хотели у него выведать? Просто так ведь подарки не делают.

– Почему же не делают? – удивился Гриня, – вы разве своей жене не делаете подарки просто так?

– Но разве брат вашей соседки подруги вашей жены является вам женой? – нахмурился Олег Олегович.

– Брат… жены?.. Это в смысле шурин? Тьфу! Что вы меня путаете! – рассмеялся Гриня, отчего его гость нахмурился ещё больше. – Давайте по порядку. У нашей соседки есть брат. Моя жена – Соня – с соседкой общается, по-соседски, ну то есть как соседи обычно на одной лестничной клетке. А её брат, не жены, который, а соседки, он какой-то начальник, и живёт не с сестрой, которая наша соседка, а где-то в другом районе, я не знаю где. Но то, что он начальник, это я от неё слышал. От соседки. Потому и решил подарить ему через его сестру, которая наша соседка, инвентарный номер нового образца для его кабинета. Чтобы узнать…

При слове «узнать» собеседник насторожился.

– Чтобы узнать, подойдёт ли эстетически такой образец для его мебели. Может ему захочется другой формы, или другой размер – я же не знаю, какой длины у них там инвентарные номера!

Олег Олегович торжествующе, словно только что ухватил за хвост момент истины, вытащил из кармана тот же самый прямоугольник из оргстекла, снова издали показал его Грине и с садистской усмешкой произнёс:

– Тогда как же, Григорий Зиновьевич, вы сделали вот этот номер, если не знали, какой у этого номера номер?!

– Очень просто. С помощью Дремеля25, – не моргнув глазом ответил Гриня.

– Кто такой Дремель? – выкрикнул Олег Олегович, вскакивая и чувствуя возбуждение охотника, напавшего на след иностранной шпионской сети. – Его адрес!

«Псих какой-то!» – и вправду испугался Гриня, но постарался ответить спокойно:

– Дремель – это вот это устройство, – показал он на прибор со шнуром, похожий на электродрель, – он для гравировки. А цифры я взял просто от балды – раз два три. Это же образец! Вот смотрите, – Гриня достал из ящика несколько табличек разной формы, на всех был указан один и тот же номер.

Возникла пауза, во время которой каждый смотрел на другого с выражением полного непонимания. У Грини было непонимание того, что этот тип вообще от него хочет, а у товарища в штатском – непонимание того – хитрец Гриня или же простак.

Наконец Олег Олегович вернул табличку в конверт, а конверт в карман и спросил:

– Как, вы говорите, зовут этого брата начальника?

– А у него есть ещё и брат? – не понял Гриня, – я не знал.

– Нет! Брата соседки, который сам по себе начальник!

– А этого?! Шут его знает. Соседку зовут Варвара. Хотите, поднимемся к ней, и сами её допросите. Только я не понимаю, что вообще случилось-то? Вам что, мой макет не нравится или что? Я могу другой для вас сделать, могу и по вашему эскизу, делов-то. Можно вместо оргстекла металлические номерки делать, выбивать на них знаки – всё аккуратнее будет, чем эта ваша мазня…

– А давно вы этот самый номер соседке передали для её брата?

– Ой, уже, наверное, больше месяца прошло. Надо, кстати, ей напомнить, спасибо, что спросили.

– Пожалуйста, – неожиданно стал вежливым Олег Олегович. – Пожалуйста, о моём визите и нашей беседе, никому не говорите. Это вопрос государственной тайны. Имейте в виду.

– Что и жене тоже нельзя?

– Я же сказал, ни-ко-му, – Олег Олегович поднялся и направился к лестнице.

– Ладно, а я думал вас к нам на чай позвать. У меня мятный есть, знаете – он успокаивает…

Но нервный гость уже ушёл.

Гриня, разумеется, жене всё рассказал, так как не имел от неё никаких государственных тайн. Ночью они почти не спали, шёпотом обсуждая неожиданно возникшую ситуацию. Взвешивали разные варианты, даже такие радикальные, как фиктивный развод и эмиграцию в Израиль. Но в конце концов остановились на более мягком сценарии, который и претворили в жизнь в течение следующей недели.

Во-первых, жена Грини, имея на себе несчастное после бессонной ночи лицо, сообщила начальнику ЖЭКа, в штате которого её муж состоял (и которому жертвовал ради этого почетного статуса свою зарплату), что у Грини ночью случился сердечный приступ, и его увезла скорая.

Во-вторых, была заготовлена следующая порция резервной информации, которая могла понадобиться в случае, если кто-то вдруг захотел бы посетить больного. Легенда заключалась в том, что Грине стало хуже, и по большому блату удалось устроить его перевод в московскую клинику.

В-третьих, Гриня, слава Богу нисколько не больной, с двумя чемоданами своих самых необходимых для работы инструментов успешно добрался до железнодорожного вокзала (таки действительно на скорой помощи! – знакомый хирург помог), откуда и уехал первым же подходящим поездом на юг к сестре (у сестры благодаря замужеству была не настолько очевидная фамилия).

В-четвертых, прежде чем воссоединиться с мужем, Соне нужно было собраться. За двое суток непрерывных сборов, подбадривая себя пением одной и той же песенной строчки: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз!», она с этим заданием справилась на отлично. А через два дня, передавая той самой соседке Варваре ключи от квартиры (вместе с просьбой поливать раз в неделю цветы), Соня сообщила ей, что их сын-моряк, который живет во Владивостоке (на самом деле в Калининграде), просил приехать – понадобилась её помощь в связи с рождением их первой внученьки! Так что она поживёт у него во Владике, побудет бабушкой.

В-пятых, выкупив целое купе в поезде, Соня доставила и погрузила туда упакованные в мешки вещи. После чего, закрыв шторку на окне и лузгая семечки, чтобы унять волнение, отбыла в Ростов.

Так, на всякий случай.