Читать книгу Манекенщики - - Страница 15

«Двадцать один век шедевров

Двадцать один век эмоций»

1994 год

«Я уже умер? Пожалуй, еще нет. Я понимаю, что за окнами ясный и солнечный день, а я лежу здесь, на холодном полу, арендованного мною Замка, с девятью граммами свинца в сердце, слушаю воркующих под потолком бл**ских голубей, и думаю о том, как это прекрасно – быть слабым и беззащитным. С таким завораживающим спокойствием и жуткой расчетливостью, словно у нее есть сознание, кровь с каждой своей каплей, уносит из моего тела остатки тепла, жизни, а, самое главное, избавляет меня от страха перед смертью, позволяя послушно отдаваться ее власти, словно погружаясь в сладкий и блаженный сон.

Еще мгновение и сплошной гудок…

Зачем же я сделал это? Хотелось бы мне тоже покопаться в своей голове. Но когда ты мертв, уже как-то что-либо не особо интересно. Просто батонишься в куче своего дерьма, в луже крови, с закоченевшим безумием в глазах и ничего не хочется делать на корню.

Полное забвение.

Но раз уж я начал рассказывать, то попытаюсь что-то все-таки из себя выдавить. Первое из объяснений, которое приходит на ум: я сделал это потому, что попросту потерял рассудок, свихнулся от несовершенства мира и испугался необходимости пытаться в нем выжить непонятно чего ради. Потом как-то, проводя анализ своей бестолковой и жалкой жизни в теле этого парня, который сейчас был мной, постепенно впал в депрессию и начал упиваться саморазрушением. Не хочу я больше так жить, понимаете? То, что я вижу – это ужасно, в то, где я нахожусь мне трудно верить. Вдобавок, непонятно откуда берущаяся тревога, и всякие переживания на абсолютно пустом месте… Возможно, виной всему – страх, который присущ каждому живому существу на этой чертовой планете. Но, кажется, я упоминал его. Так, конечно, логичнее и быть не может. А что там еще может быть, я даже не буду пытаться разбираться. Понятия не имею я, да и… к лучшему, наверное.

Ну и вот, кажется, душа покидает тело. Звуки все приглушеннее… материя все менее отчетливая, ну и так далее… я ухожу… прощайте… Ага».

Мрак сменяется на ярчайший во вселенной свет.

«Что? Кто вы такие?»

– Он потерял много крови!

«Где я?»

– Больше бинтов, быстро!

«Это хорошо»

– Освободите проход!

Больничную тележку, на которой лежал 908-ой везли в операционную. Грудь, из которой хлестала кровь, зажимали бинтами. 908-ой подумал, что бредовые видения – это побочный эффект перехода души из одного мира в другой. Он совсем не ожидал увидеть здесь…

…Беатрис.

По ее щекам текли черные слезы.

«Слезы скорби».

Она шла рядом и гладила его рукой по лицу.

– Я не так хотел… – будто оправдываясь, прошептал парень и вновь потерял сознание.

Умиротворение и покой – две самые замечательные вещи в мире. Как их не хватает в нашем стремительном образе жизни. Ничто не отвлекает. Полное равнодушие происходящего к тебе не остается без взаимности.

Самоубийца очнулся через несколько часов. Он медленно приоткрыл глаза и интенсивно заморгал. Первое что он почувствовал, как свет вновь сопровождает его существование. Скромный луч солнца пытался просочиться через старые жалюзи. Попытка пошевелить рукой оказалась удачной. Никогда еще не было так легко и хорошо. Это и есть «тот свет»?

«Славное местечко».

Он выдохнул с облегчением и улыбнулся.

– Алекс! – словно очнувшись ото сна, воскликнула Беатрис, и подошла к его кровати.

– Последнее Пристанище? – удивился герой, но потом вспомнил, что уже видел ее.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Мне нравится здесь…, – прошептал парень и сделал лицо счастливее.

– Я так рада, что ты жив, – плача, но уже не от горя, говорила девушка, – я так волновалась. Я думала….

– Жив? – как будто не поверил Алекс.

– Да. Я не могла позволить, чтобы ты умер, – Последнее Пристанище расплакалась сильнее.

– Секундочку… То есть как это?

Выходит, он, до сих пор, при том же теле и находится, вероятно, в госпитале. Лишь сейчас самоубийца замечает у себя на груди повязку. Потом смотрит на свои руки, трогает себя за лицо? Вот ведь черт, а!

– Ну, зачем?.. Зачем ты это сделал? Ведь мы же договорились… – У девушки участилось дыхание, – ты – дурак, понимаешь? Ты сделал это из-за меня, да? Тогда это самый глупый поступок в твоей жизни.

– Я сделал это не только из-за тебя…

– А из-за чего же еще?

– Вряд ли, это уже важно.

Потом молчание. С полминуты никто не проронил ни слова.

– Это ты нашла меня?

– Я хотела забрать его.

И взору обоих представился сверток.

С некоторое время, жертва собственной глупости молча пялился на упакованную вещицу.

– Пожалуйста, не забирай его у меня, Беатрис. Это залог наших с тобой отношений.

А потом хотел было протянуть руку, чтобы дотронуться до ее лица, но спасительница не дала этого сделать.

– Ты еще не окреп, – сказала она, и дотронулась до его руки, с прикосновением которой парень почувствовал резкий прилив сил.

Девушка выдержала паузу, чтобы подобрать слова, но, при сложившихся обстоятельствах, это представлялось весьма тяжко.

– Ты должен жить своей жизнью, Алекс.

– Моя жизнь без тебя не стоит и единого вздоха…

– Ты лишь внушил себе это…

Так что же было на уме у Алекса до этих событий? Перемотаем назад с того момента, когда он сидел на полу с распростертыми ладонями, на которые падали лепестки роз.

Его терзал ужас. Не давало нормально и полноценно жить осознание своей несостоятельности, отсутствие смысла в таком существовании, а что самое страшное – бессилия. И он не говорил ей о своих тревогах. И чтобы продолжать молчать дальше, захлебывался спиртным и отравлял способность мыслить наркотиками. Тогда ему было окончательно на все наплевать. И лишь рояль старательно откладывал желание покончить со своими мучениями, всадив к чертовой матери, пулю в сердце!

Символично и благородно.

В любые сложные периоды своей жизни Алексу казалось, что он спит. Слишком давно. Заснул шестилетним ребенком и видит кошмарный сон. Непонимание и невменяемость реальности назойливо склоняли к этой теории. Вот-вот его должна разбудить бабушка, но она почему-то не делает этого. Как правило, многие прогнозы событий из его жизни сбывались с такой точностью, словно он сам написал к ней сценарий и строго ему придерживался. У него не было никаких сомнений, что все будет именно так: он будет лежать на полу с простреленной грудью и стеклянными глазами.

Что же с этим поделать? Самовнушение опасная штука, и, в то же время, такая нелепая, как черно-белое немое кино в режиме ускорения.

Треск ломающейся мебели та-ааа-ак искушает слух. Возможно ли, что она испытывает боль, как Алекс, и не способна прекратить ее. Скорей всего, да. Он передал ей каплю своего сознания, и она кричит от страданий сухим, лишенного всякого достоинства, голосом.

Он бы уже сейчас начал поджигать мебель и картины, но ему нужно куда-то девать свое отчаяние.

«Такая эйфория охватывает разум, когда даешь волю своим самым злобным эмоциям. Под ноги попадает все: урна, кочерга, поленья, книги. С рояля стулом были сметены чашки, бутылки, пепельница, ноты… Нетронутой, наверное, останется лишь шахматная партия, начатая когда-то уже давно и продолжающаяся до сих пор. В окно полетел мольберт.

Так ему и надо. Не то чтобы я сумасшедший! Мне больно. Я одержим этой болью. Хотели, чтобы я освободил жилплощадь? Ну, так и восстановите ее после меня! Оставили меня без работы? Уж я-то вас не оставлю. Долго еще будете по крупинкам собирать дорогую вазу, в которую я только что запустил яблоко. Шерлок Холмс выстреливал на стене инициалы королевы Виктории, а я украшу камин с помощью «смит-энд-вессона» своим автографом. Статуя древнегреческой богини Венеры? Как вы хорошо ее отреставрировали… Держи мощный удар стальной кувалдой в голову! Какой очаровательный и услаждающий грохот гипсового камня. Глаза застилает пыль, все волосы в ней, а я продолжаю думать: какая хорошая вещь – эта кувалда. Не забуду ею потом и мраморную балку снести.

Я – зверь? Теперь, да! Я жажду хаоса и ужаса. Я добиваюсь состояния, при котором уже перестану контролировать себя? Надо выпить еще! Сердце захлебывается собственной кровью. Сейчас я остановлю его мучения!

Алекс судорожно забивал порохом свой старинный Пистоль. Удручающий вид, перепачканная одежда, налитые кровью глаза и размазанные грязные подтеки от слез по всему лицу – похоже, ему было глубоко по**й, каким он предстанет перед Господом Богом. Фитиль запален. Трясущаяся рука медленно и неуверенно поднесла оружие к распахнутой груди. Дуло надежно врезалось в кожу…

«Давай еще разок мы с тобой проделаем это. Но уже без Нее. Я зажмурил глаза: земной свет мне больше не нужен. Сейчас я увижу загробный. Прощай, Беатрис я люблю тебя. Сейчас еще немного поплачу и выстрелю. Мне осталось дождаться… Ну?!

Стоп! Откуда музыка?!»

Арендатор замка открыл глаза и подумал сначала, что так прозвучал выстрел. Глупо, конечно, подумал, но потом решил повернуться в сторону рояля, и, какого же было его удивление, когда за ним он увидел…

– Беатрис? – произнес он, – как ты здесь… – но, вдруг, понял, что она не слышит его. Та сосредоточена на музыке. Исполняется их любимая песня. Меломан оживился. Он потушил фитиль мокрыми пальцами. Его сердце сжалось от ностальгии. Момент начал приобретать значение. Он убрал Пистоль в кобуру, вшитую на брюках, и осторожно подошел к роялю. Исполнительница улыбнулась, как на фотографии. Тогда он сделал снимок – когда-то давно. Девушка сидела на скамейке, на центральной городской улице и делала вид, что не замечает фотографа. Но сейчас она с восхищением в глазах смотрела на него. Лицо умалишенного расплылось в сердечной улыбке. Он присел рядом, и, вот теперь, они заиграли в четыре руки.