Читать книгу Манекенщики - - Страница 5

«Миннезанг»

2113 год

12 мая

– Ты это называешь чертовщиной? – с усмешкой на лице произнес парень лет эдак двадцати восьми-двадцати девяти в белой пижаме и перебинтованной головой. Из маленькой квадратной бумажки он насыпал в рот красно-желтого порошка и залпом туда же опрокинул стакан с крепким напитком, а потом сдобрил все это дело кисленькой закуской.

Только что другой парень, который выглядел постарше, немного смуглый, также одетый в белые цвета, но в одежду более солидного покроя; и с ухоженными черными волосами, зачесанными к затылку; нелестно отозвался о воспроизведенном на древнем граммофоне стихотворении, зачитанном девочкой.

Автор вопроса, разжевывая вкуснятину, вместе с грязью со своих пальцев, стоял у окна, рядом с проигрывателем. И, после того как выключил его, продолжил:

– Чертовщиной я называю совершенно иное, мой некультурный друг. Я же рассказывал тебе однажды, как эта война поменяла приоритеты. Помнишь? А вот тебе художественный вариант…

Этот «некультурный друг» возлежал на кровати прямо напротив окна, всей своей сущностью подтверждая, что тот, кто назвал его некультурным, попал в самую точку. На него падала тень перебинтованного, чему он был особенно рад, ибо солнце за окном, казалось, может расплавить стекла и выжечь к чертям занавески. Наиболее удобным ему казалось держать левую руку под головой, как он и сделал, а левая нога, причем обутая в истрепанный ботинок, с вопиющей бесцеремонностью была задрана на неприбранной кровати. Правая, и вовсе, будто отброшенная за временной ненадобностью, валялась на полу как кукольная. В таком ленивом и хамском положении своего тленного тела, обессиленный ничегонеделанием, пальцем правой руки он ковырял в носу и внимал рассказчику.

– И из чего, собственно, чертовщина-то получается, а? Да из того, что один лем души не чаял в одной андромеде, а та всего лишь спала с ним, как бы «между прочим», и под ручку ходила на киносеансы. В то же время любила она и состоятельных ребят с хорошим чувством юмора, образованных и с инкубаторным воспитанием «настоящего мужчины», коими качествами ни по одному из этих пунктов ее парень не обладал, да и, говоря по правде, не особо то и стремился ими обзавестись, дескать, с какого это хрена! Парочка так давно состояла в отношениях, и привыкла друг к другу, что девочке не хотелось расстраивать его правдой. Думала, все наладится и, рано или поздно, встанет на свои места. Однако, бездействие ничем хорошим не заканчивается, и наш чувак пострадал конкретно.

Повествователь освободил от содержимого еще один стаканчик.

– А потом, бац! – прилетают инопланетяне! И лежит, эта барышня, значит, без чувств, в сугробе около мертвого тела своего нового бойфренда. А этот лем, ну, который якобы души в ней не чаял, спасает ее и уносит в безопасное место. А когда та приходит в сознание, и узнает с его слов о произошедшем, он долго на нее смотрит. Очень долго. Смотрит и смотрит. Вот не знаю, минут пять, наверное. И пауза… А, знаешь, на кой черт эта пауза? На кой черт, знаешь, спрашиваю? Пауза, для осознания ей, что, дескать, помнит он все. Что вот он, как бы спаситель, в любой момент уйти может и бросить ее тут на произвол судьбы. На планете-то – все, хаос. Он понимает, что и она понимает… И увидела она в его глазах обиду за обманутую любовь, разочарование в верности и предательство. Увидела в его глазах так все явственно, как будто сама его до этого любила и грела надежду быть с ним вечно; словно не она от него, а он от нее отказался. Прочувствовала, поставив себя на место этого парня. Ощутила всеми сосудами своего тела, всю ту ненавидимую, непередаваемую, душевную боль, лекарством для которой может быть только полное отчуждение от этого телесного мира – смерть. А он стоял все это время и смотрел на нее, пытаясь жалостью к ней, обстоятельствами в коих она оказалась, подавить разрывающие сердце обиду и любовные страдания, не утихавшие в нем столько лет. Вот что называется чертовщиной, мой дорогой друг. Такой чертовщины я и врагу не пожелаю.

И еще один стакан был немедленно опустошен.

Слушатель ничего на этот счет не ответил, он только взял и закурил.

– Сколько уже можно курить, а, знаток поэзии? Вся комната будто после взрыва, – возмутился парень с перебинтованной головой, и приоткрыл форточку.

– А зачем нужно каждый раз слово «чертовщина» выделять прописным шрифтом?

– Ну, знаешь ли… – хотел было объяснить герой, – это все-таки…

Но тут же был прерван вопросом:

– А как ты познакомился со своей девахой, а, 908-ой?

908-ой был пациентом «Дома Наоборот». За год, проведенный здесь, единственным человеком, с кем ему посчастливилось сдружиться, и с кем ему разрешалось контактировать, был Консиллер, неотесанный персонаж, от которого жутко воняло, но всегда с идеальной прической и в ослепительно белой униформе. Частенько они сидели здесь, в палате и распивали текилу.

– Что значит со своей «девахой»? Выбирай-ка выражения, дружище!

Здесь Консиллер иронично фыркнул.

– Ну, ты же отзывался так о своей подруге…

– «Деваха» – это жаргонное слово, я же называл ее «девушкой».

Парень с именем из чисел выдержал некоторый момент, чтобы собраться с мыслями, почесал в области груди и продолжил рассказ:

– Как закрутилась моя история? – одновременно с повествованием, начал он ложкой раздавливать в порошок круглые мерцающие капсулы из розовой коробочки, – полтора года назад, по-вашему, около 2 тысяч «объятий» назад… 20 октября 2111 года. По-моему, в тот день я пил итальянские электронные коктейли «ELC» в баре на улице Двадцать Восьмого Июля. Забавно, правда? На улице Двадцать Восьмого Июля двадцатого октября! Отвратительные коктейли, но голову с них сносило, не подберешь. Да, да, мистер Зализанная Прическа, умели тогда коктейли делать. Что замечательно их не надо было смешивать с препаратами для безопасного усвоения алкоголя – основное, знаешь ли, преимущество электронного алкоголя. Так вот, сижу, пью и, вдруг, подходит ко мне бармен и пистолетом мне в лицо тычет. Вот, ведь, наглый ублюдок! Говорит, надо платить вперед, а то появился тут один лем, после того как вдоволь напивается, вместо оплаты счета, убивает барменов выстрелом в голову. Зверюга, говорит, отмороженная. Стрелял, рассказывает, в него шесть раз, но, по пьяне, так ни разу и не попал. Ну, он ему, говорит, как бутылкой по голове дал. А он взял и ушел и ничего не сказал, как будто ничего и не было. Как ни в чем не бывало, ушел, чудодей. Ну, я ему и говорю: «Ты пистолет-то убери, дружище. Во-первых, с момента Катастрофы прошло уже сто семьдесят тысяч «объятий», а во-вторых, у меня депрессивное настроение (творческий кризис, знаешь ли!), и никак мне сегодня не до ловкачеств, а потому со мной проблем не возникнет». А он о своем, говорит: «Так не пойдет!» Упертый малохольный кретин. И тут подсаживается ко мне андромеда с черными волосами, красивая такая, как бионическая кукла с супермаркета на Джона Леннона, и сует ему в нос пачку красных эмблем. Якобы за себя и за меня. Я говорю: «Зачем это?». Я и сам в состоянии заплатить за свою выпивку. А она мне: «У вас очи красивые, цвета солнца». Она очень интересно изъяснялась. А я говорю ей: «Вы выглядите взволновано». А, бармен, наконец, забрав деньги, ушел, и стали мы пить коктейли наедине. Я пью, и она потягивает. И, вдруг, спрашивает: «Кто вы?». А я отвечаю: «Я – манекенщик. Чищу мир от людей, не приносящих пользу обществу; она, вроде бы, считается одной из престижных профессий двадцать второго века, поэтому очень привлекательна в плане хорошего заработка. А между делом собираюсь стать писателем, пишу всякие разные философские статьи для одного издательства. Оно, ― говорю, ― самое известное на всех Островах Большой Надежды».

– Вы пишете статьи, вроде таких: «как спасти мир»?..

– Да, что-то вроде «как спасти мир от кретинов»?

– Кретинов слишком много. Легче уйти в свой мир, где нет места этим идиотам.

– Но тогда есть шанс прослыть сумасшедшим.

– А-ха-хах! Ой, да кому интересно мнение придурков… Я бы почитала эти ваши статьи.

– Увы, теперь я буду испытывать неловкость.

– С чего бы?

– Проще писать подобные изъяснения для людей незнакомых.

– К велиару стыд. Я, однажды, заплаканного панка зрячила – назола им одолевала, и чхать он хотел, что люди про него вознепщевают…

Я очень долго переводил в голове ее слова, а она, похоже, даже не переживала из-за образовавшейся паузы. Мне потребовалось время, чтобы потом научиться – не заполнять тишину ненужной болтовней. Наконец, я тоже спросил:

– Ну, а вы кто?

Она так сияла, что можно было греться рядом с ней.

908-ой закончил приготовления с сыпучей массой и принялся нарезать закуску.

– Меня величать Элси. Мой папенька известный изобретатель. Знаете, там всякие штуки для головы…

– Чип-будильник?..

– Именно.

– И что же делает такая прекрасная андромеда из знатной семьи в таком захолустье? – я пытался ей подыгрывать, без всяких насмешек, разумеется, так, хохмы ради.

Ей по ходу нравилось.

– Бросьте. Здесь однажды «Ginger Roges» выступали.

– Шутите?!

– Серьезно! Даже в газете писали.

– Как же я пропустил этот момент…

– Теперь это культовое место.

– Поэтому, вы здесь?

– Да. А еще я просто люблю пить алкоголь. Мне кажется, в двадцать втором веке мир должен привыкнуть к тому, что андромеды часто и много пьют.

– Полностью вас поддерживаю. Я тоже люблю выпить, скажу, даже больше, что я в принципе законченный алкоголик.

– В таком случае, вы мне очень нравитесь. Может, лобзните меня?

– Что?

– Поцелуйте меня…

Я не стал проявлять приличия из серии «не позволять девушке делать того, о чем она потом будет сожалеть», потому что мне было, честно говоря, плевать. Но на этом основании не стоит думать обо мне, как о невоздержанном и невоспитанном ублюдке. Мне хотелось быть раскованным, ведь я молод и моя душа удовлетворялась разрушением стереотипов. Так что да, черт возьми, я поцеловал ее, и, должен признаться, что это был великолепный вкусный поцелуй!

Разрушитель Стереотипов прекратил разделывать закуску, чтобы не оттяпать себе палец, так как закрыл глаза и облизал губы, в попытке воссоздать ощущения.

– Никого прежде я так не целовал. Губы у нее словно были созданы для этого. Ты только сам представь, они как спелые вишни. Как сочные, спелые, наливные вишни…

Консиллер брезгливо поморщился, потому что ему больше нравилось целоваться с биокуклами из Торгового Центра.

– Значит, Элси?

– Да, Элси.

– У меня это имя ассоциируется с какой-то знакомой х**нью, – изрек он.

– Оставь-ка свои фантазии при себе.

908-ой опять опустил веки.

– У вас ангелу подобно целоваться получается, – шепчет она мне.

И мне приходится ее смущено благодарить.

– «Смущено благодарить»? – бросил насмешку Консиллер, – поди, ты думал о том, как бы у тебя трусы не лопнули!

– Возможно, и так, ибо, живые девушки заводят по-настоящему.

Тут-то насмешник обошелся без комментариев.

– Вы когда-нибудь бывали в баре на 2564-ом километре? – спрашивает она у меня, – там подают текилу из сока настоящей агавы.

– Это мое второе любимое место после кровати.

– Сногсшибательно!

– Похоже, я люблю вас! – заявляю я, и, вежливо подозвав к себе бармена, пускаю ему пулю в лоб, как бы в доказательство своих слов.

А-хах! Черт возьми! Мы неслись из этого бара как ошпаренные. А потом гуляли по Калискому мосту, прямо под звездами.

Консиллер старался активно принимать участие в ознакомлении с историей «опекаемого» им пациента.

– То есть, ты вышиб мозги бармену на глазах у андромеды и постояльцев?

– Да-ааа, черт побери! – развел руками 908-ой и чуть не выронил нож, – не упустил момент сэкономить немного денег. Все равно он был идиотом.

– Что же было дальше, ловелас? – снисходительным тоном напомнил о своем интересе к этой истории Консиллер.

– Я вдохновился писать мудрые статьи. Стал номером один для издательства. Мне даже выделили кабинет. Потом и Элси призналась мне в чувствах. Я предложил попробовать сблизить отношения, и стали мы жить вместе. Ну, не в кабинете, разумеется, а в квартире. Классно мы с ней тогда развлекались: пили, танцевали, выступали в барах с «театром крыс».

– Стоп! – приостановил рассказ санитар, – что еще за «театр крыс»?

– Ну, как же? Актерская труппа из бионических грызунов; Шекспир, все дела.

– Че-еее! Для чего он вам был нужен?

– Не знаю. Когда мы напивались, она истерически желала пойти в церковь и наловить там крыс. Мы ловили, наряжали их в костюмы, и разыгрывали всякие спектакли.

– Спектакли?

– Это такие постановочные зрелищные выступления: актеры разыгрывают на разные темы сцены, зрители смотрят и аплодируют.

– А на что похожи эти сцены?

– Я думаю, на нашу жизнь, чувак.

– Даже не верится, – помотал головой из стороны в сторону Консиллер.

– Мы, между прочим, неплохие деньги так зарабатывали.

– А как же работа манекенщиком?

– Я уволился. Слишком грязное дело для влюбленного человека – скажу я тебе.

– А дальше вы, вроде, расстались?

– Скорей всего, да. Сказала, что я стал ей даже противен. Мол, я на нее плохо влияю.

– Прямо так и сказала?

– Да. Ты представляешь!…. Но, боги с ней! Выпьем!

908-ой сначала протянул санитару бумажный квадратик с перетертыми таблетками, потом, наполненный до краев стаканчик. Консиллер приподнялся на кровати, потушил сигарету в пепельнице, лежащей подле него, и взял выпивку.

– Ее дальнейшая судьба мне неизвестна, а вот я попал сюда.

– Неплохая история, – выразил похвалу Консиллер, – для романа будет самое то.

– Для какого романа?

– Ну, который ты пишешь.

– Ах, да, точно!

Ребята выпили. Санитар потянулся за закуской.

– Так, мне нужно проведать других пациентов.

Выплюнув несъедобную часть на пол, и, встав с кровати полностью, мистер Зализанная Прическа направился к выходу. Посмотрев ему вслед, 908-ой сосредоточенно начал перебирать в голове числа, и делать пометки в тетради, а чуть позже написал такую статью:

«Никогда еще не было такого чувства как страх перед грядущими мгновениями конца света. Мгновениями, когда все закончится, лишится материальной сущности, сущности бытия; перестанет быть чем-то важным, навсегда потеряет свой цвет для восприятия и утратит всякое значение. Не будет никакого повторения или попытки, запасного варианта или поддерживающего фактора спектра возможностей, попросту говоря, шанса. Мгновение улетучится как облако пара или дыма, развеется по колоссальной площади вселенной и растворится как капля воды в могущественных толщах океана времени.

Перестанет быть.

Мгновение тут же пропадет, как и появилось. Оно пронесется так быстро, что невозможно будет осознать его, почувствовать, и что-либо сделать в этот отрезок времени. Мерцание искры длится дольше. Дольше длится путь мысли по нейронным связям. Дольше длится импульс, побуждение, осознание. Дольше длится момент смерти. Именно это мгновение в своей абсолютной невесомой позиции времени, абсолютной неуловимости и бесполезности для практических целей невероятно важно для каждого, пусть даже не замечающего их.

Жизнь складывается из гугол миллионов мгновений. И лишь несколько из них способны задеть наш внутренний мир и оставить свой неизгладимый отпечаток, глубокий след своего пребывания на песке огромной пустыни господних просторов…»

2112 год

14 февраля

– Сегодня 908-ой устроит очередное цирковое представление для нового выпуска нашего журнала. Сделаем подготовительный вариант.

И господин Фыва начал диктовать машинистке:

«Ранним утром четырнадцатого и одна вторая февраля на памятник всеми известного музыканта двадцатого столетия Сида Вишеса залез молодой человек и принялся кричать в громкоговоритель нецензурную брань. Он оскорблял проходящих мимо людей, плевался во все стороны и показывал непристойные жесты. Такое нахальное и возмутительное поведение не могло остаться без внимания наших добропорядочных граждан из двадцать второго века, и вскоре у памятника собралось около пятнадцати человек, в числе которых был и йорклиционер. Они начали потирать кулаки и возмущенно выкрикивать:

– Слезай оттуда!

– Вот уж мы тебе всыплем!

– Да ты сдурел!

Только этот явно нетрезвый лем, несмотря ни на что, продолжал материть мирных граждан на чем свет стоит, а потом вытащил из кармана куртки лист бумаги, и серьезным зрелым голосом оповестил всех о его содержимом…»

Господин Фыва, этот низенький полненький человечек в оранжевой рубашке с белым галстуком, удобнее уселся в своем первоклассном редакторском кресле и приготовился.

– Кхм… – изрек он для начала, и соизволил зачитать:

После этого на глазах изумленной публики, статуя Вишеса закурила и, вместе с лемом, пошла в бар».

– Черт возьми! Нет, последнее предложение не пиши, – прервал девушку редактор Фыва, – пиши так:

«Вы что не умеете читать? Простите мне мое любопытство, но как же вы тогда умудрились стать журналисткой?». Нет. Нет. Нет. «Ни одна овца не смеет упрекнуть меня в том, что я баран». Опять нет! Совершенно не так! «Сначала мы избавляемся от стереотипов, потом будем их возвращать». Черт! Щенг! Ще-еее-енг!!!

В редакцию вбежал уродливый мальчуган лет двенадцати.

– Вы звали меня, лем?

– Да, Щенг-прощелыга. Срочно найди 908-ого и спроси у него, когда он собирается лезть на памятник Вишеса. Гони во весь дух, хулиган!

– Да, лем! – сказал парень, и проглотив таблетку с синтезатором воздуха, умчался, как если бы его сдул «36-708».

Это был весенний солнечный полдень с элементами «72-33». Оператор погоды решил убрать «72-33», и это стал обычный солнечный полдень.

– Эй, Шек, переведи часы на 231 минуту вперед. Пусть вечер наступит немного пораньше. Я сегодня хочу выпить.

– Алкашня… – пробурчал Шек, и перевел часы на 231 минуту вперед.

– Черт! Уже четвертый час, – заметил редактор, – где носит этого несчастного?!

Эти незаметно пролетевшие 4 часа 908-ой проводил в баре на Чертовом проспекте. Компанию ему составляли какие-то сексапильные барышни.

– Здравствуйте, господин.

– Господь один… – пробурчал хриплым назидательным голосом парень, – что тебе нужно от меня, Щенг-прощелыга?

– Простите, что отвлекаю вас, лем, от душевного времяпрепровождения, однако, к вам меня послал господин Фыва. У него весьма неотложный вопрос, характер немедленного разрешения которого, он передал в своем визжащем крикливом тоне. Вопрос касательно той сфабрикованной истории с памятником Вишеса для издательской статьи…

– Кто просит? Господин Фыва? А-ха-ха-ха-ха-ха! До чего смешное имя! Кто это такой?

– Это ваш издатель, лем.

– Ах да, точно! – и его очередной приступ смеха подхватили сидящие с ним девицы.

– Лем 908-ой, господин Фыва намерен получить ответ в ближайшее время.

– Но я еще недостаточно набрался для этого … – усмехнулся лем 908-ой, – иди, а то я пошлю тебя к черту, если ты будешь продолжать мешать мне пьянствовать.

– Но, лем…?

– Скажи Фыве, что мне нужно дойти до кондиции.

Щенга опять как «36-708» сдул.

– Что этот бездарь решил напиться до беспамятства? Так он сорвет все наше мероприятие! – отводил душу на бедном подростке господин Фыва, – живо доставь этого псевдописателя ко мне!

– Господин Фыва, …

– Я слышать ничего не хочу! Скажи этому соплежую, что употреблять алкоголь я ему разрешаю только после выполнения своих обязательств перед издательством!

– Да, лем!

От такой беготни пришлось съесть еще одну таблетку с синтезатором воздуха. И Щенг вновь умчался, сдутый «29-90» катастрофической силы.

Но в баре на Чертовом проспекте 908-ого не оказалось. Барышни, недавно составлявшие ему компанию, сообщили мальчугану о соседнем баре, прямо на перекрестке Сида Вишеса и Чертового проспекта. Щенг помчался туда, как сдутый «36-708». А-хах!

– Лем 908-ой? Лем 908-ой?

– Малыш Щенг, присаживайся, угощайся.

– Что вы, лем? Я весь в трудах.

– Тебя опять послал ко мне господин Фыва?

– Да, лем 908-ой. И он разрешает вам употреблять алкоголь только после выполнения своих обязательств перед издательством.

– Вот так и сказал?

– Слово в слово.

– Вот ведь черт, а! Сдается мне, что я уже переборщил с выпивкой…

– Помилуйте, лем…

– Скажи, что я, наверное, собираюсь сначала выспаться.

И сила «36-708» вновь используется в качестве сравнения скорости Щенга.

– Да что этот бездарь о себе возомнил?!

И вдруг все услышали с площади Сида Вишеса брань через громкоговоритель.

908-ой зачитывал стихотворение, с максимальными удобствами водрузившись на памятнике экс-басиста:

«Посвящается Лейле Элси Айслэй:

И потом сладко уснул.

2113 год

12 июня

Вы когда-нибудь бывали в «Доме Наоборот», где все наоборот? Настолько наоборот, что здравый смысл граничит с абсурдностью, а невиданные глупости приравниваются к проявлениям гениальности. Место, где правит полная деградация, как наивысшая степень совершенства и расцвета человеческого индивида. Психбольница, где из лекарств, прописывают табак и алкоголь. Выкидоны врачей, а вернее бесшабашных медиков, которые: то залезут на столбы линий электропередач и примутся гоготать, изображая киберптиц; то обвешаются оголенными проводами и пустят по ним ток; либо изобьют до смерти какого-нибудь пациента. Здесь все было наоборот: вместо нормальной еды подавали порошки, которые надо было заливать кипятком; вместо душа – отправляли ополаскиваться специальным химическим раствором, отталкивающим грязь. А на ночь стены обливали высокооктановым бензином, чтобы поджечь в случае бунта или побега.

Ни у кого не было особой охоты попасть сюда, особенно у 908-ого, начитавшегося романов Рэя Бредбери и, преисполненному красно-розовыми представлениями о жизни. И первое, с чем он столкнулся, став постояльцем этого места – с невозможностью выделиться своей эксцентричностью в «лиге первостатейных психов». Эти сорвиголовы целыми днями только и делали, что ставили на уши весь персонал: играли в шахматы, пили текилу, обсуждали назначение морей и океанов и разгадывали кроссворды. И, если делать как они, то отличиться не получится. А, ведь, для 908-ого главным критерием являлось быть не похожим на остальных.

Однажды ночью, проживая еще в Звериной Клетке, пристрелив тридцать шестого за свою жизнь человека, он уныло побрел домой, осознавая всю обыкновенность этих преступлений. Людей в Звериной Клетке убивали чаще, чем они обзаводились автолоджиями. Лицензии на убийства имели многие: йорклиционеры, манекенщики, межконтинентальные бизнесмены, аппаратчики…

Законы стали такими изощренными и гибкими, что, как ни старайся, лишение жизни имело все шансы приравниваться к благодетели. Сначала все шло хорошо, у 908-ого в кармане был пистолет, а точнее револьвер, которым он и сносил башни обитателям своего района – неплохой образец превосходства над человеческой жизнью, так сказать, подаренный ему однажды сестрой, постоянно напоминающий о наличии спасительного метода. А потом он разочаровался.

Поэтому, в «Доме Наоборот» парень решил проводить свое время за такими исключительными занятиями, вроде распития текилы, повествования своей жизни и написания статей.

Вот, кстати, еще одна из них:

«Все свои самые лучшие вещи я создал под действием алкоголя. Мало кто знает, но это так. Алкоголь был и остается моей музой на протяжении самой мать ее бесконечности, самой мать ее гордого величества вечности и прочей е*отни, что подразумевает бытие. Наша жизнь это дерзкая су*а, выпрашивающая жертвы для подпитки своего сволочного эго. Вот ты рад сейчас, а плата будет потом. Платят все. И платят в этой жизни, в этой форме своего жалкого плачевного существования. Как только отказался платить, жизнь тут же бросает карты и покидает стол. Это жизнь не умеет бороться, а не ты.

Жизнь боится дерзких.

Алкоголь помогал мне сочинять стихи, он помогал придумывать статьи, и он согревал меня, когда никого рядом не было. Почему я кому-то должен в этой жизни быть обязан? Я должен был обязан чему-то. Стеклянные и жестяные подруги заботливо несли мой творческий порыв в дикое поле фантастических заготовок, и вот тут-то папа разгуливался и чувствовал себя как дома. Именно алкоголь давал воплощение моему духу написания, именно он повлек за собой драйв потрясений, испытываемых от красочности и эстетической пошлости слога. Именно он и был причиной этого, и как безмолвная бабочка несущаяся на потоках андеграунда придавала вкус и смысл нечленораздельным крикам побитой души.

Когда боги просили, а порой и вымаливали энергию для своего тщеславия, воздух сотрясался от конвульсий моего мозга, и рука просто порхала на бумаге, как крылья колибри, незаметные даже временем и его сопутствующей заразе знаменовать достославный конец всему, что бы не начиналось.

Именно алкоголь помогает писать эти строки и стирать согласно геометрической прогрессии чувства ответственности за вопиющую наглость при надругательстве над собственной совестью, и растлевать попытки разума одержать высоту.

И кому же я пою оду? Алкоголю и его волшебной способности превращать сумбурную гамму эмоций в упорядоченный поток созерцательных мыслей и креатива. Бедный мой друг, мне нечем тебе отплатить кроме слепой верности, кроме искренних побуждений угождать твоей силе и надежде на справедливый итог от череды нелепых действий под влиянием твоего присутствия и твоей поддержки.

Милый мой друг, твоя эпоха переживет человеческую цивилизацию, и стимул, который ты даешь, пусть и взаймы, оправдает твое назначение и умастит твою скорбь по утерянным душам.

Милый мой друг»…

Потом он отхлебнул немного текилы, расплющил жидкий карандаш об стекло и призадумался.

Постъядерный «72-33» вот уже сто двадцать объятий лил не переставая. Мерзкий неприятный «шесть, мать его, один ноль ноль» Что-то среднее между «как из ведра» и мелким моросящим пакостником. Чертова погода. Небо так и просило плевка в рыло.

– У тебя идиотский смех! – раздраженно выпалил 908-ой и попросил у Консиллера сигаретку.

Санитар с ловкостью фокусника осуществил его желание.

– Так о чем это я рассказывал? Ах да! Недавно тут вспоминал его. Слышал когда-нибудь о Пыльном Иоанне? Его называли Пыльным потому, что он часто сидел в библиотеке, полной грязных и пыльных книг, получая от этого эстетическое наслаждение. Он никому не разрешал прибираться в ней. В поддержании настоящей чистоты, по его мнению, нуждались только сердце и разум.

Пыльный Иоанн часто бывал в баре на 2564-ом километре (это был единственный известный мне бар с настоящим камином в зале). Он любил нахлестаться самыми дорогими спиртными напитками и танцевать с глупыми барышнями джайв под музыку из автоматов. У него был заводной джайв. Это такой быстрый танец со свободными движениями. Потом Пыльный Иоанн возвращался домой, набивал свою деревянную трубку табаком и пускал дым за игрой на рояле. Заканчивая вечер электронными коктейлями, он ложился спать, а на следующий день продолжал кутить по новой. Откуда я все это знаю? Я тоже кутил вместе с ним. В наше веселье входило: бегать по крышам припаркованных автолоджий, встречать рассвет на крышах жилых домов, производить впечатление на барышней; а еще я брал у него уроки игры на рояле. Мы разучивали «Битлов», «Титаника», «Девять Дюймов» и еще всяких – чудесное время, что еще сказать… Я мечтал выступить концертом в одном мексиканском баре. Ты никогда не слышал о мексиканских барах? Я очень хотел быть похожим на Брэндона Флауэрса, только вот галстук с жилеткой и с рубашкой на мне плохо смотрелись, а еще чертова борода никак не росла, хотя, это уже не так важно. Все бы шло гладко, не перестань Пыльный Иоанн контролировать себя в употреблении алкоголя, женщин и впечатлений. В таких случаях, приходилось мне брать, арендованный в прокате автолоджий, и везти его до Кактус-сити к одному нашему знакомому инженеру, в редкие разы составлявшему нам компанию. А от бара на 2564-ом километре до Кактус-сити, скажу я тебе, ни х**на не ближний путь. Наш разгульный образ жизни продолжался больше полугода, пока его не застрелили. Конечно, Брэндон Флауэрс из меня не получился, а вот к Пыльному Иоанну я проникнулся симпатией. Он научил меня игре на рояле и джайву. Достойную жизнь он прожил. Позднее я очень гордился знакомству с ним. Разумеется, я спросил его однажды: «Пыльный Иоанн, почему бы тебе не завести семью? Ну, знаешь там остепениться, как говорят?» и, догадайся, что он ответил? «На**ен надо!» – были его слова. «Человек, – говорил он, – вырастает, обзаводится этой так называемой семьей, детей штампует, ходит на работу – и все дела, по той простой причине, что не знает больше, чем можно занять себя в жизни, либо боится быть не как все. Все, что он делает – притворство, отвлекающий маневр от его подлинных желаний. А самое страшное для человека, вовсе, не одиночество, не горе, не болезни, – говорил он, –самое страшное для него – это прожить фальшивую жизнь»… Про себя он говорил, что знает, чего он хочет, и не бежит от своих желаний, а они у него заключались в том, чтобы не заниматься всякой х**нью, а быть настоящим человеком и получать от жизни кайф.

Вот такая вот история о Пыльном Иоанне и она подошла к концу. Так что… спасибо за внимание.