Читать книгу Москва – Гребешки - - Страница 10

Сопровождавшая пассажиров от аэровокзала до самолёта работница аэропорта никак не могла остановиться. Её бесило. Её корчило. Её подкидывало и подбрасывало.

Она рассвирепела. Она разъярилась. Она с катушек слетела.

Она продолжила поливать грязью людей, находящихся в салоне автобуса.

Она посылала проклятья российским пассажирам, она безбожно кляла людей из ближнего зарубежья, она хлёсткими словами нещадно ругала иностранцев.

Она орала, что эти чёртовы «мериканцы» совсем обнаглели. Что они посылают нам свои огромные «Боинги», а мы, как проклятые, радуемся…

Она кричала, что эти загнивающие «гевропэйцы» навязывают нам громадные свои «Аэробусы», а мы, идиоты, катаемся на них в своё удовольствие…

Ох, как она бесновалась… Ох, как она злилась… Кто бы видел…

С ни в чём неповинных пассажиров наглая, отвязная, крикливая и горластая дама с красной повязкой на руке, тут же, без передыха, смело и люто переключилась сперва на «международное капиталистическое», затем на федеральное правительство и вообще на всю эту «никчёмную» современную государственную власть.

Их она крыла яростно и даже весьма пафосно. Как хотела, так и крыла.

Жгучими совершенными и несовершенными глаголами во всех падежах.

Красочными причастиями и весьма ядовитыми и колкими деепричастиями.

«Правильными» существительными и весьма «неправильными» прилагательными.

Не брезговала они и точками с запятыми, чёрточками и дефисами, кавычками, прямой и косвенной речью, длинными пространственными диалогами и длиннющими монологами, монотонными бубнениями и эмоциональными всплесками, короткими тире, длинными и очень-очень предлинными многоточиями, весьма робкими застенчивыми вопросительными и ударными восклицательными знаками, меткими междометиями и столь важными и очень многозначными предлогами, особенно «в», «на» и «с».

Да. Они, предлоги эти, были очень и очень востребованы. Да-да. Более чем.

Без них, без этих нужных и даже необходимых предлогов, пазлы бы не сложились.

Без них и картина-то не картина, а так… – фитюлька сплошная, козявка бесцветная, тусклая и безликая. Колориту русского без них нет. И это не обсуждается. Это истина.

Тётенька вошла в раж, восторженно махала голыми руками, страшно кривила лицо, плевалась по сторонам и ругалась как последний сапожник, пардон, сапожница.

Отборная брань разносилась по салону – словно злые вороны и вороватые сороки в небе летали и дрались отчаянно меж собой – перья только кружились и падали, падали, падали на грешную землю, пардон, на пол заплёванный.

Ох, как её корёжило… ох, как её вверх подкидывало… ох, как её всю наизнанку выворачивало… Всю подноготную стало видно.

Ох, как ей это всё надоело… Хуже горькой редьки…

Жить ей не хотелось…

Хоть в петлю… Хоть в омут… Хоть в пекло… Хоть на рельсы…

Хоть в мясорубку… Хоть в бетономешалку… Хоть со скалы с разбегу…

Хоть куда… Лишь бы не видеть всего этого пустопорожнего…

Не жизнь, а сплошное безобразие!

Врагу такого не пожелаешь!

Да! Сдохнуть лучше! Умереть! В гроб! В землю!

Да! Под землю! На небо! На небеса далёкие!

Туда! К Богу поближе! От людей подальше…

И такая «каторга», опять же по её жёстким, но жизнью вымученным словам, продолжается уже без малого десять лет, или пятнадцать… а то и все двадцать – двадцать пять. Вечность целую это всё тянется… тянется… и тянется…

Да! Долго эти мытарства жизненные длятся.

Надоело! Обрыдло! Глаза бы на всё на это не смотрели…

«И когда же это всё кончится… Когда??? А?? Кто скажет?? Кто мне подскажет?? Кто заступится за меня?? За такую уставшую и измученную женщину… Кто поможет?? Кто? Кто? Кто? Заколебало оно уже меня всё в карамельку…» – завершила она выплеск своих острых и гневных чувств и эмоций, накопившихся за эти долгие мученические и страдальческие годы.

Ни в чём неповинные «пассажиры-охламоны» молча, вместе с набежавшей вдруг слюной, проглотили это импровизированное, жёсткое по своей сути и ругательное по словам, эссе в их адрес от глубоко истерзанной непутёвой жизнью и надоевшей хуже горькой редьки этой «чёртовой работой» обезумевшей от всего этого «скотского и даже какого-то звериного безобразия в стране» уставшей от сказанного и другого всего прочего простой русской женщины.

Перепуганный насмерть водитель тоже это слушал, и тоже молча, отвернувшись от разошедшейся коллеги и спутницы, вобрав в себя плечи так, что они с ушами срослись, и нервно колупаясь гаечным ключом, шилом и отвёрткой в заглохшем моторе.

Так долго продолжалось. Кому-то вечность целая показалась.

Шофёр всё колдовал и колдовал над молчавшим и почившим в бозе двигателем.

Он что-то шептал… просил… умолял… что-то обещал… клялся… крестился…

Наконец мотор смилостивился и завёлся.

О, чудо! Слава Богу!

Автобус с места сдвинулся.

Путешествие продолжилось.