Читать книгу Девочка со спичками - - Страница 12

Дождь лил не переставая вторые сутки. Город словно разбухал от потоков мутной воды. Она с грохотом обрушивалась с козырьков подъездов; клокоча, стекала по лестницам магазинов; заливала стоки и пузырилась в уличной плитке, колотилась в водосточных трубах, метко брызгала прохожим прямо под коленки, в самые сердцевины светлых летних джинсов, – и наполняла улицы холодной, совсем осенней сыростью.

Педсовета, конечно, не было – слишком пустяковая история, за уход с урока не исключают, – но отца Полины биологица в школу все же вызвала. Он ожидаемо не пришел – однако, закончив говорить с Ириной Львовной по видеосвязи, вышел из комнаты и молча замахнулся на Полину со спины. Она сидела на полу в ванной, разбирая бесформенную кучу жесткого, пересушенного белья. Полина чудом успела увернуться от оплеухи, но отца это только раззадорило. Он ударил ее – методично и спокойно, никого не опасаясь, – еще несколько раз, толкнул на пол и бросил белье сверху.

Все их разборки давно проходили без слов – и от этого было только хуже. Она больше не плакала – лишь уворачивалась еще быстрее; еще искуснее избегала встречи с ним на общих квадратных метрах; еще точнее предугадывала его поведение с похмелья – пока это не стало частью ее характера. Полина пропиталась страхом, как младенец запахом молока, и наконец перестала придавать ему какое-либо значение. Остались только рефлексы – когда она украдкой ловила тяжелый взгляд отца в зеркале; когда осторожно выскальзывала из ванной, закутавшись в два полотенца, и поспешно захлопывала дверь в свою комнату; когда он запирал ее дома одну на много часов за то, что она выходила на улицу в недостаточно скромной, по его мнению, одежде.

К шестнадцати Полина научилась жить с этим, и довольно сносно. Она подсовывала отцу аспирин и соленую воду с утра; ей беспрекословно открывали дверь соседские бабушки, которые почти всегда знали, где на этот раз ошивается Григорий со своими собутыльниками; она могла по одному неуловимому движению его глаз догадаться, что грянет буря, – и придумать правдоподобный предлог уйти из дома на несколько часов и не возвращаться до самой ночи.

Иногда ей казалось, что этим даже можно управлять, – особенно когда она угадывала намерения отца и он милостиво оставлял ее в покое. Полина приносила ему, похмельному, еду, иногда сама покупала алкоголь на сетевых распродажах и ставила в холодильник, платила за интернет, драила полы в его комнате до блеска, подкладывала ему свежую одежду к дивану, где он проводил львиную долю времени, – и в такие моменты он благосклонно улыбался дочери, но ей по-прежнему было страшно. И поэтому каждый раз, возвращаясь домой, она застывала в нерешительности перед дверью подъезда, как будто силилась пересечь границу какого-то потустороннего мира, где ее не ждало ничего хорошего.

Вот и сейчас она стояла на месте, изучая скрученные от времени пластиковые объявления. Мелкие буквы, штрихкоды с номерами телефонов – все сливалось в какое-то блеклое, черно-белое пюре.

«Продам электромо…»

«Уважа… жильцы, 14.10 в 18:00 состоится…»

«Профилактические работы по ремонту 9g-сети…»

Полина натянула наушники и капюшон ярко-желтого дождевика, развернулась и побрела вдоль дома. Он был

длинным и загибался, как исполинская змея, напротив возвышалась такая же серая «рептилия» – и обе они почти соприкасались головами и хвостами, делая двор похожим на разбитый, никуда не плывущий корабль.

Есть хотелось нестерпимо, до рези в животе – но это никогда не бывало веской причиной вернуться.

«Еда – это просто жиры, белки и углеводы. Это даже не вкусно. Будешь много есть – растолстеешь».

Она слизнула каплю дождя с верхней губы – на вкус та была немного металлической – и пошла еще быстрее. Странная мантра помогала, особенно когда она смотрела вниз, на свои бедра, и тихо их ненавидела. Те с каждым днем становились все более округлыми на контрасте с костлявыми плечами и тонюсенькими руками. Полина взрослела и неумолимо превращалась из угловатой девочки с вечно растрепанными косичками в девушку-подростка. Она часто и подолгу рассматривала себя в зеркале, с испугом отмечая, что плоская грудь медленно, но растет; что талия на фоне бедер и груди начинает выглядеть еще тоньше. Отец тыкал ее под ребра всегда резко и без предупреждения – каждый раз, когда она имела неосторожность надеть одну из футболок с декоративными разрезами и названиями подростковых нейророк-групп. Тогда она возвращалась к себе в комнату и, сгорая от стыда, заворачивалась в одеяло. Она снова и снова разглядывала золотистого оленя на стене. Он стоял, спокойный и гордый, надежно упираясь ногами в землю, которая поросла пластиковой травой, и смотрел на нее темными черешнями глаз.

«Беги!» – говорил олень, и она бежала – на улицу, прочь, куда подальше.

Снаружи было мокро и зябко; редкие прохожие все как один стремились к теплу и свету далеких окон, которые посверкивали веселым желтым янтарем сквозь поредевший дождь. Писать кому-то и напрашиваться в гости было поздно, и поэтому Полина просто села на корточки в сумерках под окнами первых этажей и прижалась спиной к стене. Она поморщилась: на лопатках все еще ныли синяки. Когда отец был трезвым, он бил по-особенному – скрученными вещами под определенным углом, чтобы не оставалось следов.

Полина смотрела на капли, на качающиеся ветви деревьев, слышала всплески на лужах, когда по ним проезжали машины: даже не видя их, она научилась различать тихий стрекот, который издавали электромоторы. Время тянулось невыносимо медленно. Черные, вывернутые ветром наизнанку листья кустов в палисаднике шумели и перешептывались – как будто там кто-то медленно и печально ходил. Полина тревожно вглядывалась в темноту, ожидая, что этот кто-то, наконец, выйдет, проявится, – но там опять никого не было.

Ей вдруг стало не по себе. Она вскочила – затекшие икры резанула боль – и выбежала из квадрата темноты в безопасное перекрестье света фонарей.

Там, в центре двора, в круге неровного холодного света высилась давно обесточенная и глядящая пустыми провалами технических окон водонапорная башня. Ее много раз пытались переделать – то в магазин, то в бар, но ничего не выходило – башня была словно заколдована. Жители в конце концов привыкли, что она необитаема, и энтузиасты в какой-то момент оставили попытки вписать башню в окружающий мир. Скрываясь от отца на улице, Полина часто представляла, что в башне кто-то живет, – и тогда любой скрип и шорох оттуда обретал новый смысл, делая их двор особенным, не похожим на другие – и очень, очень интересным. Она могла часами смотреть на башню, представляя, как внутри по невидимой винтовой лестнице спускаются и поднимаются призраки. Это были ее призраки, она придумала их – и они, в отличие от любой другой темноты, не были злыми, Полина это откуда-то знала.

Она подняла голову и посмотрела на их с отцом окна – они не горели. С такого расстояния было не разобрать, сидит ли Григорий в очках, просматривая платную рекламу, – он иногда зарабатывал этим на очередную бутылку, – или просто спит.

Полина нехотя глянула на часы. «22:50». Пора возвращаться домой. Завтра ей все-таки придется пойти в школу. «Болеть» так долго без справки нельзя.

«Черный человек, Черный человек, забери меня», – как заклинание, быстро произнесла она про себя – и тут же испугалась своих мыслей.

Черный человек – это был их с мамой странный секрет, который она хранила годами и не забыла, несмотря на возраст.

Когда-то, когда мама была еще жива, они остались без денег в конце месяца. Отец снова пил, а у мамы не забрали свадебное платье, которое она сшила, – потому что жених и невеста поссорились перед самым торжеством и разошлись.

Платье так и висело на вешалке в прихожей. Полина украдкой несколько раз расстегивала молнию на чехле и гладила белые волны, чувствуя под руками мелко поблескивающие бусинки и бисер – и какую-то волшебную, несбывшуюся, далекую жизнь, которая становилась плоской и неживой, как кружево в темном мешке.

В тот вечер они сидели с мамой на кухне и пили пустой зеленый чай с последней химически-розовой зефиркой.

– Мико, выше нос! Хочешь, погадаем, как в детстве? – мамин голос в такие моменты становился тонким, почти девчоночьим, острым и озорным, а пальцы начинали сновать в поисках каких-то мелких предметов, призванных развлечь Полину. Мама зябко куталась в толстый верблюжий свитер – она уже тогда страшно похудела и все время мерзла, даже если за окном было плюс двадцать пять.

Этому гаданию ее научила бабушка. По рассказам Людмилы, она была наполовину японкой, эмигрировавшей сюда еще в тридцатые, когда тут строили автозавод – тот самый, на котором потом стал работать отец Полины. В наследство от бабушки-японки Людмиле достались чуть приподнятые уголки глаз, маленький нос и темные брови – они же, только менее выраженные, перешли и к Полине.

Ей не нужно было ничего объяснять: Полина притащила из комнаты лист бумаги, пару ручек и маленький зеленый мешочек. Лист она разорвала на мелкие квадратики, дала половину маме, вторую себе, и они начали рисовать.

Рыба, солнце, молот и наковальня, дерево с большими корнями – мамины руки мелькали над бумагой быстро, умело, потому что она часто делала зарисовки будущих платьев.

Десятилетняя Полина сосредоточенно пыхтела и выводила что-то свое – ракушка, колесо, флаг на мачте корабля, цветок, пригнувшийся от ветра, – это было почти состязание, кто больше символов придумает.

Наконец, когда горка бумажек перед ними стала достаточно большой, мама сгребла их все в мешочек и перемешала.

– Так, – деловито сказала она, улыбаясь во весь рот, – хочу, чтобы завтра у нас был килограмм зефира. Повезет ли мне в этом деле? – Людмила покопалась в мешочке со всей тщательностью – и вытащила на свет робота-пастуха, пасущего кривоватую, квадратную овцу. Рисунок Полины.

Мама засмеялась:

– Кажется, мироздание намекает, что нам пора завести собственную ферму и делать органический зефир из овечьего молока.

Полина тоже несмело улыбнулась.

– Теперь ты спрашивай! – Мама протянула ей мешочек, и Полина, взяв его, надолго задумалась.

«Хочу, чтобы ты выздоровела, повезет ли мне в этом деле?» – чуть было не спросила она, но осеклась. Полина знала, что маме от этого станет еще больнее.

Вдруг она вспомнила про платье, висящее в прихожей.

– Хочу выйти замуж, – сказала девочка, словив удивленный взгляд матери. – Повезет ли мне в этом деле?

Она долго копалась в мешочке – и наконец достала бумажку.

Та была испещрена темными грубыми линиями, которые виднелись даже с обратной стороны. Она перевернула бумажку. Это был ее рисунок. Она сделала его второпях, напоследок, поддавшись порыву.

– Это… черный человек? – озадаченно спросила мама, склонив голову.

У фигурки все было черным – ноги, руки, невидимое лицо в частых нервных линиях. Просто набросок, но весьма пугающий.

– Плохой знак? – испуганно подняла глаза Полина и посмотрела маме в лицо.

– Нет, что ты! – Людмила снова заулыбалась. – Черный человек может означать все что угодно. Смотри.

Она взяла из рук Полины рисунок, надорвала в двух местах, чтобы выделить руки человечка, и обхватила ими указательный палец дочери. Получалось так, как будто Черный человек обнимает ее.

Полина засмеялась: от бумаги стало щекотно. Страх, едва дотронувшись до сердца, отступил перед светом глаз матери, которая сидела напротив и держала дочь за руку.

– С тобой все будет хорошо. С тобой все будет хорошо, – зачем-то дважды произнесла мама и крепко обхватила ее ладонь второй рукой.

* * *

Полина вернулась домой только за полночь; постояла в прихожей – там было хоть глаз выколи, потом сбросила обувь и заглянула в большую комнату. Отец давно спал, и она поморщилась – запах перегара сбивал с ног.

Сняв только дождевик, Полина легла в постель и долго ворочалась с закрытыми глазами, не в силах заснуть, снова и снова перебирая в голове эссе про планктон. Ей хотелось завтра подойти к Ирине Львовне, может быть, извиниться, и попробовать переписать работу – хотя она была уверена, что ничего не перепутала и теория 1961 года верна. В любом случае с Карповой придется помириться: Битва Школ через месяц, и готовиться к ней они должны вместе.

Полина заснула, думая о планктоне и море, а дождь шумел за окнами, как волны, которые качали их квартиру и бились нетерпеливо о борт.

Только под утро, сквозь сон, она почувствовала, что ей не хватает воздуха. Дернулась на кровати, в панике открыла глаза: над ней высилась черная фигура и сжимала руками ее горло.

От ужаса Полина несколько секунд не могла понять, кто это; не могла кричать – но наконец различила в предутреннем мраке силуэт отца.

– Людка-а-а… – хрипел он, как будто в белой горячке, и его глаза были налиты кровью и алкоголем. Он не отпускал ее.

Полина в страшной тишине забила руками и ногами, стараясь оттолкнуть его и чувствуя застывший крик внутри, – и окончательно проснулась. С неистовой силой она пнула отца обеими ногами, и он повалился на спину.

Она только успела схватить дождевик и рюкзак – и бросилась прочь, хлопнув дверью квартиры изо всех сил, чтобы замок сработал. Полина понеслась вниз по лестнице, все быстрее и быстрее, чувствуя, как ноги наливаются тяжестью, – и втайне надеясь, что школа в такую рань уже открыта.

Идти ей больше было некуда.