Читать книгу Девочка со спичками - - Страница 5

Игорь опоздал. Когда посреди ночи в роскошной, с французским шиком обставленной спальне Геворга Даланяна раздался звонок, мать президента уже лежала на столе больничного морга без признаков жизни.

Смерть ее, хоть и была предсказуемым окончанием длинной болезни, случилась очень быстро. Арина Соколова будто прыгнула в нее, легко и свободно, и очутилась сразу на другой стороне, без формальностей. Ее внешность почти не пострадала от перехода и просто стала чуть более неподвижной и отстраненной, чем всегда. Звезда Мариинки – черноглазая, строгая, белокожая и точеная, как мраморная статуя, она даже после смерти несла на себе отпечаток того, что окружающие обычно называли одаренностью и безусловным, выдающимся талантом.

Молодой врач, закрытый защитным костюмом так плотно, что были видны только глаза, занес скальпель над телом, и тот блеснул прямо над оголенной грудиной – там, где должно было быть сердце.

В этот момент его наручные часы оглушительно запищали в твердой, пропитанной формалином тишине. Он от неожиданности выронил скальпель: нож упал прямо под ноги, чуть не проткнув ступню.

– Слушаю! – Врач поспешно поднял запястье чуть выше и услышал то, что заставило его глаза расшириться. Часы отдали несколько коротких приказов, и молодой доктор, выдавив: «Я понял, извините…», поспешно вышел из бокса.

Балерина осталась лежать на столе в полном одиночестве, холодная и нагая, но по-прежнему величавая и спокойная, и если бы кто-то сейчас увидел ее не в блестящих сталью и хромом больничных декорациях, а на кровати, например, в номере гостиницы, то подумал бы, что она просто спит. На ее поблекшей руке сияло кольцо с крупным бриллиантом цвета шампанского. Камень впитал слепящий свет морга и посверкивал праздничным, живым блеском. Он напоминал о запахе пудры, тяжелых красных кулисах, сиянии сотен пайеток, уложенных идеально поверх твердого белоснежного корсета с китовым усом. Костюмеры затягивали этот корсет на Арине почти каждый вечер – много лет подряд. В нем она сжималась до состояния, когда готова была прыгнуть и пролететь даже сквозь игольное ушко, – и вставала на пуанты, легко и удивленно вытягивая руки вверх, как только что проснувшаяся в незнакомом месте молодая птица.

Именно такой ее и застал в закулисном коридоре Мариинки тогда еще подполковник Александр Соколов, двухметровый и широкий, тщательным образом выбритый, пахнущий дорогими духами – и без сомнений прущий, как крейсер, к своей цели. Балерина сидела на пуфике у стены и еле сдерживала слезы – выбегая со сцены, она подвернула ногу. Соколов подошел и уронил ей на колени тяжелый букет кремовых роз.

Через год, когда они, даже не расписавшись, спешно паковали концертные костюмы Арины, чтобы переехать в роскошную квартиру Соколова на улице Циолковского, она уже носила под сердцем их сына. И ее жизнь как будто остановилась, уступив дорогу маленькому темноволосому мальчику, которого она так и не простила за украденные несколько лет балетной жизни и пару десятков важнейших выступлений.

Вокруг Игоря всегда было много пустого пространства – толстый слой воздуха, который незримо отделял его от всех остальных. Этот воздух прилип к нему с детства, когда мать брала его на руки, только чтобы покормить или переодеть, а отец принципиально к нему не прикасался лет до трех: «не мужское это дело». Игорь был единственным сыном в семье, но Соколов-старший так и не смог найти причины любить его просто так. В голове полковника прочно сидела мысль, что любое расположение зарабатывается тяжким трудом, как в армии. Сын не был исключением. И совсем скоро расстояние, которое с ним держали родители, стало для мальчика естественным, хоть и рождало смутный дискомфорт где-то в районе груди. Словно кто-то ковырял это место каждый день, как невкусный десерт, маленькой серебряной вилкой. Он сжился с этим чувством, и ему даже не приходило в голову, что ощущения от жизни могут быть другими.

В начальной школе этот воздух кристаллизовался в ледяную стену, которая только росла между Игорем и его матерью. В те времена Арина по ночам безутешно оплакивала ушедшего к какой-то еще более юной гимнастке Александра Петровича. Иначе как по имени-отчеству отца в семье называть было не принято, и мать ходила на цыпочках до тех пор, пока ходить стало не за кем.

Семилетний Игорь лежал в своей комнате, накрывшись одеялом с головой и прижав его подушкой сверху, и задыхался от душной темноты и слез. И не потому, что ему было больно от ухода отца, а потому, что он понимал: мать долго не пробудет одна. Как маленький зверек в беде, мальчик интуитивно ощущал, что в ее дальнейших планах теперь окажется только обузой.

Так и вышло. В скором времени Игорь был отослан в военную гимназию с полным проживанием – отец постарался напоследок – и после этого стал видеть мать дай бог если раз в месяц. Он изредка выхватывал ее тонкое, почти эльфийское лицо на городских афишах среди деревьев и людей, когда в выходные гимназисты выходили на пробежку в ближайший парк. А потом, спустя двадцать пять лет, когда он неожиданно для всех стал первым лицом государства, они поменялись местами. Теперь уже мать встречала в городе портреты сына, на которых он сиял уверенной улыбкой и призывал всех вместе строить открытое, лучшее будущее.

Будущее без нее.

И поэтому, когда Игорь в ночь на двадцать девятое апреля услышал в трубке сонный извиняющийся голос Геворга, который сообщил ему, что его матери больше нет, что-то содрогнулось в нем, пробило болезненную брешь, как в подводной лодке, и потрясло до самого основания. Но все остальные его части в ответ на этот удар кто-то равнодушный механически, будто переборки, задраил еще плотнее, не пропуская наружу потоки слез и запоздалых сожалений. Дроны тихо жужжали в ночи, снимая ничего не выражающее лицо Соколова, когда он, протрезвевший и сосредоточенный, быстро набирал в мессенджере указания для Геворга: «Не вскрывать. Не отдавать. Не хоронить и не кремировать без указания. Хранить в холодильнике».

И когда утром Рома Крестовский, обеспокоенный новостями от Геворга, осторожно поинтересовался, что случилось с матерью президента, Игорь просто и коротко ответил:

– Она умерла.