Читать книгу Четыре сокровища неба - - Страница 13

Мужчина за окном уже делал это раньше. Его шляпа низко надвинута, затеняя нос, но все еще видна сжатая линия губ, и рот влажный. Это говорит о том, что ему не привыкать к тому, что он собирается сделать. Это говорит о том, что он точно знает, чего хочет и как этого добиться.

Мужчина поднимает искривленный палец. Мы выпрямляемся по стойке «смирно». Палец шевелится в воздухе, затем перебирает и перелистывает что-то, словно ища забытое воспоминание. Когда он проходит мимо нас, мы вздрагиваем, каким-то образом ощущая тепло прикосновения сквозь стекло.

Потом он останавливается.

Пауза, затем подтверждение. За окном мы вдыхаем как единое целое. Каждая из нас считает, что он указывает на нее.

Однако он хочет не нас. Ему нужна Ласточка, девушка слева от меня. Когда мы это осознаем, то успокаиваемся. Но не Ласточка. Она улыбается мужчине и склоняет голову, но я чувствую, как ее тело напрягается от осознания, которое начинается в плечах и тянется вниз через все остальное.

– Вон, – командует охранник сзади.

Мы выходим из смотровой комнаты одна за другой, наши шелковые платья шелестят при каждом шаге. Мы выстраиваемся в главной комнате, и тогда входит мужчина с улицы. Он смотрит на Ласточку так, словно знает о ней все, знает все о нас.

Мне следует держать голову опущенной, но я не могу перестать смотреть. Ласточка улыбается мужчине застенчивой, сдержанной улыбкой, ее тело уже превращается в то, что нужно отдать, в то, что ей не принадлежит. Как обычно, откуда-то спускается тень в форме колокола. Это госпожа Ли, и она здесь, чтобы подвести Ласточку к мужчине, чьи глаза блуждают по ее телу. Как голодный пес, думаю я.

– Хороший выбор, – говорит госпожа Ли. Голос у нее низкий, бархатистый. – Хотите посмотреть поближе?

Мужчина хмыкает, затем кивает.

– Покрутись перед нашим клиентом, – говорит она Ласточке. Ласточка крутится перед всеми нами: первыми начинают движение ее бедра, затем плечи, затем стройная линия ее шеи, неприкрытой и сочной. Ее заколотые волосы блестят на голове, как ночная река. Она сделала макияж нежно-сливовым и с золотыми нотками, а ее губы красные, как вино. В шелковых голубовато-сиреневых брюках и шелковой рубашке, расшитой цветами, она могла быть принцессой, которую нарядили перед сватовством.

– Итак, – говорит мужчине госпожа Ли теперь уже жестким, настойчивым тоном. – Вы берете ее?

Мужчина облизывает губы, его язык острый и бледный. Он лезет в куртку и достает пачку денег, которую госпожа Ли принимает обеими руками. Затем мужчина хватает Ласточку за руку. В их руках ее ладошки всегда выглядят особенно маленькими.

Мы опускаем головы, пока они поднимаются наверх, в спальни. Затем госпожа Ли поворачивается к нам, быстро раздувая ноздри.

– Остальные, – говорит она, ее голос снова медленный, мелодичный, но смертоносный, – должны вернуться на свои места.

Итак, мы снова возвращаемся в маленькую смотровую комнату с окном, выходящим на улицу.

Девушек вокруг меня выбирают одну за другой. Одна за другой они кружатся перед мужчинами, и мужчины кивают, передают деньги госпоже Ли и ведут их наверх. Охранники стоят и наблюдают, так происходит каждую ночь. Я не знаю их имен.

Медленно, девушка за девушкой и мужчина за мужчиной, потолок тяжелеет от их толчков и стонов.

К концу ночи остались только я и две другие девушки. Одна из них – Нефрит, девушка постарше, вокруг рта у нее образовались морщины от того, как часто она кусает губы. Она здесь давно, может быть, дольше всех. Сегодня уже четырнадцатый день подряд у нее нет клиентов, хотя когда-то она была главной девушкой борделя. Другие думают, что это как-то связано с растущим вздутием ее живота и с тем, что она перестала истекать кровью каждый месяц.

– Мне сейчас так нужна работа, – ноет она. – Куда пропали все мужчины? Они не знают, чего им нужно.

Другая девушка по имени Жемчужина просто плачет, закрывшись руками. Ее единственный клиент сегодня не пришел, хотя обещал.

Звуки девушек над нами образуют симфонию. Некоторые из них – низкие и гортанные. Другие визгливые, как собаки. Некоторые словно поют. Фоном звучит гул мужчин, иногда ярость и крики, а затем толчки, яростные толчки, которые, кажется, продолжаются без остановки. Когда я впервые попала сюда, то ненавидела этот шум. Теперь мне приходится напрягаться, чтобы вообще его услышать.

– Та ма дэ, – ругается и сплевывает Нефрит, – меня выгонят, если я не найду клиента в ближайшее время. – Она поворачивается к Жемчужине, чей плач становится только громче. – О чем ты плачешь, девочка? По крайней мере, у тебя есть тот, кто приходит с толстым кошельком.

Один за другим мужчины снова появляются на лестнице, поправляя одежду, расчесывая волосы, надевая шляпы. Я не могу смотреть на них, на их ненасытные лица, на то, как они ведут себя, словно участвовали в битве и победили. А теперь возвращаются на дневной свет, чтобы спрятаться на солнце.

– Приходите почаще, – говорит госпожа Ли каждому из них, ее губы искривлены в жеманной улыбке. Я сижу в углу комнаты с угрюмым лицом, и если кто-то из мужчин слишком долго смотрит на меня, отворачиваюсь.

Позже, когда солнце поднимается над заливом, госпожа Ли просит меня зайти к ней в кабинет, где она сидит за большим резным письменным столом из темного дерева. Кабинет небольшой, и кажется еще меньше из-за двух мужчин, охраняющих дверь, и присутствия госпожи Ли. Она крупнее женщин, которых я видела в Чжифу, но в ней нет округлости, только угроза.

– Что думаешь о работе прошлой ночью? – спрашивает она, покручивая сигарету между двумя пальцами, украшенными драгоценными камнями.

– Все хорошо, госпожа Ли, – говорю я. Однажды девушку выпороли за то, что она не назвала ее «госпожа». На следующий день мы видели кровь и гной через ее рубашку.

– Садись, – говорит она мне. – Сядь, и мы поговорим.

Опасность везде: и если я сяду, и если уйду. Я сажусь. Госпожа Ли долго затягивается. Она издает тонкий, едва уловимый звук, кончик сигареты вспыхивает оранжевым, прежде чем потухнуть до черного. Я представляю, что воздух вокруг нее ядовит, ее присутствие настолько смертоносно, что растения разлагаются, а цветы гибнут.

– Когда ты попала ко мне, – продолжает она, – ты была такой худой. Я могла бы поднять тебя двумя пальцами. А теперь погляди на себя. Здоровая девочка с хорошим румянцем и розовым языком.

– Я хорошо питаюсь и сплю благодаря доброте госпоже Ли, – говорю я без воодушевления.

– Да, – говорит она. – Да, именно.

Пауза, она делает еще одну затяжку. Я смотрю, как в пространстве между нами клубится дым.

– Снять помещение в этом городе недешево, – говорит она мне. – Иметь в своем распоряжении целое здание – ну, я сомневаюсь, что ты вообще можешь представить, сколько это стоит. Но благодаря великой щедрости туна [6] «Радостный обряд» мы можем жить здесь в комфорте и покое. Как думаешь, Пион? Тебе нравится здесь жить?

– Да, – лгу я.

– Тун кормит нас. Он одевает нас. Он защищает нас. Да, они защищают тебя, Пион. Я защищаю тебя.

– Спасибо, госпожа Ли, – говорю я, опуская голову.

– Какая вежливая девушка, – говорит она. Без предупреждения она швыряет сигарету на стол, и та рассыпается в кучу пепла под ее пальцами. Вблизи видно, что кожа ее рук истончилась с возрастом, она морщинистая, как слой пенки на горячем молоке. Руки ее выдают: сколько бы пудры она на себя ни сыпала, мы всегда будем знать, что она может умереть, как и все остальные.

– Если девушка не зарабатывает денег, – продолжает она, – разве это честно? Если она ничего не делает в ответ на доброту туна, значит, она просто пользуется ею, не так ли? Как думаешь, Пион? Ты так хорошо живешь здесь уже месяц.

Я знаю, какие слова она хочет от меня услышать. Я боюсь их произнести.

– Сегодня ты закончила учиться, – говорит она, проводя ногтями по столешнице. – Завтра ты возьмешь своих первых клиентов. Моя милая маленькая девочка, которая так хорошо говорит по-английски. Ты заработаешь нам состояние этими своими грустными глазами.

Еще одна пауза. Я ненавижу ее за эти слова – мои глаза, такие непримечательные, такие полностью мои, теперь стали вульгарными и оскверненными из-за нее.

Но все, что я могу ответить, это: «Да, госпожа Ли». Она это знает. Даже наслаждается этим. Потому что мы обе знаем, что произойдет, если я не подчинюсь: есть такие лачуги, называемые стойлами, где девушки заперты, как скот, а единственные их клиенты – это моряки, подростки и пьяницы. Я знаю, что тела этих девушек истощены, надломлены и больны, и большинство из них увозят в больницу, которая вовсе не больница, а мрачная комната без окон в глухих переулках Чайнатауна. С запертой дверью. Внутри стоит лампа, чашка воды, чашка вареного риса. Смерть никогда не дожидается этих девушек слишком долго.

– Такая девушка, как ты, и дня не продержится в стойле, – говорит госпожа Ли, словно слышит мои мысли. – Здесь я кормлю тебя. Я даю тебе красивую чистую одежду. Я делаю тебя красивой. Я даю тебе кровать. Сколько китайских девушек могут сказать то же самое? Мы не какая-нибудь жалкая дыра с Бартлетт-Элли. Мы лучший бордель во всем городе. Здесь у тебя все самое лучшее. Оглянись. Лучше этого не станет.

– Вы правы, госпожа Ли, – говорю я ей. – Я буду усердно работать, чтобы заплатить за вашу доброту.

– Я знала, что ты будешь хорошей девочкой, – говорит она, протягивая руку, чтобы погладить меня. Ее глаза вспыхивают от удовольствия. Я чувствую ее раскрытую ладонь на черепе, словно осьминога, стекающего по моей голове и сжимающегося, чтобы задушить меня.

– Завтра, – выдыхает она, – мы тебя откупорим.

Она позволяет мне уйти. Я встаю и чувствую, что мои зеленые атласные штаны намокли. Она наблюдает, как я иду к двери, как изо всех сил пытаюсь ее распахнуть.

Прежде чем я выхожу, она обращается ко мне:

– Еще кое-что. С сегодняшнего вечера у тебя будет спальня Нефрит.

– Но где же будет спать сама Нефрит? – спрашиваю я. Бордель разделен на три этажа, большинство из нас живет на втором этаже, где у нас общая комната для сна и еще две для развлечения клиентов. Третий этаж с отдельными комнатами зарезервирован для лучших девушек, таких как Ласточка, Ирис и Нефрит, до того, как ее живот начал расти. Только девушки, которые приводят самых дорогих клиентов, имеют собственные комнаты. Я еще ни одного не привела.

Госпожа Ли не отвечает. Охранники понимают, что это знак того, что она со мной закончила, и выталкивают меня за дверь. Я возвращаюсь наверх в нашу спальню и собираю свои немногочисленные вещи: рабочую одежду, косметику, ленты и шпильки для волос. Комната Нефрит находится в конце коридора на третьем этаже, она одна из самых больших. Дойдя до нее, я стучу в дверь, ожидая, что она будет там.

– Госпожа Ли тебе не сказала? – говорит Ирис, ее круглое лицо выглядывает из соседней комнаты. – Они забрали Нефрит ночью.

– О, – говорю я. – Нет, не сказала.

– Она все равно не может работать здесь, пока у нее внутри растет эта штука, – говорит Ирис. – Какой мужчина захочет потасканную шлюху?

Она ухмыляется и исчезает в своей комнате. Я делаю то же самое. Но это не моя комната. Это комната Нефрит. Нефрит, которую я видела всего несколько часов назад, сейчас движется к стойлам, где будет брать с клиентов по двадцать пять центов, по пятьдесят, если повезет. Интересно, что будет с ребенком. Женщины в стойлах не задерживаются дольше двух лет, рассказывал мне кто-то, когда я впервые попала в казарму для рабов – барракун. Либо ты умираешь от болезни, либо ты умираешь из-за мужчины. В ответ я тогда спросила: «В чем разница?»

Я зажигаю лампу. Комната Нефрит опрятна, от стены до стены выкрашена в темно-алый цвет. Зарешеченное окно смотрит на серую улицу внизу. Комната по-прежнему пахнет ею, тонкий аромат цитрусовых наполняет воздух. Она пробыла здесь так долго, дольше любой из нас.

Ей не могло быть больше двадцати, двадцати одного года. Говорила ли она что-то про семью в Китае? Не могу вспомнить. Я начинаю забывать, какая информация принадлежит какой девушке. Мы анонимный клан тел и историй, и, возможно, мы все направляемся в одно и то же место. Имеет ли это значение? Это всего лишь вопрос времени, когда каждую из нас схватят посреди ночи и заменят на другую, более молодую и красивую девушку.

Целый месяц мне удавалось оставаться в безопасности, нетронутой. Когда я впервые приехала, я пообещала себе стать как можно меньше. Если на меня смотрел мужчина, я превращала свое лицо во что-то уродливое. Было не так сложно показать то, что я чувствовала внутри. Но я была глупа, думая, что у меня есть выбор. Меня купили не просто так, и теперь я должна выполнить обещанное.

В этот момент я думаю о Бай Хэ, девушке с фарфоровой кожей из историй моей деревни. Когда-то я считала, что ее кожа была ее бременем. Но теперь, сидя здесь и осознавая, что завтра к этому времени у меня больше не будет девственности, я осознаю истину: кожа Бай Хэ не была бременем. Быть девушкой – вот ее бремя. И раз такое бремя существует, то ни одна из нас не освобождена от него, даже я.