Читать книгу Баллада о странниках. Англия. Линкольншир - - Страница 5

Дэвис глаз не сомкнул всю ночь и пришёл утром к дому Бедуина, едва начало светать. Его ненависть к туринцу чудесным образом ослабла, и им уже двигало скорее любопытство. Он долго стучал у окованной железом двери, пока не догадался, что она не заперта. Осторожно открыв её, Дэвис бесшумно прокрался в печально знакомую комнату с железным столом.

Бедуин беспробудно спал на топчане и, судя по характерному винному запаху в комнате, ночь у него выдалась очень весёлая. На груди его лежал огромный полосатый кот. Дэвис не решился сразу разбудить хозяина и принялся осматривать то, что находилось в комнате.

Покойников, о которых ходили слухи, видно не было. Правда, существовал человеческий череп. Помимо топчана, застеленного восточным ковром, на котором возлежал сам Бедуин, и упомянутого выше стола, обитого железом, в комнате присутствовали ещё два кособоких стула и медный умывальник с большим жестяным тазом. Вдоль одной из стен тянулись грубо сколоченные полки, на которых стояло множество коробочек, баночек и скляночек самой различной формы, с наклейками и без, тут же были горелки, трубки, какие-то железки, ножи причудливой формы, иглы и ещё множество всякой всячины. Были тут и книги и письменные принадлежности. В углу непочтительно валялись доспехи, изрядно проржавевшие, и несколько мечей разнообразной формы. Словом, хозяин комнаты был человеком увлечённым, но не слишком аккуратным.

Пока Дэвис с интересом рассматривал обстановку, кот подобрался и угрожающе ворчал, глядя в упор на юношу своими жёлтыми глазами. Дэвису стало не по себе. Ворчание кота, в конце – концов, разбудило хозяина.

– Уйди, Акбар! – пробормотал он, пошевелился, смахнув зверя на пол, потом приподнялся на топчане и удивлённо уставился на Дэвиса мутным взглядом. Некоторое время Бедуин молчал, разглядывая своего гостя с недоумением и, словно пытаясь что-то вспомнить, потом шлёпнул себя ладонью по лбу.

– Точно! Я же сам тебе велел прийти!

Вспомнив, он с облегчением вздохнул и снова повалился на топчан.

– Мы собирались продолжить… – робко напомнил Дэвис.

– Да-да, конечно… Только сначала… Как там тебя? Дэвис? Слушай, Дэвис, сделай одолжение, сбегай в харчевню к старине Гобсу, возьми пинту эля. Скажи для Патрика очень нужно…

Дэвис сперва растерялся, потому что ситуация его огорошила своей нелепостью. Легендарный Бедуин, мифический Патрик де Варано оказался обычным человеком, со своими слабостями. И его демонический вид по утрам объяснялся банальным похмельем.

Хотя Дэвиса немножко и задевало, что Патрик даже не рассматривал его как своего врага, так как врагов за выпивкой не посылают, но, всё же, обрадовавшись возможности проявить великодушие, он послушно побежал в харчевню.

Харчевня Гобса была излюбленным заведением оксфордских школяров, куда они стекались отдохнуть от университетской дисциплины. Здесь заключались пари и сделки, рождались самые авантюрные планы, кипели научные споры, затевались стычки и драки. Над всем этим восседал за своей конторкой старина Гобс – академик питейных наук, как его все называли. Гобс редко отказывал в долг, но всегда записывал должников в большую амбарную книгу. Эта книга, наверное, была самым полным списком студентов Оксфорда с момента его основания. Завзятые должники попадали к Гобсу в рабство и были вынуждены стряпать, мыть посуду и наводить порядок в харчевне. Школяры бережливостью не отличались, поэтому недостатка в рабочей силе старина Гобс никогда не испытывал. Однако в это утро трактирщик был явно не в духе. Встретил он Дэвиса недружелюбно, долго ворчал насчёт «бездельников, которые всю ночь орали песни, били посуду и несли всякую ахинею» и наотрез отказался выдавать эль в долг.

«Пока не заплатят за ущерб никаких кредитов. Так и передай!»

Пришлось Дэвису расстаться с несколькими своими монетами, чтобы получить необходимую пинту.

Когда Дэвис вернулся, Патрик уже успел прийти в себя и принять свой обычный вид. Вероятно при помощи умывальника, о чём свидетельствовали его мокрые кудри и брызги воды на полу.

– Что, так и сказал? – возмутился Патрик, прихлёбывая эль, когда Дэвис передал ему слова хозяина харчевни – Вот скряга! Ладно, вот когда получит вместо снадобья для мужской силы слабительное, тогда посмотрим.

Пока Патрик пил пиво, Дэвис стоя ждал, не решаясь присесть на хромой стул, слегка косясь на сваленный в углу комнаты оружейный арсенал. Наконец тот задумчиво поглядел в пустую кружку, дабы убедиться, что больше в ней ничего не осталось, вздохнул с сожалением и произнёс, обращаясь к Дэвису,

– А ты чего хотел-то?

– Продолжить…

– Это я понял. Хамил зачем?

Дэвис всё же присел на стул и пустился что-то сбивчиво объяснять. Постепенно, не заметив даже, как это произошло, он высказал всё, что у него на душе наболело. Про вину за смерть Хаули, про малодушие, про одиночество. Патрик слушал молча, не перебивая, и только, когда Дэвис окончил, спросил.

– Так ты просто поговорить, что ли хотел?

Дэвис неопределённо пожал плечами. Вроде так всё и выходило.

– Понятно, хотел, но не мог правильно выразить. Ладно, – примирительно махнул рукой Патрик, – я тебе вот что скажу. Конечно, твоя доля ответственности во всей этой некрасивой истории есть, но не стоит много на себя брать. Даже если бы ты не пошёл на площадь – ничего бы не изменилось. Даже если бы я с вами пошёл – тоже бы ничего не изменилось. Видишь ли, есть определённая категория людей, которые всегда найдут какие-нибудь вилы, потому, что не привыкли пользоваться своими мозгами. Не сегодня, так завтра, не завтра так через неделю, через месяц, но ними обязательно случается какая-нибудь неприятность. Потом на площади у тебя тоже было немного вариантов. Либо отползти в сторонку, либо совершить бессмысленное убийство, по сути, из-за куска мяса, либо бессмысленно погибнуть самому. Так что твой выбор был не из худших – ты же не родину защищал и не женщину.

Патрик говорил как-то просто и спокойно обычные понятные вещи, до которых Дэвис был вполне способен додуматься сам, но почему-то не додумался.

Пока они разговаривали, кот сидел под столом и не переставал ворчать на Дэвиса.

– Люди собак сторожевых заводят, а у тебя – кот. – усмехнулся Дэвис.

– Коты тоже охраняют людей может быть даже и получше собак, – серьёзно ответил Патрик, – Все эти мелкие зверюшки, которых коты гоняют – мышки, суслики, крысы – разносчики очень неприятной заразы: «чёрной смерти"и бешенства. А ещё они портят книги. Так что мой Акбар тут на правах и сторожа и библиотекаря, – он погладил кота по голове, что тот воспринял благосклонно, впрочем, не переставая ворчать.

– А тот порошок… Ну, который ты Хаули дал напоследок… – Дэвис уткнулся глазами в пол, ожидая что его резко одёрнут, но Патрик после пива, видимо, пребывал в хорошем расположении духа.

– Опиум, – уточнил он.

– Он только для умирающих? – полюбопытствовал Дэвис.

– Он хорошо успокаивает боль. Но с ним надо быть осторожным, как и с любым из ядов. В небольшом количестве – это лекарство, а если превысить дозу, он может вызвать безумие или даже убить. – пояснил Патрик.

Так Дэвис нашёл первого настоящего друга. С ним было интересно – он знал и умел множество самых разных вещей. Конечно, была в его жизни Инге, но она была девушкой. С ней нельзя было выпить эля, подраться, поговорить о женщинах.

– Как-то нехорошо получилось, что я тебя при всех обозвал трусом, – сокрушался Дэвис. – Хочешь, я публично перед тобой извинюсь, чтобы не пострадала твоя репутация?

Патрик хохотал до слёз. – Моя репутация! Моя бедная репутация… пострадала… – восклицал он, задыхаясь от смеха, – Воистину никто никогда так не заботился о моей репутации, даже я сам! Сдались мне твои публичные извинения. Лучше возьми мне ещё эля, а то мне неохота появляться у Гобса. Похоже, мы с парнями вчера, малость насвинячили.

В дружбе с Бедуином он нашёл то, что не могли дать ему ни Эрих, ни Гуго. Впрочем, и Патрик, несмотря на то, что был постоянно в центре внимания оксфордской молодёжи дружбу особенно ни с кем не водил, ни с кем не откровенничал. Был близко знаком и с канцлером Оксфорда и с графом де Вером и с другими особами более высокого ранга, но и с ними держал себя независимо, на расстоянии. Он всегда подавал себя так, что нуждались в его обществе, а он был сам по себе и в этом не делал различий между простыми смертными и власть имущими. Эта его внутренняя свобода одних раздражала, у других вызывала восхищение, она же и порождала ореол из множества легенд и мифов. Дэвису повезло, стать в своём роде наперсником де Варано. Этаким Патроклом при Ахиллесе.

Патрик обучал его приёмам боя, которым сам научился у сарацин в Тунисе, объяснял разницу между сарацинским кривым мечом и прямым, более привычным для европейцев, между составным сарацинским луком и тисовым, английским. Но больше всего они любили проводить время на лужайке за мостом, где впервые встретились на поединке, валяясь на траве, рассуждать о добре и зле, о жизни и смерти, о Боге, о душе и разных других философских категориях.

Патрик много знал, даже больше, как казалось Дэвису, чем иные профессора из колледжа, изучавшие науки только по книгам. Пять лет прожил он среди арабов, учился у них, изучал их жизнь и обычаи, но о самой войне вспоминать не любил. Это казалось Дэвису странным, так как его отец, наоборот рассказы о походе против нечестивых считал любимым занятием.

– Это потому что он с ними воевал, а я среди них жил, – объяснил Патрик. – Это мы для них неверные. И это мы для них дикие варвары. У них роскошные дворцы, у них водопровод и канализация, они ежедневно совершают омовения, а мы ходим грязные, выливаем нечистоты на улицы и при этом кичимся своей просвещённостью. В медицине, математике, да и в прочих науках нам до них далеко. Представляешь, я держал в руках труды самого Авиценны, я прочёл их – для этого человека не было неизлечимых болезней. Ты можешь такое себе представить? Нам нечего больше делать в их землях, мы ничего не можем им предложить. Но самое главное, брат, чтобы они не пришли сюда, тогда нам не поздоровится.

– Почему?

– Потому что их много. Очень много. И если они сюда придут – нам не останется места.

– Что же нам делать?

– Оставить их в покое.

– Но они живут в темноте. Истинная миссия Церкви – просвещение народов Светом Христовым – горячо возразил Дэвис.

– Видел бы ты, как мы их просвещали, – с иронией произнёс Патрик – Не думаю, что Христос одобрил бы то, что мы там творили. Особенно когда бой идёт внутри городских стен, и в суматохе ты разишь мечом всех подряд. Они ведь все там ходят в этих балахонах – мужчины, женщины, дети, сам чёрт не разберёт. А если стемнеет, а там ночи тёмные, хоть глаз выколи, так и своим иной раз вломишь. Только с рассветом видишь эту гору трупов и понимаешь что натворил. Знаешь, как страшно с этим жить? – Патрик умолк и провёл руками по лицу, точно, пытаясь стереть из памяти эти события.

– Их надо оставить в покое. – повторил он, – Им нравится молиться своему Аллаху, и Аллах разрешает им убивать неверных. Аллах разрешает им иметь несколько жён – и их это вполне устраивает.

– Отец рассказывал мне об их ужасных нравах. Будто они не стыдятся удовлетворять свою похоть с мужчинами и животными.

– За пять лет, прожитых на Востоке, мне приходилось видеть и более жуткие вещи, – Патрик содрогнулся, – Но если быть до конца честным, то и за пять лет, прожитых здесь, мерзости я насмотрелся не меньшей. И содомитов полным полно среди самых наиблагороднейших христиан. Даже там – он возвёл очи вверх, – при дворе этого не особенно стесняются. Поэтому я, грешный, предпочитаю путаться с женщинами. Кстати, справедливости ради упомяну, что сарацинам наши нравы кажутся не менее ужасными. – добавил Патрик.

– Скажи, а ты познал любовь восточных женщин? – полюбопытствовал Дэвис.

– Любовь? Что ты понимаешь под этим словом? Если ты хочешь спросить спал ли я с мусульманками – то да, случалось.

– Говорят, они большие искусницы в любовных утехах?

– Ну как тебе сказать? На востоке женщина – имущество мужчины, такое же, как скот или ковёр. И ведут они себя соответственно. Так вот, меня не сильно вдохновляет заниматься любовью с имуществом. Если честно, то простая портовая девчонка доставит мне больше удовольствия, чем знатная рабыня. Впрочем, это всего лишь моё мнение.

– Патрик, а дальше, за Европой, за землями арабов есть ещё страны?

– Есть, конечно. Если двигаться к востоку дальше Византия, Персия, Индия – это на юге, а на севере земли склавенов, или как они называют себя – русь, а ещё дальше на восток – Орда. Туда не заходил ещё ни один европеец.

– Орда?

– Да, всего лишь полвека назад оттуда хлынули толпы воинов. Такой силы не знала ещё ни одна страна в мире. Наверное, если собрать рыцарей из всех королевств, со всей Европы – получилась бы жалкая кучка по сравнению с этой армией. Их были тысячи, десятки или сотни тысяч – никто не считал. Они дошли до Тирренского моря, почти до границ моей страны. Жители до сих пор помнят этот ужас, когда каждый сидел, запершись в своём городе, и ждал, когда они придут, прекрасно понимая, что никакие стены не способны защитить от этого бесчисленного войска. Взятие любой крепости для них всего лишь вопрос времени. И это была всего лишь пена, знаешь, когда морская волна обрушивается на берег и добегает до твоих ног уже совсем иссякшим потоком. Девятый вал этой стихии ударил по склавенским землям и там утратил свою силу. Но и то, что докатилось до нас, запомнится на столетия.

– А ты видел их?

– Кого?

– Ну этих, из Орды?

– Монголов? Видел, в Акре, когда отправился туда под знамёна короля Эдуарда.

– Ты был в Акре?

– Я много где был.

– И какие они, эти монголы?

– Они совсем другие, непохожие на нас. Ростом маленькие, лица плоские, как блюдца, глаза как щели, волосы прямые и чёрные как смоль. Они едят сырое мясо и поклоняются Огню.

– А склавены?

– Склавены с виду такие же, как вы, как саксы или норманны. Светловолосые и голубоглазые, с рыжими бородами. И тоже христиане, только византийского обряда.

– Схизматы?

– Мне не совсем по душе это определение, – поморщился Патрик, – просто они не признают главенство Папы. Их Константинопольский Патриарх не наместник Бога на земле, а первый среди равных. И ещё filioque. Они считают, что Святой Дух исходит только от Бога-Отца.

– И всё? – удивился Дэвис. – И за это их считают хуже язычников?

Патрик развёл руками – Ну если у тебя во власти полмира, неужто не захочется завладеть и оставшейся половиной?

– Рыжий Уолеф рассказывал, что какой-то его родственник, датчанин, ходил с крестовым походом на схизматов, но так оттуда и не вернулся. Говорят, их наголову разбили под каким-то Ньюгартом. Я ещё могу понять крестовый поход против нечестивых мусульман, но зачем понадобилось воевать с христианами?

– А ради чего затеваются все войны на свете? Ради наживы. Через земли склавенов идёт путь на Восток – кто владеет этим путём, владеет половиной мира. Но силой ничего нельзя добиться, тем более заставить людей изменить своей вере. Я думаю, что когда-нибудь люди перестанут воевать, когда поймут, что это бессмысленно.

– Да, но если ты не сможешь воевать – все решат, что ты слаб. А если ты слаб – никто тебя уважать не будет, – Дэвис с сомнением покачал головой.

– То есть, если вдруг я заболею или стану старым и немощным, то уважать ты меня не будешь? – воскликнул Патрик.

– Нет, ну почему, тебя, конечно, буду! – заверил Дэвис – Ты же сразу показал мне в поединке, кто из нас сильнее.

– А если бы сразу попросил за пивком сгонять, то не уважал бы?

– Конечно, нет.

– Ладно, я плохой пример. Давай другой возьмём. Помнишь, ты рассказывал про пожилого аббата, у которого учился. Ты его уважаешь?

– А то! Знал бы ты, как он меня лупил розгами! Только пыль летела.

– Понятно. Про папашу лучше не спрашивать?

– Не надо.

– Хорошо. А канцлера нашего ты уважаешь?

Дэвис долго думал, – Не знаю, пожалуй, не очень. То есть не было повода для уважения. Ну посидел несколько дней в подвале, подумаешь.

– То есть, получается, – подвёл итог Патрик, – что уважаешь ты только тех, кто тебе когда-либо надавал по шее.

– В основном – да. Кто сильнее, тех и уважаю. – согласился Дэвис.

– Да, но мы говорим об обществе. Не о конкретных человеческих отношениях, а о войнах, массовых убийствах. Люди когда-нибудь должны осознать, что это абсолютно недопустимое зло.

– Но история не знает фактов существования государства без войн. Люди не могут не воевать, такова природа человеческая. – пожал плечами Дэвис.

– Но Христос доказал, что можно изменить природу человеческую. Не будешь же ты утверждать, что Он учил насилию?

– Нет, конечно! Но что в итоге с ним сделали?

– Ну, так это образец для нас, руководство, цель, к которой можно стремиться. Свидетельство о том, что и мы, простые смертные, можем действовать Силой Божьей. Ибо, что есть сила дать человеку по роже, по сравнению с Силой, способной воскресить человека из мира мёртвых!? Сказано в Писании: «Будьте совершенны, как Отец наш Небесный!» А, значит, нет ничего невозможного для человека, имеющего упование на Бога. Вот и я грешный, научившись воевать в Африке, тогда же возненавидел это ремесло и решил научиться возвращать человека к жизни. И я не одинок в своём решении – сотни и тысячи оставляют поприще войны и разрушения, уходя от соблазнов мира сего в святые обители, находя свою долю в молитве и добром делании. Наступит время, когда насилие станет легендой, мифом, гнусной историей, о которой человечество постарается забыть!

В такие минуты Патрик преображался, словно зажигаясь изнутри от собственной пламенной проповеди. Зеленоватые глаза его становились чёрными, блестящими, лицо оживлялось, речь лилась плавно, слова, словно бусины нанизывались на нить одно за другим. Недаром он был отмечен особым вниманием францисканской братии, подвизавшейся в колледже на научном поприще, которые не теряли надежды в лице Патрика пополнить свои ряды талантливым проповедником. Однако туринца терзали сомнения, душа его металась из крайности в крайность. Он, то с головой погружался в науку, часами проводя время за разделкой трупов или за изготовлением снадобий. То начинал готовиться в монахи, изнурять свою плоть постом, молитвой и ночными бдениями, доходя в своём рвении до истязания плетью. Потом внезапно, он пропадал на несколько дней и Дэвис, с удивлением, обнаруживал его в ближайшем кабаке в компании разгульных пьяниц и уличных девок. Такие загулы обычно заканчивались чёрной меланхолией. Патрик сутками напролёт лежал на топчане с равнодушным видом и, молча, смотрел в потолок, не отвечая на вопросы. Вывести его из этого состояния могла только просьба о помощи. В помощи, неважно шла речь о медицине или о деньгах, он не отказывал никогда – ни в пьяном виде, ни в состоянии религиозного экстаза.

Однажды, прогуливаясь ночью по улочкам Оксфорда, они увидали, как трое горожан избивают ещё одного. – Эй! – окрикнул их Патрик – Трое на одного – так нечестно!

– Он должен нам денег и не отдаёт! – ответили горожане. Патрик спросил, сколько должен был этот несчастный, потом достал кошель с монетами и отдал горожанам. Те, удовлетворённые, оправились восвояси.

– Ерунда! – отмахнулся Патрик, когда Дэвис посетовал на то, что тот отдал всё, что у них было. – Для нас – это всего лишь завтрак, обед и ужин, а для бедняка – жизнь.

– Да, но скорее всего этот человек снова наделает долгов и попадёт в беду, потому что не привык пользоваться своими мозгами, – возразил другу Дэвис, его же сказанными когда-то словами.

– А вот это уже не наша ответственность. Мы чем могли – помогли, – сверкнул глазами Патрик.

– Твой кот тебя бы не одобрил, – недовольно пробурчал Дэвис, – Ему теперь тоже придётся остаться голодным.

– Мой кот, – гордо произнёс Патрик, – не только сам поест, но ещё и нас накормит!

На самом деле Дэвис вовсе не тяготился, а зачастую ценил эти благие порывы, эти душевные движения от одной крайности к другой. Он понимал, что Патрик пережил гораздо больше надломов, чем он сам и именно эти надломы и являются причиной странностей поведения его друга. Патрик же в свою очередь помимо живости ума, ценил в Дэвисе с одной стороны такт: умение вовремя появиться и вовремя уйти, не задавать лишних вопросов и не проявлять ненужного любопытства, ценил он и постоянство. Поэтому он постепенно научился доверять своему юному товарищу, открывая перед ним одну за другой страницы своей жизни.

Однажды приятели отправились в Оксфорд в поисках новых географических карт. Дэвис хотел сравнить древние карты Средиземноморья с более современными, на предмет исправления неточностей. Патрик повёл его в ту часть города, где селились чужестранцы, преимущественно евреи. Пробравшись по узеньким, грязным, улочкам гетто, друзья оказались у двери в лавку менялы. Их встретил пожилой еврей в мягкой конической шапочке и длинном чёрном одеянии.

Дэвиса поразило, как сердечно Патрик поприветствовал старика, и тот, в свою очередь, обнял его, как родного. Потом всё время, пока Дэвис рассматривал интересующие его карты – Патрик с евреем удалились в темноту лавочки и оживлённо там беседовали на непонятном Дэвису языке, время от времени посмеиваясь. Прощались они также сердечно, и старик сунул напоследок Патрику в руки небольшой узелок со снедью.

– Вот не знал бы, подумал бы, что он твой отец, – не выдержал Дэвис, когда они покинули лавку.

Патрик грустно улыбнулся. – Мой отец погиб в сражении при Беневенто, когда мне было шесть лет. Я плохо его помню. Но надеюсь, он получил удовольствие, давая мне жизнь. А вот равви Натан вряд ли, когда пытался меня к этой жизни вернуть.

Мы тогда осаждали Карфаген уже несколько месяцев, когда нас накрыло лихорадкой. Хотя это было справедливое наказание за то, что мы там творили. Люди умирали, валяясь в собственной блевотине и дерьме, некому было их хоронить.

Я, сперва, ухаживал за больными, потом слёг сам. А тут ещё и сарацины стали напирать со всех сторон. Наши крестоносцы сели на корабли, чтобы вернуться в Сицилию, бросив меня и многих других заболевших умирать под стенами города. Но Господь покарал их, и ни один из этих кораблей не добрался до берега – все потопила буря.

Мне здорово повезло, что меня оставили рядом с источником воды, и я сумел доползти до него, так как на ногах уже не держался. Там, у источника, и нашёл меня равви Натан. Он направлялся в Ариану и хотел напоить по дороге своего осла. Я в горячке сначала принял его за сарацина, думал убить, но куда там, даже меча не смог поднять.

Он на своего осла меня взвалил и дотащил в Ариану к себе домой. Не побоялся заразы, не побрезговал, что я христианин. Если бы меня нашли сарацины, смерть моя бы была настолько ужасна и омерзительна, что даже и представить страшно. А мне тогда едва девятнадцать исполнилось. Помирать как-то совсем не хотелось.

Равви Натан долго со мной возился, выхаживал снадобьями разными. Он выдавал меня за своего родственника, благо я внешне не сильно от них отличаюсь. Натан учёный, книг много прочёл, что-то исследовал сам и тоже записывал. У него я потихоньку и начал врачевать учиться. Равви Натан в каком-то смысле меня заново родил, я по-другому стал относиться к жизни, очень многое понял, переосмыслил. Потому что, по правде сказать, был ещё на тот момент самонадеянным глупцом.

Я даже хотел иудейство принять, так был ему благодарен, а он сказал, что нет необходимости, потому что я не еврей и лучше мне оставаться христианином. У меня перстень был с рубином, матушкин подарок – я ему отдал, потому, как больше ни чем не мог ему отплатить. А он снарядил на этот перстень корабль, чтобы я смог отправиться в Британию. Уговорил его тогда уехать вместе со мной, так как сарацины их стали прижимать. Теперь вот живём – я приглядываю, чтобы его никто не обижал, а он меня подкармливает. – Патрик улыбнулся.

– Надо же, – удивился Дэвис, – даже еврей может оказаться достойным человеком. А как же Господь будет судить таких правильных евреев? Ведь только Христос открывает Царство Небесное, а они не признают Христа Мессией.

– Всякий может оказаться достойным человеком, – отозвался Патрик – и сарацин, и еврей и схизмат. Равно, как и негодяем. А как их Господь судить будет – нам это неведомо. Возможно, у Него и для них предусмотрены небесные вакансии.

– А на каком вы языке вы с ним сейчас разговаривали?

– На иврите.

– А ещё какие ты языки знаешь?

– Ещё фарси, немного греческий.

– И ты больше не возвращался в Турин? – осторожно спросил Дэвис, опасаясь растревожить какую-нибудь очередную душевную рану у своего друга.

Патрик потемнел лицом.– В Карфагене, в порту встретил земляков. Они рассказали, что мать моя, получив известие о моей гибели, вскоре умерла и никого, кроме недругов у меня там не осталось. А в Британии, как раз, открылся новый университет, вот я сюда и перебрался.

Вопросы были окончены и далее они возвращались молча. Каждый был занят своими мыслями. Желание повидать неведомые страны охватило Дэвиса с новой силой и стало напоминать невыносимый зуд. Он жутко завидовал Патрику в том, что тот смог в неполные двадцать лет покинуть отчий дом и отправиться странствовать. Но обязательства данные им отцу и Инге препятствовали осуществлению этих мечтаний.