Читать книгу Патерналист - - Страница 12

Лори стоит перед зеркалом в ванной и подправляет насыщенно-красные уголки губ. Ей отчего-то так захотелось взять мамину помаду и накраситься. Нарядиться по-особенному, как будто для этого был повод, и прогуляться.

Она хлопает колпачком и возвращает помаду на стеклянную полочку. Надела мамино изумрудно-белое платье с открытыми плечами и добавила ниточку жемчуга. Каждый раз, надевая мамины вещи, она чувствовала ее ближе, как будто выходила на улицу с ней под руку. Она подправляет заплетенные и убранные волосы и, улыбнувшись самой себе, наконец-то выходит из дома.

На улице сквозь облачную дымку пробивается рассеянное солнце, дует легкий ветерок и играючи колышет маленькие листики на ухоженных кустиках вдоль Курт авеню. Из неторопливо проплывающего мимо Линкольна доносится припев новоиспеченной «Need you tonight» от INXS. Лори оборачивается на сигнал, улыбается и машет изрядно выпившей компании неблизких знакомых. Крашеная блондинка высовывается из окна, протягивая руки.

– Лора! Хочешь с нами?

Лин всегда называла ее Лорой. То ли от того, что все время забывала ее имя, то ли от того, что любила таким подходом в порядке вещей раздражать людей, к которым обращалась. Из всех, кого Лори знала в школе, Лин была самой безобидной – ей было откровенно плевать на всех, кроме себя.

– Не сегодня, – Лори вежливо отнекивается и сворачивает на узкую улочку.

Не сегодня и не завтра. Она никогда не любила шумные сборища, пьяные разговоры о смысле существования, хотя бы потому что на утро никто не помнил ни единой стоящей мысли. Самой себе она всегда была самой подходящей компанией.

Ветерок стихает, и вокруг все ненадолго замирает: занавески, виднеющиеся из открытого настежь окна, зелень старых деревьев, редкие прошлогодние листья на асфальте. Все словно предвкушает что-то волшебное, все затаилось и выжидает нового легкого порыва или теплого дождя.

Лори с интересом всматривается в чужие дома, хотя и назвать их «чужими» она уже не может. Каждый забор, каждая клумба знакома ей здесь, как своя. И все же прогуливаясь по этим тихим старым улочкам, она находит новый кирпичик, на котором тень от солнца ложится как-то по-особенному, новый цветок на идеальной клумбе перед терассой тридцать первого дома без таблички, ювелирно сплетенную паутинку на садовом заборчике или новую статуэтку в чьем-то саду. Все остается прежним лишь на первый взгляд, но если присмотреться – все непрерывно движется, изменяется.

Лори нежится в мыслях о наступающей на пятки осени, уютных вечерах с горячим чаем, книгами, долгих разговорах с мамой под одним махровым пледом, об особенно приятной осенней меланхолии, которая, в отличие от зимы, еще не забирает силы, а только уводит в переулки прохладных мыслей. Лето задержалось, хотя и не выдалось особенно теплым.

Она тянет дверную ручку на себя, и над головой раздается звон колокольчиков и медных трубочек, не составляющих единую композицию, а скорее развешанных из практических соображений. В небольшом магазинчике, куда солнце не проникает ни зимой, ни летом, горит теплый свет и пахнет масляными красками. Окна почти не отыскать за сложенными холстами и мольбертами. Сразу направо – краски, самая любимая ее вещь. Несмотря на то, что Лори предпочитала смешивать и искать цвет самостоятельно, ей всегда нравилось всматриваться в сотни оттенков, которые к тому же варьировались в зависимости от фирмы и материалов.

– Лори, здравствуй! Давненько ты не заглядывала. Как дела, как мама? – пожилой владелец магазинчика, Морис Тейт, как всегда, волшебным образом возникает из недр кладовой, держа в руках пару баночек с декоративным лаком и две кисти, завернутые в крафтовую бумагу. Магазин всегда был для Мориса храмом: здесь он писал, выставлял работы, протирал пыль по нескольку раз на дню, раскладывал кисти, развешивал краски в порядке самых тонких оттенков. Он практически жил этим местом и сам просто неразрывно был его естественной частью. Иногда, пока Морис перебирал коробки под витриной, казалось, что здесь вовсе и нет никого. Всегда пестрые рубашки бежевых, коричневых, бледно-желтых оттенков разбавляли схожие оттенки многочисленных полочек, холстов, мольбертов и баночек с художественным грунтом. А Лори это место было столь же любимо, как и книжный. Два совершенно самостоятельных мира в одном большом. Здесь редко кто бывал, в основном, что-то заказывали, дожидались доставки и просто приходили забрать, но мало кто разделял самобытность этого уголка. С мистером Тейтом Лори была знакома с 8 лет, как раз с того времени, как впервые взяла в руки кисть. С тех пор именно сюда она приходит за очередным холстом или кисточкой. Иногда компанию составляет низенькая старушка Лорна, жена и неизменная спутница мистера Тейта, которая всегда считала, что Лорна и Лори – имена абсолютно одинаковые, поэтому иногда Лори становилась еще и Лорной.

– Здравствуйте, мистер Тейт! Мама держится. Погода замечательная, а вы все в затворниках. Как ваша спина?

– Сегодня как никогда прекрасно, да и вчера. Думаю, не заняться ли мне спортом!

Старичок выбирается из-за прилавка, и его жидкие седые волосы с небольшим отставанием взметаются следом.

– В здоровом теле – здоровый дух, но я бы на вашем месте так не торопилась. Неужели вам мало пробежек от кладовой до дальнего шкафа да обратно?

– Уж правда. Я-то спортсмен, а вот Лорна в последнее время совсем изменилась: все больше лежит, все меньше чего-то хочет.

Морис поворачивается к Лори спиной и принимается искать место для баночек с лаком, а вместе с тем голос его становится ниже, и слышится в нем безграничное разочарование от того, что собственного ресурса недостаточно для того, чтобы осветить мрак в душе близкого человека.

– Я уж если не в магазин, то хотя бы на вечерний круг до парка стараюсь ее выводить, но ходить она стала совсем плохо. В один день я совсем перестал ее узнавать. Где моя Лорна? Ни смеха, ни привычного упрека.

Лори сочувственно опускает голову, не произнося не слова. Ей ли не знать, каково это, когда самый родной человек теряет силы.

– Дайте, мне, пожалуйста, седьмую кисточку, щетину.

Мистер Тейт бережно заворачивает кисть в бумагу, словно ни одна частичка постороннего, нехудожественного мира не должна ее коснуться. Лори расплачивается и отходит от кассы, чуть не столкнувшись с другим покупателем – седым мужчиной в темно-синем таслановом плаще. Она извиняется и аккуратно укладывает кисть в сумочку. Новая кисточка всегда по ощущениям напоминает домашнего питомца: переживаешь за характер и бережное отношение в страхе что-нибудь повредить.

Лори внезапно повинуется мимолетному интересу и оборачивается, решив пронаблюдать за мужчиной. Он получает кисти, что еще несколько минут назад смиренно ожидали его в ящике заказов. Она почему-то совершенно точно определяет, что кисти приобретаются для себя, для работы и творчества. Да и мужчина этот кажется ей знакомым. Чем-то он ее цепляет: то ли таким характерным шарфиком на шее, то ли слишком прямой спиной и какой-то статной походкой. Она всегда интересовалась творческими людьми, не находя ответы в себе, ей хотелось знать, как другие видят те же краски, как смешивают их, как определяют пригодность для вечерних оттенков морской волны или предрассветного ясного неба, как они живут с вечно обнаженной душой, непрерывно обращенной ко всему миру и каждому живому существу в частности одновременно. Она мысленно планирует грядущий диалог, не желая показаться странной или навязчивой.

Мужчина расплачивается, оставляет кисти в руках, благодарит мистера Тейта и направляется к выходу. Лори прощается с хозяином магазинчика и спешит за удаляющимся мужчиной, позади которого еще остается мелодия трех колокольчиков.

– Простите! – она придерживает за собой дверь и кричит вслед.

Мужчина оборачивается, озадаченно глядит на нее, но не отвечает ничем, кроме прохладного и слегка растерянного взгляда.

– Простите, вы Уильям Маквей? Я видела ваши работы в этом магазине. Простите, что так глупо. Я… всегда хотела познакомиться с человеком искусства вживую. Газеты, журналы – это все другое.

Мужчина тускло улыбается ей, снимает шляпу и подходит ближе, протягивая руку.

– Буду рад знакомству, мисс. Вы правы, Уильям Маквей – это я. Пишу пейзажи, в частности, лесные. А вы, если позволите узнать?

Лори тихо смеется, от всей души радуясь едва состоявшемуся знакомству, и пожимает руку в ответ.

– Лори Бирн. Не то чтобы настоящая художница, просто люблю писать портреты.

– Сложный, однако, вы выбрали жанр. Я направляюсь в сторону Бекетт-роуд, дом номер семнадцать.

– Вы не возражаете, если я составлю вам компанию?

– Нет, конечно, нет.

Так, под угрюмостью лица и тяжелого плаща скрывалась красивая душа, чьи оттенки колебались от солнечных до небесных. Мистер Маквей, семидесятилетний садовник и фермер, что живет со своей женой Джанет в семнадцатом доме по Бекетт-роуд, разводит овец и пишет пейзажи рано утром, пока поля еще скрываются за сливочным туманом. Человек невероятно вежливый, образованный, старательно обходящий спорные темы и просто так пригласивший Лори на чашечку чая и горячий пирог миссис Маквей.

– Вы удивляете меня, мисс Бирн! Возможно, чудеса еще случаются в этом мире.

– А что ты планируешь делать дальше? Чем будешь заниматься? – миссис Маквей с интересом слушает спонтанную беседу и крутится вокруг ароматных оладушек.

– Если честно, – Лори делает глоток заварного зеленого чая с мелиссой, на секунду закрывает глаза от удовольствия и продолжает: – Я точно не знаю, но хотела бы продолжать рисовать. Не уверена, что это может стать надежным источником дохода, но, если не получится что-то выбрать, попробую преподавание. Доносить что-то до детей, вкладывать в них что-то ценное и быть примером. Дети притягивают к себе, как ничто другое. Такие загадочные и в то же время предсказуемые, честные, непосредственные. Иногда у них можно учиться.

Миссис Маквей лопаткой перекладывает гоячие оладушки на тарелку и подносит к окну. Над тарелкой поднимается ароматный пар.

– Ты права, моя дорогая. Наши Том с Дином – одно загляденье. То жука на грядках найдут, то станут изучать дохлую мышь. Им все интересно, а ты словно учишься с ними заново.

– Да, именно так…

Мистер Маквей аккуратно доверяет разговор женщинам и тихо удаляется из кухни к камину. После трех чашек ароматного чая, добродушно-принудительно навязанных мисс Маквей, Лори благодарит хозяйку и тревожно смотрит на часы.

– Может быть теперь вы заглянете к нам? Барнфилд Клоуз, дом двадцать четыре. Мы всегда рады приятной компании.

– Спасибо, моя дорогая. Обязательно!

Лори уверенными шагами направляется к дому. Настроение, как весенние цветы, распускается и придает уверенности движениям. Приятная беседа, не наполнившая мысли тревогами, переживаниями или размышлениями, подействовала, как лекарство. А почему бы и нет? Сегодня она завела новых друзей, с мистером Маквеем можно часами говорить о стилях живописи, истории искусства и красках. Лори он продемонстрировал несколько последних работ, и она была поражена его видением, ярким, живым, вопреки тучному образу создателя: насыщенные зеленые оттенки, щедрое солнце, пробивающееся летним днем сквозь густые кроны многолетних великанов. Мистер Маквей поразил ее холодной, равнодушной речью и теплым, живым сердцем, что каким-то невероятным образом принадлежали одному человеку. Он много критиквал жену, но миссис Маквей либо молчала, либо довольно мурчала что-то в ответ, за долгие годы явно привыкнув к постоянному атеистическому бурчанию мужа. Лори они казались совершенным слиянием противоположностей: миссис Маквей, вероятно, не раз разбавляла угрюмость мужа шуткой или вкусным обедом, а он, в свою очередь, помогал ей с поиском рационального.

Порог дома Лори переступает только в начале седьмого. Папина машина стоит на дорожке, но гаражная дверь закрыта. Дома тихо, но тишина эта тревожна. Она скидывает сумочку на пол, снимает туфли.

– Мама?

Ответа она не получает. На столе ее встречает наскоро оставленная на клочке газеты записка: «Маме стало хуже. Мы в больнице.»

Все размеренное вдохновленное тепло уже испаряется изнутри. Лори хватает ключи и бежит к двери.

Всегда, все страшное всегда случается именно так.