Читать книгу Ничейный лес - - Страница 7

Впервые В. помнил себя в этом лесу ещё в детской коляске. Он казался ему бесконечным тёмным чревом огромного кита, которое поглотило его и бабушку. Их окружали чёрные сырые стволы деревьев и таинственные звуки чащобной жизни: взмахи крыльев совы и крики лисы, вздохи древесных крон и стон ветвей под порывами ветра, копошение и мягкие шаги зверей, и ещё множество всего непонятного… Наконец, вдалеке, среди темной шумливой колышущейся массы листьев, замелькали огни. «Это „красный дом“, – сказала бабушка. – Скоро мы выйдем на опушку».

Потом В. помнил одну из редких прогулок вместе с мамой, папой и сестрой. У родителей были два велосипеда «Салют», у сестры – «Школьник», а у него – маленький «Дружок» без тормозов, о существовании которых он даже не подозревал. Но тогда, в тот день, они так и не посмели отправиться вглубь чащи, ведь его мама всегда опасалась тех необъяснимых сил, которые таит в себе природа. Они катались по светлому понадлесью, заныривая в небольшие, покрытые старой сухой листвой овражки, которыми была изрыта дорога, и смеялись. Кажется, это был последний раз, когда мама и папа В. радовались чему-то вместе.

Но по-настоящему открыл Лес В. его дядя, сторож детского сада. Он жил в собственном замке, как это виделось мальчику, ведь в конце дня, когда всех детей разбирали родители, всё это просторное советское здание оказывалось в его полном распоряжении. Он мог спать на любой кровати, гулять по тёмным коридорам с факелом-фонарём в руке и даже устраивать «балы» – приглашать подростков, которые выпивали вечерами неподалеку и устраивать с ними светские беседы, ведь нет более ищущих натур, чем выпивающие вечерами подростки. Всё это он, конечно, не только мог делать, но и проделывал с завидной регулярностью, за что В. по праву считал его Графом. Дядя-Граф и показал ему Лес.

Сначала он говорил о травах. Объяснял разницу между багульником и вереском, тысячелистником и василистником… А потом, как бы между делом, показал на красные пятна на стволах и объяснил: «Это глаза».

– Зачем же они им? – спросил В. Но вопрос этот остался тогда без ответа. Следующие прогулки с Графом проходили так, будто этого разговора никогда и не происходило. Но однажды дядя продолжил:

– Раньше лес этот начинался отсюда и простирался до самого Белого моря.

– А что это за море, Белое?

– Белое оно от снега, а раньше, в старину, называли его Студёным…

– А как этот лес называется?

Дядя помолчал с минуту, будто припоминая название, хотя, скорее всего, он просто думал, стоит ли затевать этот разговор, достаточно ли созрел для него племянник, а потом произнес:

– Называется он Ничейным.

– А почему, почему же Ничейным?

– Ничейный он потому, что никто из людей через этот лес раньше пройти не мог, такой он густой да буреломный. Даже ягоды и грибы в нём не растут, такой он тёмный. Вот и прозвали его Ничейным ещё во времена далёкие… По всему выходило, что Ничейный он, да свой собственный… Ни один князь, ни один барин его к своим личным владениям не стали присоединять. Толку-то от него никакого, даже деревья здесь топору не поддаются… Начнешь рубить, так топор затупится и лес этот уже тебя самого погубить силится: так сердце начинает колотиться, что, кажется, того и гляди из груди выскочит… Вот поэтому и решили его так назвать… – ответил дядя на манер древних сказителей боянов, будто желая напустить немного таинственности.

– А как же люди узнали, что за лесом этим море Студёное? – спросил В.

– До моря добрались люди тогда по западному его краю, по молочной реке Онеге… Через саму чащу никак…

– И что же, совсем-совсем никто вглубь леса не заходил – спросил В.?

– Ну почему же никто. Если б совсем никто не заходил, тогда бы мы о лесе этом ничего не знали. Пройти через лес мог только человек с горящим сердцем.. Герой или богатырь, по-нашему, по монголо-татарски…

Последнего замечания В. не понял, однако, как и положено детям, продолжал спрашивать:

– С кем же в этом лесу богатырю воевать, если там никого нет?

– Разве я сказал никого? Никого из людей..

И дядя, не выходя из нарочитого образа баснописца, рассказал такую историю:

«Когда-то, совсем в дали времен, в закоулках, складках да дебрях времени, колдуны да волхвы ветхозаветные слепили из глины человека, да оживили его, чтоб он защищал слабые, рассеянные по краям земли народы от злого вавилонского царя Навуходоносора. Но глиняный человек этот перестал их слушаться и сам стал творить всякое зло и служить вавилонским деспотам. Тогда-то пришли из северных степей богатыри, скифы да сарматы, всадники смелые, от которых потом и пошла русская земля, и победили его, да оказалось, что совсем его победить нельзя и что каждые тридцать три года он оживает. Вот и решили поместить прах его подальше от людей, в Ничейный лес за Кудыкину гору, за речушку Смородину, через которую перекинут Калинов мост. По одну сторону моста находится Явь, мир живых, а по другую – Навь, мир мёртвых… В общем, сделали всё так, чтобы не вернулся он из этой Нави, Небытия, то есть… Но и это не помогло. Оказалось, что прав был мудрец эллинский Парменид, когда говорил, что Бытие есть, а Небытия нет. Если б было в мире Небытие, то к нему и дорогу было бы не сыскать… Так что, те дебри, что от речки Смородины да на северо-восток, к Каменному поясу уходят, стали уже не Навью именовать, а Чейный лесом, лесом Глиняного человека или Голема, как его сами волхвы нарекли…»

– И что же, когда он оживает, может он через чащу пробраться? – опять спросил мальчик.

– Пробраться-то он везде может. Тело-то у него большое, на бочку похоже, а ноги тонкие… Поэтому, чтобы в мир наш он не прошел да всякого зла не натворил, надобно не дать ему пройти по Калинову мосту, нужно, чтобы явился на мост тот богатырь. Но только вот беда, день, когда просыпается глиняный человек, никому знать не дано.

– Как же богатырь узнает, когда надо прийти? – не унимался В.

– А вот за этим деревьям и нужны глаза… Они открывают их каждые тридцать три года и все видят даже сквозь себя самих, и не важно, в какую сторону глаз их обращен. Видят они всё даже через землю. И то, что в глубине леса, за Кудыкиной горой, за речкой Смородиной, в Чейном лесу, прах заворошился да захороводился – видят. Тогда они начинают раскачиваться и шуметь и начинается ураган, и перед богатырем, который тут является, они расступаются и ветви свои поднимают…

Чем дальше рассказывал граф, тем больше непонятного было для маленького В. Не добавляла ясности и манера рассказывать «на старый лад». Шутил ли его собеседник или говорил всерьез? Или может быть хотел выглядеть несерьезно, чтобы ему ни в коем случае не поверили? А что если поверить? Это навлечёт беду? Он погубит свою жизнь в борьбе с Големом? Неясностей становилось всё больше, поэтому он продолжал донимать дядю вопросами:

– А почему же глаза у деревьев открыты сейчас? Неужели в этом году опять пробудится Глиняный Человек?

– Нет, он больше не живёт в Чейном лесу…

– Как так?

– А вот так… Однажды люди перестали верить в эту историю, решили, что всё это выдумки, и ни один богатырь в нужный час не явился. Нашлись у людей более насущные дела, чем борьба со злом. У кого-то корова отелилась, у кого-то лошадь не подкована, у кого-то печка не белена… А глиняный человек тот вышел, голову свою сделал золотой, грудь серебряной, бёдра медными, а ноги железными… Только ступни его так и остались глиняными. Не мог он их сделать из металла, потому что стал бы таким тяжёлым, что провалился бы тогда под землю… И служит он теперь и Навуходоносорам, и Сарданапалам, и Искандерам, и Цезарям… Так много теперь царей развелось, что вместе они правят миром в тайном сговоре, желая людей поработить, своими послушными бездумными куклами сделать.. Потому и лес этот нынче разрешетили дорогами, ручьи да речушки забросали булыжниками, Калинов мост разрушили. То уже не люди делали, а машины, что на службе у царей находятся. Машины эти учёные-книжники построили.. Не все они книжники плохие, конечно. Многие по зову сердца ради светлого будущего трудятся, жизни свои на то кладут. А вот некоторые от веку у царей на услужении находятся. Что цари попросят, то они и делают. Больше всего правители, конечно, управлять людьми, как петрушками, хотят. Вот ученые им для этого и нужны, чтоб разгадать человека, где у него запрятаны эти ниточки, за которые его дёргать нужно…

– А что теперь там, где раньше была Навь, или по-другому Чейный лес? Между речкой Смородиной и Каменным поясом, что на северо-востоке?

– А где была Навь, там города построили, чтобы если и явятся богатыри несчисленные глиняного человека побеждать, то некуда его запереть было… Только этот кусок возле нашего дома и остался густым да дремучим. Да не шибко-то большим.. Если через него насквозь пойти, то через пол дня выйдешь к водонапорной станции, а потом и к шоссе…

В. замолчал и задумался.

Несколько прогулок подряд он ничего не спрашивал о том, что услышал от дяди в тот день. Но однажды он спросил так, будто разговор о Големе и Чейном лесе ни на минуту не прекращался:

– Так как же быть? Что же делать людям со всем этим?

– С чем – этим? – не сразу сообразил, о чём идёт речь, Граф-сторож.

– Ну, со злодеем Големом, который теперь служит тиранам и прочим начальникам? Куда его теперь закапывать, его костяшки, или что у него там внутри под железом и глиной?

– Ах, ты о Глиняном человеке… Если будет такая война между людьми и правителями мира, то хоть и известно, что у Голема есть слабое место – глиняные ступни, но победить его будет трудно… – опять принял вид псалмопевца дядя. – Много людей в той войне пострадает и много городов обезлюдеет. А все потому, что очень многие поневоле сами стали ему служить, поддались его чарам хитрым… И с этими людьми, если они не опомнятся, тоже придётся бороться… Так что, как сеча та великая закончится, увидим мы новую землю, без родимых пятен: стольных градов и мегаполисов. Зарастут города эти лесом ничейным, может быть не здесь, так в другом месте… Так что будет куда черепки Голема схоронить…

– И деревья глаза закроют?

На этот раз дядя ответил уже серьезно, обычным языком, не рисуясь:

– Когда он будет побеждён, тогда да. А до той поры смотрят они на нас, справимся ли мы, разглядим ли зло, под мутной пеленой притворства и лицемерия… Может быть опять нужна нам будет их помощь. А если будет Голем побежден, то закроются глаза медленно и уйдут деревья снова на тридцать три года в сон и размышление. И только верхушки их будут шуметь, листья шелестеть. А до той поры ветра, что сейчас по всей земле бушуют, не прекратятся…

Дядя-Граф умер сторожем, в районной больнице, так и не обретя своего настоящего дома, потому что все дома и всю землю забрали себе цари. Ту, что получше – раздали своим слугам, а ту, что поплоше – отравили, чтобы у людей все силы уходили на то, чтобы добыть хлеб свой, и не было у них времени на созерцание и глубокие размышления…

Маленький В. вырос и уже со своим ребенком ходит по Ничейному лесу, в котором с той поры раздались в ширь тропинки и нет уже того бурелома. Но в глаза деревьев, которые большинство людей принимают просто за пятна краски, которыми лесник с одному ему известными целями делает пометки, он все ещё верит.

В память о моём Дяде – Эдуарде Саровском, который показал мне глаза деревьев, и от которого я впервые услышал о Ничейном Лесе и Глиняном Человеке.