Читать книгу Ничейный лес - - Страница 8

Жил на свете царь русский, Иоанн, по счёту первый, если считать от царей; за нрав свой суровый да за то, что был на всякую расправу скор, но от гнева отходчив, прозванный в народе Васильичем. Был он победами своими славен, да не только умением брал он крепости вражеские, но и силой волшебной. Так, когда довелось ему Казань в третий раз брать, татары, что город, когда-то бывший жилищем дракона Зиланта, защищали, стали чары использовать лютые, колдовские. Выходили на стены замка то старухи, то старики в длинных чёрных одеждах и, исполняя танцы срамные, выкрикивали сатанинские заклинания. И тотчас небеса разрешались дождём и дороги, что минуту назад ещё были сухими да гладкими, превращались в топь непролазную, так что к крепости той и на ружейный выстрел подойти было невозможно. Но нашлось и у Иоанна Васильича своё средство на напасть эту. Велел он из Москвы-града везти под Казань древо священное, на котором господь Иисус Христос когда-то за людей пострадал, вделанное в крест животворный. И той частицей креста божьего победил злые наветы.

Через четыре же лета в блаженной памяти 7064-м году от сотворения мира задумал он с Астраханью воевать. Да дело шло к весне и распутице, и до последнего оплота нечестивцев по тогдашним дорогам никак нельзя было добраться. А к лету тамошние татары отстроили бы новую твердь в два раза выше и крепче старой.

Грозный царь рассудил так: дважды в одну реку не войдешь, и потому нужно ему новое средство отыскать, да посильнее, ведь сразиться предстояло против самого естества, матери-природы, а не против лихих чародеев. И задумал он, чтобы до Астрахани по мерзлой земле дойти, заключить союз с Мареной, царицей снежной, чтобы зиму она на Русь, да на Великую степь, да на Поле Дикое во внеурочное время наслала, холодом свирепым землю сковала.

Порешил он заслать гонцов к Марене, за море Ледяное. Велел запрячь в сани двенадцать гнедых аргамаков ахалтекинских кровей, помолился о попутном ветре, да по весеннему снегу отправил нарочных в путь. Доскакали они в три дня до земли лопарской, да завязли в сугробах, застряли в бурунах ледяных, так и не увидев столбов пограничных Марениного царства. Выпустили они голубка, к царскому терему приученного, да тот и принёс на задней лапке Иоанну Грозному весть о неудаче.

Погоревал Васильич о скакунах своих излюбленных с пол-утра, да снарядил новых посланцев, чтоб с другого края те к морю Ледяному подступились, со стороны Биармии – земли колдунов, делающих людей своими марионетками. Повелел он запрячь в сани двенадцать степных бахматов, не столь быстрых, сколь выносливых, пожелал дороги широкой гладью да скатертью, и, взяв на себя клятву поститься до тех пор, пока известие от них не прибудет, отравил гонцов в путь.

Доскакали посланники в три дня до страны Биармийской, да превратили их ведуны да шаманы в кукол, чтобы потешаться над ними и работать заставлять. И домой никто не вернулся из них.

Подождал царь неделю, видит, что нет надежды весточку от ходоков получить. Тогда созвал он мудрецов и спросил:

– Где царство царицы снежной – Марены? Напрямик в полуночную сторону ходил, с востока к ней подступался – не нашел. Может, с запада на полночь надобно идти?

– Нет, – ответили ему книжники, – с западной стороны полуночи только царство немецкой ворожеи – барыни Хольды, по-ихнему – фрау. Она на облаках живет, и когда белье встряхивает, с неба снег падает. На том её сила и кончается. Мороз она не способна наслать на землю.

– Так где же тогда царство стужи и тьмы, – возопил Иоанн, – за каким морем-океаном мне искать его?

– Царство Марены – в мире мёртвых, потому как зима – это смерть, – так отвечали правителю своему мудрецы.

Кого же послать в мир мёртвых? Не нашлось среди ближников да огнищан – слуг да бояр придворных желающих умереть по своей воле. Тогда царь решил сам упокоиться, чтобы в царство мёртвых попасть, с Мареной союз против Астрахани заключить.

Назначил он на время отлучки заместо себя царем татарина крещёного – Симеона Бекбулатовича, потомка Чингизхана, захваченного в Казани в плен и женатого на дочери князя Ивана Мстиславского. Приказал в гроб себя положить, по русскому обычаю, в дубовую колоду; исповедать, причастить и отпеть по-христиански, гроб заколотить да в землю закопать на церковном погосте. А на следующее утро повелел в колокола звонить, да так задорно и громко, будто второе пришествие настало, чтобы не только он, да и всё мертвые из земли повыскакивали. Да только гробы бояр знатных да князей удельных камнями тяжелыми придавить распорядился, чтобы не восстали они и чтоб смуту в государстве не сеяли. Заколотили гроб с царем Иоанном, забросали землей да притоптали хорошенько, чтобы уж наверняка умер.

Начал задыхается царь во гробе, а когда уж совсем невмоготу стало, почувствовал он вдруг, как прямо через грудь его дерево прорастает, только дерево то не молодое-весеннее, но черное, мёртвое и гнилое. Чудилось ему, будто холодными скользкими щупальцами кто-то внутри него шевелит. Подняло дерево то крышку гроба и землю над ним притоптанную разворошило, да не принесло это от смертушки избавления. Закрыло оно солнце и неба сияние своими ветвями несчисленными, так что стало исчерна, будто посреди ночи.

Но то не смерть ещё была, а только приготовление к ней. Вот когда на дерево то села стая ворон, и обвалилось оно с треском и грохотом под весом своим, и вороний грай, как издевательский зловещий смех, разлетелся по небу эхом, тогда и почувствовал царь Иоанн Васильич, что умер совсем. Да вороны те неспроста смеялись, ведь были то ведьмы, которых он когда-то хотел сжечь, но которые спаслись от злой смерти, обернувшись созданиями крылатыми да черноокими и улетев прочь из Москвы на зловонное козье болото, из которого ручей вытекает Черторыя, ныне под Пречистенку зарытый.

Рухнул Иоанн в тартарары, вместе с гробом и вместе с другими покойниками, что в земле рядом лежали и очутился он на полу дощатом в Доме пустом и холодном в один только саван погребальный завёрнутый, точно с чердака прогнившего в избу провалился. Оклемался, посмотрел по сторонам, да не сразу заприметил, что на груди его ворона сидит да головой вертит. «Должно быть, одна из тех, что повалили дерево» – подумал он уже после того, как в испуге вскричал «чур меня» и согнал птицу. Та, каркнув, будто громко выругавшись, вспорхнула да растворилась в одном из тёмных углов, которых не касался призрачный свет, исходящий не от солнца, которого в мире том, кажется, вовсе не существовало, а будто изнутри вещей.

В Доме не было ни единой души живой. Выбраться же из него никак было нельзя: двери-то снаружи снегом завалены, да слышно, как вьюга, точно зверь хищный, снаружи рыщет. Стал он Марену, королеву ночи, холода и смерти звать, да только хрип изо рта вырывается. Ни одного слова произнести царь могучий, грозный не может. И видит он через щели наглухо забитых окон, что скоро совсем погребен сруб этот будет под снегом. И холодно ему стало так, что и внутри себя, в самом сердце, чувствовал он зимнюю стужу.

«Какой я дурак, что прогнал ворону, – думал он, силясь отыскать вокруг хоть какие-то признаки жизни, кроме своего стынущего тела, – хоть бы перед гибелью своей прощенья у ведьмы той попросить… Всяко лучше для Царствия Божьего… Да, видимо, не видать мне его, Небесного Иерусалима, раз грех я тот исповедать забыл. Так и суждено, знать, моей душе здесь остаться, где мрак да скрежет зубов… Да и куда же бесовская птица эта могла запропаститься?»

Тут услышал он, как мышка шуршит под полом, обрадовался, что хоть что-то живое в мире этом загробном есть, возвеселился сердцем: всё кругом мертво, даже он сам, но вот комочек тепла есть, к жизни тянется, коготками своими землю холодную скребет. Разодрал он руки в кровь, пытаясь пол разворотить. Кровь его оказалась черная да гнилая, да только запахла она могилой, как тут же в льдинки превратилась. Все ногти он себе пообломал, однако же подцепил одну доску, добрался до мышки, взял её в руки да, к сердцу прижав, согрелся. И превратилась мышка та к Марену – царевну снежную. Молвила она грозно:

– Здравствуй, царь Иоанн. Что, договор пришёл заключать?

– Да… – онемевшими губами ответил Васильич.

– Ну что же, знаешь ты теперь цену жизни. Знаешь, что в мире наступит, если кругом смерть и зима восторжествуют?

– Знаю…

– Знаешь теперь, как страшно умирать? Не пожелаешь теперь такого даже самому злому врагу своему?

– Не пожелаю, царевна…

– Ну коли пришёл ты соглашение заключать, выслушай мои условия.

– Слушаю внимательно тебя, государыня…

– А уговор наш будет таков. Отпущу я тебя обратно в мир живых, если зарок мне дашь, что будешь каждую травинку, каждую букашку беречь. Я хоть и царица мёртвых, да поставлена я Богом единым колесо жизни крутить на самой нижней точке, где вязнет оно в сугробе. Здесь, где вмерзает оно в землю, должна я толкнуть его, чтоб дальше оно двинулось к жизни и весне… Понимаешь ты мои слова?

– Понимаю, государыня.

– Ну так что, по рукам?

– По рукам, – только и успел ответить царь, как исчезло видение. И превратилась Марена опять в мышку крошечную. И как отдала она тепло своё, и как проникло оно внутрь тела Иоаннова, так услышал он звон колокольный и понял, что жив, что на земле он. И сила вдруг такая в нём появилась, что выбил он крышку дубовой колоды да выбрался из-под земли на свет Божий.

– Ну что, государь Иоанн Васильич, свиделся ты с Мареной, владычицей смерти, холода и зимы? – спросил царя один из окольничих.

– Свиделся, брат… – отвечал самодержец.

– Заключил договор с ней?

– Да, брат, заключил…

– Ну так что, когда прикажешь войску выдвигаться?

– Думаю, подождём брат до лета, а там видно будет… – задумчиво ответил правитель.

– Так отстроят же басурмане крепость новую, выше и сильнее прежней. Никак нашему воинству не взять её будет тогда.

– Ну так может оно и к лучшему? – молвил Иоанн. – Пусть и на нашей земле построят, да не одну, так парочку… Да хоть рядом с моим теремом! Чтоб Хана мне было из оконца видать. Вот сяду я поутру трапезничать – да его поприветствую!

И приказал Иван отправить к хану гонцов и велел передать дозволение свои крепости на Московской земле построить для защиты. Да чтобы подвоха тот не заподозрил, сказал, что неинтересно ему воевать так. Нечестно это. Подле Казани во время войны последней мой Свияжск стоял, а подоле Москвы вашей крепости не стоит.

Подивился тиун Иоанновым словам, подумал, что, видно, подменила Марена Васильича в царстве мёртвых, да делать нечего. Своя голова, что называется, ближе к телу. Выполнил стольник приказ начальника своего в точности. Ни одного слова от себя не велел гонцам астраханскому хану к словам государевым добавить.

Возрадовался дозволению этому владыка басурманский Дервиш-али, да и впрямь на Москве свою твердыню отстроил. Да поиздержалась на том строительстве казна его. Народ он свой, чтоб вдоволь золота да серебра раздобыть, тяжелыми податями обременил. Взбунтовался на него за это люд татарский да сам под руку Иоанна Васильича попросился.

Долго правил народами в добре Иоанн царь по счёту первый, по завету с Мареной, царицей снежной, да сгубили душу его бояре, соблазнили на зло большое своими происками да каверзами, заговорами да убийствами. Но об этом сам в других книгах прочтешь. За сим кланяюсь тебе, милый человек.