Читать книгу Норильчонок. Всполохи детства - - Страница 5

Цветной бульвар. Московский цирк.

Весь вечер на манеже клоуны.

И я к руке отца прилип.

Всё интересно, не знакомо.

Четыре мне. Уже большой.

Темно на улице, и ливень.

И на асфальте предо мной

в огромной луже, горделиво,

два перевёрнутых коня.

Упавших с крыши, вверх ногами

И в обрамлении огня

Висит афиша перед нами.

У гардероба суета. Людей толпа

и, в общем, давка.

Смеётся мама. Молода.

Её оберегает папка.

У мамы «полон рот забот».

А про меня, как позабыли.

Меня толкали все, и вот,

мы спешно вверх засеменили.

Вошли. Большой и круглый блин

к нему скатилися ступеньки.

Теперь шагаем мы по ним

к своим местам, болят коленки.

Ну сколько можно. Вверх и вниз

Уже меня садите в кресло.

У кресла я вообще завис,

оно роскошно и чудесно.

Малины бархатный отлив

По спинке, по подушке места.

Я взгромоздился и затих.

Сейчас хоть будет интересно?

Про Дядю Стёпу я читал,

читать в четыре научился.

Зачем, войдя сегодня в зал,

он предо мною взгромоздился.

Такого гадства от него

не ожидал я, право слово.

Так, мне ж не видно ничего.

Я засопел, надулся снова.

Отец мне: «Щёки подбери!

Чего ты их развесил снова»?

Я вздрогнул: «Чьёрт» и «Побьери»!

С «Брильянтовой руки» знакомо.

Вступилась мама: «Ты чего?

Ему из-за спины не видно».

– Да, мне не видно ни-че-го.

и тихо выдохнул: «Обидно».

А представление идёт.

Смеётся зал. Мне не до смеха.

Я весь подался чуть вперёд,

там тюбетейка у узбека.

Вам хорошо. Вам видно всё.

А мне уже до слёз обидно.

Ведь мне не видно ничего,

вот ничегошеньки не видно.

Сопел я. Дулся и сползал

с малиновой подушки кресла.

Тут папа пальцем показал

на замечательное место.

В многоступенчатый проход,

что меж рядами, где ступени.

Я поднял взгляд, увидел вот,

мой классный папка. Просто гений!

В проходе, просто чудеса.

Сидеть не надо на ступени.

Как в поезде, что вёз сюда,

с бочков прикручены сиденья.

Вот устремляюсь я в проход

– Колени, ноги, извините.

Я вырвался, прости народ,

Мне просто хочется всё видеть.

Сиденье. Это «дре-ман-тин».

Он как искусственная кожа.

Я помню, в поезде я был,

мне это объяснил прохожий.

Ну на пружинах у него крепёж.

Чтоб не мешал в проходе.

Его так просто не возьмёшь,

но я упёртый по природе.

Пыхтя, сопя, опять пыхтя.

Я опустил со скрипом место.

И гордо попу взгромоздя,

сел в отвоёванное кресло.

Вот на манеже клоун и клоун,

и тётя с рыжим париком.

Они все бегают с бревном.

Огромным. Зал лежал ничком,

он весь заходится от смеха.

Мне расскажите, в чём потеха?

И тут скользнул, и тут поехал.

Сначала устремился ввысь,

меня, как выплюнуло кресло.

Потом я покатился вниз,

вот прямо по ступенькам. Честно.

Не заорал. Не запищал.

Вскочил и быстро побежал

наверх, к предательскому месту.

Отжал. Уселся. Интересно…

Но кресло подлое опять,

меня подкинуло пружиной.

Опять лечу, мне лень считать

ступеньки. Ну, держись, вражина!

Я запинаюсь и бегу

вверх по ступенькам. Я могу.

Зал замер глядя на меня.

Застыли клоуны на манеже.

Я, чертыхаясь и сопя

Отжал, уселся, интересно!

Всё повторилось. Каждый миг.

Взлетел, скатился. Зал притих.

Меня клоун на руки поднял.

Над кругом прямо, над манежем.

И я в его руках летал.

Я ошарашен был и взбешен.

Но, вдруг, я клоуна узнал,

поверьте, скромен, тих и нежен.

Я вдруг истошно заорал:

– Семён Семёныч!!! – Зал повержен.

Зал, стоя нам рукоплескал,

– Вот, будет клоун – сказал Никулин.

И тут же место отыскал,

и посадил в манеж на стуле.

Спросил: «Мы можем продолжать»?

Я важно разрешил: «Конечно»!

Я видел каждый жест и взгляд

Смеялся в голос. Я был рад.

На спинку стула не взглянул.

А был то «Режиссёра» стул.

Вот так и сглазил дядя Юра.

Я режиссёр, но я без стула.

К чему вдруг вспомнилось опять?

Ни ко двору и неуместно.

Мне не случилось клоуном стать.

Но, как приятно. Вспомнить детство.