Читать книгу Махинаторы и жертвы. Победи страх и верни контроль над своей жизнью - - Страница 3

Лох – это человек, которого легко обмануть, простофиля, пешка, жертва мошенничества в договорной игре или мишень для афериста. В средневековом жаргоне существовал специальный термин – «дать остыть», то есть дать одураченному успокоиться, охладить его пыл, чтобы он от огорчения не испортил игру. Осознавать, что вас облапошили, – мучительно. Мы готовы сгореть от стыда при мысли, что оказались в дураках, что нас развели на раз-два и все об этом знают. Лох отличается от прочих жертв обмана тем, что более других склонен себя ненавидеть.

Чтобы лучше представить ощущения того, кто стал жертвой мошенничества, можно провести небольшой мысленный эксперимент. Представьте, что вы получили уведомление от банка, в котором сообщается о подозрительном снятии двадцати с половиной долларов с вашего счета час назад. Оказывается, что эта операция связана с веб-сайтом EZGamezzzz.com, о котором вы никогда не слышали и уж тем более не предоставляли ему информацию о вашей кредитной карте. Специалист клиентской службы банка сообщает вам, что это, вероятно, подставная компания, под прикрытием которой работают хакеры – они пробуют случайные комбинации цифр, и иногда им везет. Банк обещает отменить эту транзакцию и сохранить ваши деньги. Отлично!

А теперь представим несколько иную ситуацию. Час назад вы сами предоставили информацию о вашей кредитной карте и сами перевели двадцать с половиной долларов, но только не на счет EZGamezzzz.com. У входа в продуктовый магазин стоит вежливый молодой человек, представляющий международный детский фонд, и просит прохожих пожертвовать двадцать с половиной долларов на кампанию «Покончим с детской бедностью к 2050 году». Обычно вы не реагируете на подобные акции, но фото на плакатах на этот раз привлекают ваше внимание, да и сам молодой человек кажется вам приятным, ну и разумеется, вы всей душой за то, чтобы покончить с детской бедностью. Когда вам приходит оповещение от банка о подозрительной операции, вас это настораживает. Эти подозрения подтверждаются, когда вы получаете рассылку от LISTSERV и узнаете о том, что благотворительная кампания у супермаркета – дело рук мошенников. Вы думали, что помогаете бороться с детской бедностью, а на самом деле стали жертвой аферистов. Вы вкратце рассказываете эту историю банковскому служащему, и специалист клиентской службы снова идет вам навстречу и обещает, что эта транзакция будет отменена. Вам и на этот раз удается сохранить деньги.

В обоих случаях материальный ущерб ограничивается парой минут, потраченных на телефонный разговор с банком, и небольшой нервотрепкой. На вашем банковском счете случившееся не отразится, причем не важно, стали вы случайной жертвой мошенников или в числе многих пострадали от организованной аферы. Однако большинство людей по-разному воспримут эти два сценария. Атака хакеров – небольшая беда, досадная, но все-таки не причина для стыда и самобичевания. А вот осознание того, что вы позволили себя обмануть, вызывает куда более болезненные ощущения, и, хотя деньги быстро вернутся на ваш банковский счет, следы полученного урока не исчезнут еще долго. Его последствия отразятся на вашем внутреннем «я», с которым вы будете неустанно вести диалог («О чем я только думал?», «Почему я повел себя как последний идиот?»), и на отношении к вам окружающих – ведь в их глазах вы предстанете как человек, которого легко облапошить. В глазах общества дураки вызывают мало сочувствия и много насмешек. Есть что-то разрушительное в этом ощущении и даже в ожидании оказаться в дураках.

Вполне разумно, что мы хотим уберечь себя от негативных эмоций. По этой причине мы всегда запираем входную дверь и не оставляем сбережения на крыльце дома: то, что мы ценим, должно быть под защитой. В привычном нам культурном дискурсе любая история, в которой кто-то попадает впросак, будь то случай с поддельными деревянными монетами, хакерская атака EZGamezzzz.com или ловушка Доктора Фила, – это возможность учиться на своих ошибках. Обжегшись на молоке, дуем на воду. Однако речь не о том, чего нам стоит чрезмерная осторожность. Какой урок можно извлечь, столкнувшись с мошенником, и каковы будут пагубные последствия, когда вы в следующий раз захотите проявить щедрость и отзывчивость?

Будучи профессором в области договорного права и имея степень магистра психологии, я не удивляюсь тому, что людей сильно беспокоит проблема обмана и предательства. Одна из сторон в споре по договорам, как правило, представлена людьми, которые стали жертвами обмана или по меньшей мере чувствуют себя таковыми, когда сделка срывается.

Однако интерес к попавшим впросак возник у меня в связи с другим аспектом моей профессиональной деятельности. В 2005 году я окончила юридический факультет, но решила, что не буду сдавать квалификационный экзамен и заниматься юридической практикой. Еще в годы учебы на юридическом факультете я стала задумываться о том, насколько формально люди относятся к своим законным правам и обязанностям. Поэтому вместо того, чтобы начать работать по специальности, я предпочла остаться в университете еще на три года и защитилась на степень доктора философии по экспериментальной психологии. Больше всего меня интересовали те решения, которые заставляли людей соблюдать закон – но при этом противоречили их нравственным убеждениям. Каким образом решаются такие проблемы и как чувствует себя человек, приняв такое решение?

Одна из наиболее часто обсуждаемых тем во время учебы на юридическом факультете касалась того, что нарушившие договор не считаются правонарушителями. Рассмотрение философских, правовых и экономических аспектов договора редко выявляет нарушения с этической точки зрения. Подобный бесстрастный взгляд на вещи вполне типичен для выпускников юридических факультетов, однако я не знаю ни одного неюриста, который бы относился к заключаемым им договорам столь же безучастно. Для большинства людей нарушить договор – значит нарушить обещание, а это вопрос этики. Различие в толковании нарушения договора с точки зрения права и этики, на которое я обратила внимание, стало предметом моего исследования, а постепенно и основой моей научной карьеры, которая началась с вопроса: «Как вы относитесь к нарушению договора?»[4]

Я стала рассылать придуманные тексты договоров в различные базы опросов, онлайн-интервьюерам и студентам юридических факультетов, а иногда сама проводила опрос среди студентов и преподавателей университета. Опрашиваемым обычно предлагался вымышленный сюжет, в котором персонаж по имени Боб должен по условиям договора отполировать полы или выполнить другую работу аналогичного характера и ему предстоит решить, может ли он нарушить этот договор, если получит более выгодное предложение от другого заказчика. Вопрос звучал так: если Боб нарушит договор до получения денег, какую сумму вправе взыскать с него суд в пользу заказчика в качестве компенсации за нарушение договора?

Начнем с того, что многие полагали, будто Боб должен заплатить приличную сумму. Иногда в строке для ответа стояло целое число с огромным количеством нулей после, то есть Бобу предстояло заплатить просто космические деньги за невыполнение договора по полировке полов в каком-то многоквартирном доме. В итоге опрашиваемые требовали не только денежной компенсации для потерпевшего, но и справедливого наказания для нарушителя; они оценивали денежные убытки намного выше, чем предусматривает судебная практика[5].

Порой я получала весьма развернутые отклики. В конце каждой анкеты было место для дополнительных комментариев и вопросов, так как комментарии и вопросы интересовали меня больше всего. Я специально оставляла свободное место, чтобы люди могли пожаловаться на проблемы с интернет-соединением или уточнить содержание некоторых вопросов. Вместо этого значительная часть респондентов писала полные гнева комментарии, выражая возмущение по поводу самой идеи нарушения договора. В этих пространных рассуждениях встречалось следующее: «Вот что сегодня губит Америку. Прежде уговор был дороже денег, а теперь люди перестали уважать друг друга» или «Боб ПРЕДАЕТ своих клиентов». Обилие прописных букв невольно обращало на себя внимание.

Нарушение договора было воспринято как мошенничество, а мошенник должен платить за свои махинации. В анкету я включила унылый параграф о том, что вся ситуация с полировкой полов была, разумеется, вымышленной, и тем острее я почувствовала силу обрушившейся на меня волны негодования. Вместе с тем я с волнением обнаружила, что мне удалось нащупать кое-что интересное.

Впрочем, как это часто бывает в научных исследованиях, подойдя к чему-то важному, вдруг понимаешь, что это не ново. Психология всеми презираемой жертвы обмана – излюбленная тема многих, среди которых значительное место занимает Ирвинг Гофман, один из наиболее известных исследователей социального поведения ХХ века. Гофман выстроил целую теорию на основе простой идеи: люди плохо относятся к разрушению межличностных связей – и, когда они понимают, что имеют дело с мошенником, это действует на них разрушительно.

Гофмана вряд ли можно назвать признанным авторитетом в психологии, поскольку он прежде всего социолог, и его теория возникла главным образом благодаря интересу к театру. Истоки его «драматургической модели социальной жизни»[6] берут начало в детстве, когда он много общался с актерами любительского театра в Манитобе, Канада. На протяжении всей академической карьеры Гофмана занимала мысль о том, на что готовы пойти люди, чтобы не попасть в неловкое положение и не испортить сцену спектакля, перепутав реплику. При этом он отмечал, как стремление сгладить социальную динамику делает людей легкой добычей. Их легко уговорить, и они предпочитают вежливо кивнуть в знак согласия вместо того, чтобы лишний раз переспросить; и вот они уже делают пожертвования в пользу фиктивного благотворительного фонда или вкладываются в сомнительный таймшер[7]. В 1952 году, еще обучаясь в магистратуре, он опубликовал небольшую работу о жертвах обмана с хлестким названием «Как привести жертву в чувство. Некоторые аспекты адаптации к неудаче» (On Cooling the Mark out; Some Aspects of Adaptation to Failure)[8].

Автор использует аллегорию, рассказывая историю о последствиях злоупотребления доверием, в которой действуют три условных персонажа: махинатор, жертва и тот, кто дает жертве остыть, то есть приводит ее в чувство. Махинатор выбирает жертву, сделка расстраивается – что же дальше? «В случае преступного обмана, – так начинается эта статья, – жертва понимает, что ей необходимо адаптироваться к новым условиям, в которых источники социальной гарантии и статуса, ранее воспринимавшиеся как нечто само собой разумеющееся, теперь утрачены»[9]. Суть противоречия, которое видит Гофман, заключается в следующем: люди не любят попадать в неловкие ситуации, оказаться в дураках – стыдно, но в то же время люди по своей природе постоянно оказываются в подобных ситуациях. Надо научиться приспосабливаться, но как?

Попробовать прийти в чувство. Гофман, очевидно не без удовольствия, описывает, как махинатор «остается с жертвой после того, как его партнеры уходят, и берет на себя функцию успокоителя, давая обманутому возможность прийти в чувство»[10]. Жертве предлагается другая, щадящая версия случившегося, в которой все факты интерпретируются в более выгодном для нее свете и все выглядит не так безнадежно. «Прийти в чувство – означает адаптироваться к ситуации, которая прежде казалась невозможной»[11].

Задача успокоителя – смягчить удар по самолюбию жертвы, уговорить смириться с неблагоприятным исходом и не поднимать лишнего шума. Он может даже предложить утешительный приз в виде бонусной скидки или премиального купона на следующую покупку, чтобы притупить остроту неприятных ощущений. Утешив жертву таким образом, ее можно легко уговорить продолжить игру. Конфликт исчерпан, система работает безотказно.

Когда Гофман говорит о необходимости дать жертве остыть и прийти в чувство, он имеет в виду циничную схему манипуляций, и это вполне понятно. Однако я, как психолог, вижу в этом нечто большее. Само понятие не является уничижительным и даже может не быть связанным с межличностными отношениями. Лично я иногда предпочитаю принять несправедливость без особых сожалений. Например, моя двоюродная сестра не возвращает деньги, которые я ей одолжила; вместо того чтобы чувствовать, что меня обманули, я скорее буду гордиться, что смогла ей помочь. Иногда мне необходимо выговориться, чтобы не чувствовать себя одураченной, а иногда приведение в чувство означает, что я отказываюсь от той роли, которая совершенно бесполезна или в рамках которой я не смогла отстоять свои глубинные цели.

Почему я должна чувствовать себя жертвой обмана?

Понятие «жертва обмана» нельзя отнести к естественным категориям, оно сформировано обстоятельствами и легко трансформируется. Можно ли назвать меня простофилей или раззявой, если я позволяю другому водителю втиснуться прямо передо мной в последнюю секунду? Можно ли считать меня рохлей, если я даю милостыню уличному попрошайке? А как меня назвать, если я решусь вложить деньги в рискованное предприятие и все пойдет не по плану? Да, быть может, для кого-то я типичная неудачница, но вместе с тем меня можно назвать беспечным автолюбителем, отзывчивым благотворителем или инвестором с высокой рискоустойчивостью – возможно, именно такая неоднозначность дает возможность слегка отдышаться и остыть.

Заурядные ситуации такого рода возникают постоянно, и, поскольку я когда-то объявила себя экспертом по жертвам обмана, ко мне очень часто обращаются с рассказами о мелких житейских неприятностях. Моя сестра Айви, которая слушает мои истории о жертвах обмана вот уже пятнадцать лет, как-то позвонила мне, чтобы поведать о том, как она сама в буквальном смысле приводила себя в чувство. Она живет в штате Вермонт, и вот однажды вместе с мужем и друзьями они отправились на велосипедную прогулку. Сестра переоценила свои силы: для онколога она была в отличной форме, однако все остальные участники заезда, похоже, были готовы принять участие в соревновании по триатлону. Они заехали в небольшой городок и остановились у магазина, чтобы купить что-нибудь перекусить. Айви умирала от жажды, и у нее кружилась голова.

«Заходим мы в магазин, – рассказывает она, – и это не просто обычный мини-маркет, куда там! Это же мажорный Вермонт; сама понимаешь: на полках комбуча домашнего приготовления. А мне нужен всего лишь обычный изотоник Gatorade, и оказывается, что он здесь стоит шесть долларов».

Моя сестра была вне себя. Конечно, туристы, приезжающие в Вермонт, может, и не прочь заплатить шесть долларов, вероятно, жители Нью-Йорка с удовольствием купят его за шесть долларов и еще получат за это белую овальную наклейку со значком Вермонта на машину. Но ей-то лучше знать! (Пользуясь правом старшей сестры, я должна заметить, что она, вообще-то, не коренная жительница Вермонта. Не вполне понимаю, каковы ее претензии к старому доброму Вермонту, кроме разве что ее места рождения: она родилась и выросла в штате Мэн. Мы-то с ней точно представляем целевую аудиторию вермонтского магазина. Мы обе любим комбучу.)

«Так или иначе, – продолжала она, – в тот момент я бы и сотню долларов заплатила. Я вспомнила тебя и сказала что-то вроде: “Что же я делаю???”» Слегка остыв и придя в чувство, она купила напиток и отправилась домой.