Читать книгу Как роман. Удивительная жизнь Владимира Соколина - - Страница 11

В начале войны обстоятельства были благоприятны для русской армии. Западные журналисты восхваляли её, называя непобедимой машиной, в то время как французские и британские войска отступали.

Швейцарские журналисты не оставались в долгу. Газета «Журналь де Женев» от 31 августа 1914 г. писала:

«Насколько бы важными ни были события в Мёзе, насколько бы масштабной ни была первая большая битва, они не составляли всей картины. Они были лишь элементом, возможно, даже не основным. Именно этим же можно объяснить склонность немецких осведомителей всегда и сразу докладывать о своих решительных успехах. Они не могли не беспокоиться о будущем. Не говоря уж о море и англо-германской дуэли, нужно помнить, что любые немецкие манёвры на суше происходят на двух фронтах, а, следовательно, как благоприятные, так и неблагоприятные результаты, достигнутые или понесенные на одном, непременно отразятся на другом. Отсюда следует большой вопрос: когда же наступление русских оттянет на себя часть войск с западного фронта? Само собой разумеется, никто не может назвать точную дату. Никакой подсчет, основанный на теоретических данных, не в состоянии определить действительную реальность. Но даже учитывая эти ограничения, есть основания обратить особое внимание на это положение вещей, чтобы понять, какое значение оно может иметь для проведения бельгийских и французских операций. Русские наступают на реке Лава, вероятно, в районе Кёнигсберга, и точно на той же высоте на южной стороне, и находятся почти в ста километрах от Нижней Вислы, главной линии обороны немецкой армии. Расстояние оттуда до Берлина, так же как от польской границы до Берлина, с высоты птичьего полёта оценивается в 300 километров.

В текущем положении вещей мы надеемся, что австрийское наступление в Галиции не заблокирует возвращение русских из Германии, и что оно само замедлится наступлением русских, ситуация для которых сейчас вполне благоприятна, следовательно, Берлину в ближайшей перспективе пока ничего не угрожает.

Во время наступления русским потребовалось двенадцать дней, чтобы вклиниться более, чем на сто километров вглубь позиции противника, выдерживая и ломая сопротивление в трех сражениях. Информационная война не закончилась с захватом территории. Корреспондент «Журналь де Женев» писал из Берлина: “Новость о победе генерала Гинденбурга над русскими войсками на юге восточной Пруссии недалеко от польской границы, распространяется на улицах машинами генерального штаба. Официальное заявление добавило, что введение в бой пяти батальонов и трех кавалерийских дивизий встретило ответные действия, которые перекинули их по ту сторону границы. Эта новость была принята с глубоким удовлетворением и вызвала большую радость в Берлине».

Русские, со своей стороны, опровергают новости, распространяемые немцами. 30 апреля из Санкт-Петербурга поступила следующая информация: «Германия, армия которой неспособна противостоять русскому наступлению в восточной Пруссии и в Галиции, намеренно распространяет дезинформацию по поводу своих побед и внутренней ситуации в России. Генеральный штаб считает бесполезным опровержение этих обвинений, поскольку ситуация на фронте достаточно подчеркивает ложь врагов Генерального штаба и агентств, которым они платят за её распространение. Генеральный штаб информирует страну, насколько может, о продвижении своей армии, которая победоносно наступает в Восточной Пруссии и Галиции».

Учитывая социально-политический контекст вокруг этой войны, добропорядочные граждане из хороших семей отправлялись на фронт. Другие уклонялись без малейшего чувства вины или стыда.

Между прочим, когда война только началась, русская миссия в Швейцарии, а точнее в Берне, сначала объявила, что под призыв подпадают только офицеры запаса, которые должны были вернуться на родину, чтобы исполнить свои военные обязанности. Однако 27 февраля 1915 г. та же самая миссия заявила, что все военнообязанные граждане должны вернуться в течение 15 дней. Тогда молодой Владимир, ведомый двойным патриотизмом, развившимся в Швейцарии, но в особенности из-за любви к России, стране его происхождения, последовал призывам русской миссии и вернулся в Россию в разгар войны, покинув свою «милую Швейцарию», чтобы добраться до колыбели своих родителей. «Мне только исполнилось 18 лет, как разразилась Первая мировая война в августе 1914 г. Летом 1915 г. я сел на поезд в сторону Москвы, чтобы исполнить мой воинский долг, совершил сумасшедший поступок – сказали бы одни, проявил истинный патриотизм – провозгласили бы другие.

Небольшие группы путешествующих покидали вагоны в Стокгольме, чтобы пересесть на моторную лодку: через север возвращались в свою страну русские, английские предприниматели, дипломаты… Это было летом 1915 г. Мне было тогда 19 лет, и я прибыл из Швейцарии, страны, где я родился. В Россию, страну моих родителей, я ехал, чтобы принять участие в войне. Когда жандармский капитан спросил о причинах моего прибытия в Москву, я ответил: “Я приехал для исполнения моего воинского долга”. Он аж подпрыгнул, оглядел меня с ног до головы, пожал плечами, а затем пропустил меня…»

После месяца подготовки Владимира отправили пехотинцем на германский фронт. Молодой человек хорошо запомнил свою первую встречу со своими сослуживцами: «После обеда я пошел за сигаретами, чтобы предложить их некоторым своим товарищам, однако они исчезли. Тогда я собрался упаковать мою гражданскую одежду, чтобы отправить её матери, но её тоже больше не было». Итак, можно себе представить растерянность мальчика, чье детство в Швейцарии было скорее «золотым», по сравнению с остальными солдатами, и который внезапно столкнулся с трудностями другого порядка в новой реальности, которую он только что открыл для себя.

Со своего первого месяца в армии он запомнил: «Мы научились маршировать, бегать, поворачиваться, стрелять, заряжать, полировать. Обучение в основном состояло в бесконечном повторении, чтобы точно вдолбить в голову, как отвечать на вопросы старших по званию, от командира до императора, как приветствовать генералов и как солдат должен исполнять, без малейших обсуждений, приказы от вышестоящих, за исключением заведомо преступных. Рота состояла из молодых, резервистов и “ветеранов”, которых в мирное время отправили бы по домам. Значительную часть контингента составляли украинцы». После своего обучения Владимир и его товарищи были отправлены на фронт.

«Осенью батальон перевели в Спасские казармы. Однажды, возвращаясь после долгого перехода со всем снаряжением, я почувствовал себя плохо. Медсестра назначила мне лекарство, показанное при желудочных болях. На следующий день в пять часов утра нам раздали всю провизию на день без права унести остатки на учения. Большинство моих товарищей, страшно матерясь, смогли за полчаса проглотить завтрак, обед и ужин. Вечером меня отправили в больницу. До приема в госпиталь я должен был подождать в большом сером зале, который пах русской казармой, то есть щами, мокрой шерстью, дегтем и черным хлебом. Многие пациенты сидели на лавках… “Кажется, ты нервничаешь?” – сказал мне врач. “Я бы тебе предоставил месяц отдыха, если бы комиссия последовала моим рекомендациям. Если всё, что говорили о тебе, правда, тебя бы не в больницу отправлять, а в детский сад”. Доктор, председательствующий в комиссии, выслушал меня, но никаких вопросов мне не задал. Он предложил коллегам освободить меня от воинской службы. Тогда мой лечащий врач воскликнул: “Да он здоров, как гвардеец, его сердцебиение как музыка!” И мне предоставили трехмесячный отпуск».

В течение своего временного освобождения от службы Владимир работал на «Земгор» – организацию, которая помогала в регионах, где проходили боевые действия. Он писал по этому поводу: «Эта организация предназначена для объединения сельских регионов и для восполнения очевидной нужды в управляющих лицах. Это была уступка, которую буржуазия получила от правительства во время войны. Группа способных и добросовестных специалистов и буржуазные политики соединили свои усилия, в организацию массово вступали граждане, которые хотели уклониться от военной службы, но в то же время принести пользу».

«По окончании моего отпуска я вернулся в казармы. Мои сослуживцы уже два месяца как пребывали на войне. Один сержант пытался вымогать у меня деньги, чтобы отправить со следующим отрядом, отправляющимся на фронт, но я решил побеседовать с офицером маршевой роты, который тут же меня записал на следующий день. “Дураком больше или меньше, мне без разницы”, сказал он мне в качестве поддержки. Как только сержант узнал, что я не стал вести переговоры с ним и нарушил иерархический порядок, он взбесился и пригрозил мне наказанием, что было исключительным случаем».

Владимир не стеснялся описывать ужасы, которые он видел на войне: «Поражения следовали одно за другим, огромные потери деморализовали страну. Иногда приходилось продвигаться по куче русских трупов, тогда я стискивал зубы и думал о тех ядовитых статьях нейтральных газет, которые недовольны “бездействием” на Восточном фронте».

Владимир был не единственным, на кого повлияла война; даже люди, старше его по званию, чувствовали этот вкус трагедии. Прапорщик Евгений Георгиевич Герасимов писал своим родителям, рисуя им темную картину происходящего. Он им изображал суровость условий жизни и упоминал в своем последнем письме перед смертью в сражении 27 мая 1916 г.:

«Было страшно приятно получить посылку от вас, именно потому, что она из дому. Что же касается до ее содержания, то все присланное – мне одинаково приятно, как выражение вашей заботливости обо мне и, увы, одинаково не нужно.

Дорогие мои, – то, что мы здесь, на позиции, ни в чем не нуждаемся – к сожалению ни одни слова, а самая горькая действительность.

Замазать этот грустный факт и рассказать вам по-газетному, высоким стилем, о том, как мы “герои-защитники родины” зябнем и мокнем в сырых окопах, по неделям совершенно без питья и без пищи, моя совесть мне не позволит.

Опишу вам чистосердечно хотя бы то, что у меня имеется сейчас, чтобы дать вам понятие о том, как мы живем.

Я стою на позиции, в самой что ни на есть передней линии, в 800 шагах от австрийцев, а между тем у меня в землянке имеется одеяло, которое мне с месяц тому назад привезли из Ровно. На жердяной кровати постлан соломенный мат. Таким же матом обита стенка около кровати». (Письма прапорщика Е.Г. Герасимова с фронта Первой мировой войны. https://museum-murom.ru/ scientific-work/sources-publishing/pisma-gerasimova)

Владимир тоже проходил через Ровно и писал об этом так: «После дождливой ночи, проведенной в Ровно на рыночной площади, наш отряд был собран для последнего смотра перед отправкой на фронт. Никто не мог даже представить, что этот православный городок с другими территориями будет снова беспощадно захвачен другой державой. Офицер, который нас осматривал, был поляком и говорил с сильным акцентом. Он обратился к нам с патриотической речью, но звучало это довольно банально…

Я был отправлен в первую роту 210-го Бронницкого пехотного полка, где я встретил некоторых моих старых товарищей из 19-го резервного батальона. Большая часть из тех, кого я знал, были мертвы или отправлены обратно в тыл».

Владимир был ранен и попал в госпиталь. Он писал об этом так: «Из одного полевого госпиталя в другой, и я, наконец, добрался до санитарного поезда. Моё состояние не давало мне права занять полку. Поездка в вагоне для перевозки скота оказалась еще менее приятной, чем просто идти пешком».

«Военный госпиталь, предназначенный для лечения больных с дизентерией, насчитывал тысячи пациентов, половина из которых были военнопленными. Смертность была настолько высокой, что кровати практически не пустовали».

Когда Владимир вышел из госпиталя весной 1916 г., ему предоставили отпуск, по истечении которого он попросил о своём зачислении в особую пехотную бригаду генерала Лохвицкого, предназначенную для отправки на французский фронт. Он писал: «Нарочный с примкнутым штыком пришел за мной и отвел меня по улицам прямиком в штаб военного округа. Генерал К.М. Оберучев на пару с другим генералом подвергли меня длительному и унизительному допросу. “Можешь идти, – сказал он, отпуская меня, – и никаких освобождений от службы, понял?” Мой запрос в итоге ни к чему не привел, если не считать сокращение срока отпуска».

«В полку бывалых солдат было очень мало, людские потери достигли ужасающих размеров. Часто нам удавалось сохранить жизнь только благодаря горе трупов или раненных, которые нас прикрывали». Позже Владимир получил Георгиевский крест. Этим имперским орденом, русским знаком отличия, награждались исключительно за военные заслуги и храбрость, ему также предоставили небольшой отпуск, который он провел с друзьями в Москве. По возвращению на фронт он был серьезно ранен и снова отправлен в госпиталь. Доктор Малиновский, хорошо известный среди большевиков под псевдонимом Богданов, работал там врачом. Владимир описывал его вот так: «Высококлассный теоретик, он был также настоящим человеком с большим сердцем. Он был высоким, ходил быстро, и когда появлялся в зале, то взгляды всех присутствующих сразу же теплели. Все прислушивались, чтобы уловить те ласковые слова, которые он нам говорил каждому с сияющей улыбкой, делающей его длинную светлую бороду еще более приятной».

Затем Владимира перевезли в госпиталь соседнего городка, где у него были друзья. После лечения его освободили, когда врачи установили, что гангрена ему не грозит. Именно во время периода выздоровления он заинтересовался политикой и не преминул упомянуть об этом: «В подмосковном городке Мытищи, я познакомился с одним десятником с фабрики, который заставлял меня читать подпольную литературу, часто мне случалось передавать ему бумаги для записи. Наконец однажды он мне предложил участвовать в тайном собрании. Я горячо ухватился за эту идею. Но когда перелезал через ограду госпиталя, упал, и мой перелом осложнился, мне снова прописали постельный режим. Не успел я выздороветь, как разразилась Февральская революция».

Очевидно, изменения происходили медленно. Ночная жизнь никогда еще не была такой оживленной, как в военные годы, люди тратили деньги направо и налево, не думая о завтрашнем дне. Модные театры наполнялись зрителями, создавались новые сцены, знаменитые художники и музыканты, как Рахманинов, Кусевицкий, Глазунов и другие множество раз выступали на концертах. Даже переполненные буржуазные салоны принимали не только деловых людей, которым нечем было заняться, но также и светских. Дворянские дома держали свои двери открытыми, даже если удобств было мало, а топливо всё ещё дорогим. В остальном же общая неуверенность и страх перед завтрашним днем начали брать вверх над тем, что осталось от надежды или хорошим настроением.

Помимо всего, многие мужчины и женщины в то время внесли свой вклад в боеспособность армии, особенно когда запасы военного снаряжения отчаянно истощились. Земские и городские союзы запустили более эффективное и масштабное производство боеприпасов, чем то, что производило имперское военное министерство.

И, как и в большинстве войн, ситуация перевернулась. Пусть и недостаточно хорошо вооруженная русская армия все-таки всегда побеждала австрийскую, в которой воевали представители множества славянских народов. Тем не менее победы русских становились все незначительней, а поражения все логичнее.

Кроме того, что касается немецкой армии, то в 1915 г. она сосредоточила всё свое внимание на Восточном фронте. Она лучше управлялась, была лучше обучена и снабжена, чем русская армия, что объясняло тяжелые людские потери последней.

Говоря об этой войне, полковник Шумский (псевдоним К.М. Соломонова) в своем очерке «Участие России в мировой войне» в 1920 г. писал: «В 1915 г. Россия в одиночку сражалась против Германии, Австрии и Турции, будучи вынуждена отступить на польском фронте. Таким образом она предоставила союзникам возможность подготовиться в течение года к сражению под Верденом против немецкого наступления. В 1916 г. благодаря “Брусиловскому прорыву” России удалось спасти Италию от неминуемого поражения, когда австрийцы нанесли удар по тылам ее армии, чтобы затем взять Венецию. Россия тоже сыграла определяющую роль в битве при Вердене, способствуя операциям союзников благодаря своим спасительным успехам на разных других фронтах» (C.M. Shumsky-Solomonov. Russia’s Part in the World War. New-York, 1920; Kindle ed. 2017).

Полковник Шумский продолжал: «Нет никаких сомнений, что жертвы, принесенные русскими огромны, так же, как и то, что их потери превышали потери всех союзников. Однако эта самоотверженность не была единственным критерием её участия в этой огромной борьбе. Роль России нужно оценивать, прежде всего, по усилиям, предпринятым её армией для того, чтобы подорвать военный план Германии в первые годы конфликта, в то время как ни американцы, ни итальянцы, ни румыны не вступили еще в войну. А британская армия тем временем только проходила подготовку».

Среди множества авторов, которые писали уже в 20-е годы о войне и русской революции, были и такие неоднозначные персонажи как княгиня Радзивилл, автор книги «Головешки большевизма» (The Firebrand of Bolshevism; The True Story of the Bolsheviki and the Forces That Directed Them. 1919). Но и их читали и к ним прислушивались. Радзивилл, например, писала: «Правдивая история большевиков и тех сил, которые ими руководили, запятнана присутствием многочисленных царских служащих, работавших на немецкие службы. Они передавали русские военные документы врагам. Ничего удивительного, что при Танненберге были такие тяжелые потери! Возможно даже, что 7 сентября 1915 г. стало самым темным днем из всех, тогда русский народ узнал, что великий князь Николай смешен с должности главнокомандующего и что сам император встал во главе армии. Кроме того, это решение последовало за массовыми резолюциями, принятыми основными городскими советами, провозгласившими, что победа должна произойти благодаря доверию народа к правительству, которое неизбежно должно сформироваться. После назначения себя Верховным главнокомандующим император распустил Думу».

Свидетельство, написанное Локкартом, не противоречит откровениям Радзивилл, он подтверждает: «Сентябрь 1915 г., по моему мнению, был решающим поворотным моментом в этой войне для России. Начиная с этого времени в умах людей укоренился всё возрастающий пессимизм, еще более стойкий, чем при Николае II и настоящем правительстве, в победу больше никто не верил. Война достигла своего пика непопулярности благодаря уверенности в неминуемом поражении. Рабочие проявляли себя в спорадических забастовках, интеллигенция и средний класс принимали все больше резолюций, требующих формирования правительства народного доверия». «Другое яблоко раздора было поднято бывшим контингентом резервистов, которых не призвали и которым нечего было больше делать из-за приостановки железнодорожного сообщения. Полное отсутствие транспорта блокировало сухопутную армию, но и создало крайний недостаток мяса и топлива в больших городах. В то время как по всей стране ползли слухи о Распутине и императрице, имена которых все знали, как и слово «немец”, даже в самых отдаленных деревнях. А император, прослывший большим мастером заменять хороших министров на плохих, таким образом и сам способствовал созданию легенды, в которой утверждалось, что трон и реакционеры продали страну немцам».

К концу октября 1916 г. Россия потеряла почти пять миллионов человек, как убитыми, так и военнопленными. Эта катастрофа создала у общественного мнения впечатление, что царь Николай II был неспособен управлять страной. Покинутые военные стали отворачиваться от царской семьи.

Сэр Джордж Бьюкенен в книге «Моя миссия в России» приводит собственную телеграмму в Форин офис 18 февраля, рисующую атмосферу того времени: «Труднее высказаться с точностью по вопросу о продолжении войны Россией. Большинство народа включая правительство и армию, единодушны в решимости вести борьбу до победного конца, но на этом национальное единство кончается. Наивысший фактор – император – плачевно слаб; но единственный пункт, в котором мы можем рассчитывать на его твердость, – это война, – и это тем в большей степени, что сама императрица, которая в действительности правит Россией, держится здравых взглядов на этот вопрос. Она не является, как это часто утверждают, немкой, работающей в интересах Германии, но она – реакционерка, желающая сохранить самодержавие в неприкосновенности для своего сына; именно поэтому она побуждает императора избирать себе в министры людей, на которых она может положиться в том отношении, что они будут проводить твердую политику, причем их способности совершенно не принимаются во внимание; но в этом она действует как бессознательное орудие других, которые действительно являются германскими агентами. Эти последние, навязывая всеми возможными способами императору политику реакции и репрессии, ведут в то же время революционную пропаганду среди его подданных в надежде на то, что Россия, раздираемая внутренними несогласиями, будет вынуждена заключить мир. Император, предоставляя Протопопову проводить меры, прямо рассчитанные на провоцирование беспорядков, играет в их руку. Протопопов в качестве министра внутренних дел назначил на посты как в своем собственном, так и в других ведомствах реакционеров столь же порочных, как и неспособных. Он фактически воспретил всякие общественные собрания, особенно же собрания Земского Союза, и пытался, хотя и безуспешно, совершенно распустить этот последний»…

Царь оказался под влиянием императрицы, которая сама попала под воздействие Распутина. В конце 1916 г. по всей России местные власти согласованно потребовали исключения Распутина из органов принятия решений и формирования правительства, пользующегося доверием народа, поскольку недовольство приняло всеобщий характер. 29 декабря 1916 г. при поддержке молодого великого князя Дмитрия Павловича и М. Пуришкевича, депутата Думы от правых, князь Юсупов совершил убийство Распутина. Императрица отреагировала на этот акт насилия, настойчиво добиваясь создания ультрареакционного правительства и откладывания сессии Думы, начавшейся с 14 ноября. С этого времени стало ясно, что для революции единогласно созрели благоприятные условия.