Читать книгу Закон бабочки - - Страница 11

В одном из классов детской школы искусств шёл урок фортепиано.

Здесь царствовал рояль.

Его по-акульи горбатая, хищно изогнутая спина занимала всё пространство кабинета, а распахнутая пасть нацелилась на хрупкую фигурку ученицы, которая сидела перед ним, как наживка на крючке, и, нещадно барабаня по клавишам-зубам, играла концерт Баха. Учительница, Женя Коновалова, сидела рядом, и, следя по нотам, привычно отмечала ошибки ученицы.

Внезапно отворилась дверь и в сверкающем плавнике отразилась всклокоченная голова Люськи Бубенцовой. Антенны шпилек торчали из Люськиной головы, придавая ей вид решительный и осведомлённый. Плавным дирижёрским жестом она изображала что-то длинное и тонкое.

– Сама знаю, – обиделась Женя.

Вечно эта Люська пристаёт со своими советами. Ясно, что ученица затягивает темп и тонкости не хватает, но что она, сама не слышит?

– Нет, – зашептала Люська. Она скорчила сладкую рожу, громко чмокнула и облизнулась – совсем как Женин приятель, приходящий кот Вася, который бомжевал по подвалам, но ежедневно, с королевской точностью и важностью, приходил на ужин.

И тут до неё дошло: макароны!

Этот Бах со своим концертом так заморочил ей голову, что она забыла про макароны!

Женя радостно вспорхнула со стульчика и встретилась взглядом с солидным господином в завитом парике.

Бах осуждающе посмотрел на Женю.

Она села.

Отметила в нотах неверно сыгранный мордент. Сколько можно повторять, что мордент играется в сильную долю! Серия небрежно сыгранных группетто, которые, плюясь, исторгал рояль, кучерявились, закручиваясь длинно-скользкой макарониной. Нет, это невозможно слушать на пустой желудок! И чем кормить старого бомжа Васю?

Она в упор посмотрела на Баха.

Интересно, а как он питался? – вдруг некстати подумалось ей. – Ишь, какой подбородок отъел! Чтобы к каждой службе да по новой мессе… Да через год по ребёнку… На морковке с чаем не разгонишься. Ничего страшного, – решила она. – Бах ждал триста лет, когда Оля его концерт сыграет – подождёт ещё немного.

Просторный вестибюль гудел органом.

Дробный топот танцевального класса, штормовые раскаты рояля и страстный шёпот саксофона с трудом продирались сквозь бравурные звуки оркестра, что репетировал где-то наверху.

– Представляешь, – хорошо поставленное Люськино сопрано перекрывало общий гул. – Привезли ещё бельевой трикотаж. И, пока не выгрузят панталоны – не будут давать макароны.

Макаронная очередь поспешно перестраивалась за трикотажем, наблюдая, как профорг Никонова – ведущий искусствовед, историк музыки и театра, – красиво складывает стопки: белые панталоны для женщин и синие кальсоны для мужчин. Эстетика! Сразу видно – человек искусства!

Возглавил очередь флейтист и дирижёр Мамонов, оркестр которого сыпал сверху блестящие мелодии знаменитых макаронников Россини и Доницетти.

– Трико только одного размера! – предупредила Никонова.

Все поняли: брали на директора. А у него внизу – как у контрабаса, только смычка на талии не хватает. Мамонов, который голосом и ростом напоминал свой деликатный инструмент, развернул великанские штаны, приложил их к подбородку и покраснел, как крепостная девушка.

– Бери, Мамонов, – советовали из очереди, – будешь под фрак носить. Главное, манишки не надо. Прицепишь бантик – и вперёд…

Мамонов вконец раскраснелся – ну флейтист, что с него возьмёшь – и кивнул в сторону белоснежной стопки:

– Тогда вот это. На супругу Веру Степановну.

– Размер? – торопила Никонова.

Мамонов ободрился. Кокетливо улыбнувшись, он приосанился и широко развёл руками, словно собирался грянуть «тутти» всего оркестра.

Очередь заволновалась: побыстрей нельзя?

– У нас дивертисмент заканчивается! – торопили хореографы.

Никонова решила помочь. Она вышла из-за стола, и, игриво подбоченясь, повела бедром: как на меня?

Мамонов заблагоухал. Он свысока – насколько мог – глянул на Никонову, сравнивая пышные формы супруги с корявым бедром профсоюзного лидера, и задумался, ища достойный эталон. Мужчины потеснились, облегчая Мамонову досмотр.

– Ну прямо «Суд Париса!» – смущённо хихикнула Люська и задвинула свой тощий зад за тумбоподобного Горяева.

– Вот! Как у Жени! – нашёлся, наконец, Мамонов.

– Тогда пятьдесят второй! – мстительно сверкнув очками, Никонова протянула коллеге что-то длинное и белое, с манжетами до колен.

– Как это пятьдесят второй? – вспыхнула Женя. – У меня всего пятидесятый!

Мамонов глянул на часы и засуетился, ища, куда спрятать интимный предмет. Не придумав лучшего, он сунул панталоны под свитер и заспешил наверх. Из-под свитера дирижёра торчала длинная белая штанина.

– Сейчас придёт в свой оркестр, взмахнёт руками…, – ехидно прокомментировала Никонова.

– Ты погляди, новенький-то наш! – зашептала Люська, показывая на хореографа Жулина. Отбросив ложную скромность, он разглядывал на свет панталоны гигантского размера, а затем, грациозно отставив ножку, приложил их к себе.

– Супруге? – полюбопытствовала Никонова.

Жулин утвердительно кивнул головой.

– Это он своей балерине? – ахнула Люська. – У неё же… – она стиснула кулачки, изображая бёдра Жулиной. – Нет, кроме шуток, на кого он их напяливать собрался?

Она завертела головой, ловя на антенны шпилек заинтересованный шёпот коллег.

– Нет, ты погляди, мужики сейчас все панталоны расхватают! А этот-то кому берёт? – Люська имела ввиду безнадёжного холостяка, скрипача Арсения Штивеля. Обернув скрипичный гриф всё тем же интимным изделием, он бережно, как любимую девушку, укладывал скрипку на бархатное ложе футляра.

Опанталоненные коллеги перестраивались в макаронную очередь, гудевшую, как настраиваемый оркестр. С ролью дирижёра легко справлялась буфетчица Варвара Тимофеевна, неповоротливая женщина в замасленном переднике, надетом прямо на пальто. Быть или не быть? – размышляла буфетчица. То есть, отоваривать все талоны или только за текущий квартал?

– У меня за три месяца не отоварено! – волновался Жулин.

– А вам вообще, мучное нельзя! – привычно собачилась буфетчица.

– Правильно! – поддержали крепкозадые баянисты. – Балеринам не давать! Сейчас налопаются макарон, а потом в па-де-де кто их на загривке таскать будет?

Жулин встал в третью танцевальную позицию. Он выпрямил спину и грозно сверкнул очами, превратившись в злого гения Рот-барда. Сверху грянул драматический финал Лебединого озера. Все поняли, что без макарон он не уйдёт.

– Шесть кило! – сокрушалась Варвара Тимофеевна. – А как другим не хватит? Ну ладно, давай свои талоны. А мешок? Мешок, говорю, где?!

– Господа! – взмолился Жулин и развернулся к очереди. – Я забыл мешок. О, как я мог? О, как я мог забыть мешок?

Все знали, что в драматические моменты Жулин начинал говорить стихами. Коллеги сочувственно зашелестели мешочками, но лишнего не нашлось.

– Да вот же, у тебя в кармане. Разве не мешок?

Буфетчица потянула нечто белое, торчащее из жулинского кармана. Это оказались панталоны шестидесятого размера.

– Сейчас перевяжем тесёмочкой, – по-матерински ворковала Варвара Тимофеевна, – он тот же мешок и получится. В каждую штанину по три кило… супруга-то обрадуется…

Воплотившись в доброго Санта Клауса, Жулин взвалил на плечо пикантный мешок и со счастливой улыбкой отвалил от очереди.

За окном густели сумерки, когда Женя вернулась в свой класс.

Она закрыла рояль, моментально превратившийся в мирный банкетный стол персон на двадцать, положила сверху макароны и показала язык солидному господину в завитом парике. Она представила, как красиво смотрелись бы на полированной поверхности керамические миски с дымящимся спагетти и облизнулась, предвкушая сытный ужин в обществе приходящего кота Васи.

Ночью работникам школы искусств снился коллективный сон.

Арсений Штивель метался в холостяцкой постели.

Он видел себя за кулисами грохочущего овацией концертного зала. Пора было выходить, а он, холодеющими от ужаса пальцами, всё крутил скрипичные колки, наматывая на них километры скользких, отвратительно переваренных макарон.

Угретый под боком Веры Степановны, Мамонов смотрел обрывки ничем не примечательных музыкально-гастрономических снов, какие-то спагетти-Доницетти, макарони-Альбинони… Временами он чувствовал, как, навалившись, его душит слава, и он отпихивал её, ощущая под руками трикотажно-мягкую, тёплую её поверхность.

Жулин, в паре с Варварой Тимофеевной, танцевал па-де-де из «Лебединого». В воздушной пачке поверх пальто, Варвара Тимофеевна сначала грозила ему из-за кулис, затем, неловко балансируя на пуантах подшитых валенок, подплыла для финальной поддержки, он напрягся, поднимая её, и в ужасе проснулся.

Жене снился великий Бах.

Он молчал. Он лишь укоризненно покачивал головой, роняя пудру на зеркальную гладь рояля, и наблюдал за Женей с Васей, которые, урча и чмокая, ели макароны из большой керамической миски.