Читать книгу Ультрамарин - - Страница 5

Почти все столики в зале к этому часу были заняты солидной и состоятельной публикой: после обеда в «Тимьяне и тамаринде» выступали известные актеры и музыканты. Многие приходили за час-два до представления, чтобы успеть занять место. Афиша, прикрепленная у входа, сегодня обещала показ новой пьесы.

Из кухни рекой лились будоражащие аппетит ароматы пряностей и трав, и у Люса, едва вошедшего в помещение, в очередной раз свело желудок. Он заспешил к столику у окна, за которым по–прежнему сидел Алаин. Мужчина курил трубку и нервно барабанил пальцами по столу. Лишь только заметив сына, отец подскочил, опрокинув стул, и громко воскликнул:

– Люс! Проклятье! Где тебя носило? Я уж думал, придется с собаками тебя искать!

Посетители неодобрительно и недоуменно заоглядывались на мужчину.

Юноша подошел, уселся за стол и спокойно проговорил:

– Все в порядке, отец. Я немного заблудился.

– Заблудился? – изумленно переспросил Алаин, подняв стул и усаживаясь на него. – Какого черта ты вообще понесся неизвестно куда?!

– Мне показалось, что я увидел знакомого.

– Какого еще знакомого? Здесь, в Хегоальдеко?

– Я же сказал: мне показалось! – раздраженно ответил Люс.

– И умчался за ним, будто он тебе денег должен, – хохотнул Алаин, но юноша только скривил губы.

К ним подлетел шустрый официантик, спешно записал на бумажке заказ и исчез так же быстро, как и появился.

Алаин пристально смотрел на сына, пытаясь угадать, что все-таки произошло с ним за неполные три часа, пока он где–то пропадал. Однако Люс отводил взгляд, уставившись в окно, будто что-то искал глазами на площади, заполненной людьми. Алаин вдохнул дым из трубки, подержал пару мгновений во рту и выпустил серые кольца.

С тех пор, как Люса ударила по голове та злосчастная мачта, размышлял мужчина, сын стал больше молчать, погруженный в свои думы. Иногда глядел на отца так, словно первый раз его видит. Часто говорил о матери в настоящем времени. И будто напрочь забыл полдетства.

Сын не помнил, как Алаин приезжал к нему из очередного плавания, а Люс радостно бежал ему навстречу, показывал свои рисунки, но никогда не жаловался на тетю Ульву и ее четверых сыновей, которые – о чем прекрасно знал Алаин – вечно дразнили мальчика. Мужчина снова и снова разговаривал с Ульвой, давал ей деньги, и та с недовольной ухмылкой брала их, но точно не мог сказать, действительно ли вся сумма уходила на Люса. Однако Алаин поделать ничего не мог: кто-то должен был ухаживать за ребенком в его отсутствие, а кроме Ульвы, сводной сестры Элиды, других родственников в Падоко у капитана Тигальда не было.

Люс не помнил, как любил лазать, точно обезьяна, по вантам, когда Алаин брал его с собой на корабль; не помнил дней рождений, на которые отец всегда старался приехать и привезти какой–нибудь желанный подарок. Он так и не вспомнил именно те восемь лет, прошедшие после смерти Элиды. Точнее, в памяти Люса не сохранились воспоминания, связанные с отцом, будто его и не существовало в жизни Люса. И Алаину горько было думать об этом.

В зале шумно зааплодировали: на помост вышли двое музыкантов в ярких одеждах: мужчина с лютней и женщина со свирелью. Они поклонились и заиграли; легкая, ненавязчивая мелодия потекла в зал.

В это время Люсу принесли сочные бараньи ребрышки с овощным рагу, и Люс с жадностью накинулся на еду. Затем, отхлебнув воды из кружки, он задал неожиданный вопрос:

– Пап, а как ты познакомился с мамой?

Алаин закашлялся и удивленно взглянул на сына.

– Ты никогда не спрашивал об этом.

Люс ухмыльнулся. «Потому что некого было спрашивать», – промелькнуло у него в голове. У матери он почему-то так и не решился узнать: боялся ее расстроить.

– Мне стало интересно это теперь, когда я… – Люс осекся. Рассказывать сейчас о встрече с Луул не хотелось. – Ну, так как вы познакомились?

– Знаешь, это какая–то необыкновенная история, – начал Алаин, и глаза его посветлели, а на лбу прояснились морщины. – Я тогда служил матросом на простой рыбацкой шхуне. Мне едва исполнилось девятнадцать лет. И во снах стала мне являться невиданной красоты русалка, с белокурыми волосами и небесно-синими глазами. Нечасто она снилась, но каждую ночь я ложился, ожидая, что вновь увижу ее во сне. – Взгляд Алаина скользнул по музыкантам, продолжавшим самозабвенно выводить нежные мелодии. – И вот как-то сидели мы с ребятами в харчевне после удачного улова, гудели по обыкновению, шумно, весело. Зашел старик – худой, будто жердь, борода и волосы длинные, серые, видно, что с долгой дороги, обувка в пыли, одежда грязная.

Легкая улыбка, до этого игравшая на губах Люса, исчезла, он перестал жевать и весь обратился в слух.

– Я гляжу, – продолжал Алаин, – он монетки подслеповатыми глазами пересчитывает. Долго считал. Хозяин харчевни уже терпение начал терять. Наконец, высыпал старик звонкую горсть на стол и что-то, видимо, заказал. Но, оказалось, этого ему хватило только на кусок хлеба. Сел он в уголочке и стал эту корочку жевать. Я не выдержал, взял свою тарелку со снедью – уж не помню, что там было – и поставил ее перед стариком. «Угощайтесь», – сказал и подсел к нему. Он взглянул на меня, и я удивился: никогда не видел таких глаз. Они были синие-синие, как море. Странно, но я до сих пор помню его взгляд. Так смотрят те, кто всё знает, те, кто всё видит. И вдруг он сказал: «Отблагодарить я хочу тебя, добрый человек. Возьми сей цветок да храни. – И вынул из кармана завядшую горечавку. – Там, где увидишь возле дома такой же, русалка твоя живет».

– Так и сказал? – выдохнул Люс.

– Дословно я, конечно, не помню, – ответил Алаин и выпустил кольца дыма. – Но когда услышал про русалку, я чуть со стула не упал. Откуда он про нее знал? Ведь я никому не рассказывал об этих снах. Я стал допытываться, что ему известно о ней, но старик лишь показал рукой на дверь и сказал: «Время уходит. Найди ее». И я пошел. Не знаю, почему, но пошел. Ноги будто сами понесли. Бродил по Падоко целую ночь, все клумбы, наверное, истоптал, – усмехнулся Алаин. – А под утро уснул на крыльце какого-то дома. Проснулся оттого, что кто-то тормошил меня. Открываю глаза и вижу ее – светловолосую красавицу с глазами цвета ясного неба. А в руках у нее – корзинка, полная горечавки.

Алаин замолчал и устремил затуманенный взор куда-то вдаль, сквозь людей, стены и время, туда, где девушка с корзинкой синих цветов опасливо смотрит на рослого парня, разбуженного на крыльце ее родительского дома, а парень не может вымолвить ни слова, потому что растворился в лучистых глазах девушки.

– Выходит, мама – русалка? – пошутил Люс.

Но Алаин лишь печально проговорил:

– Если бы она была русалкой, то не утонула бы. – На лбу его вновь образовались хмурые складки.

Люс до боли сжал кулаки. Ему захотелось вдруг накричать на отца, сказать ему, что он не прав, что мама жива, что с ней все хорошо. Но как ему это доказать?! В Падоко они вернутся еще нескоро, и, кто знает, что произойдет с ними и с мамой за время их пребывания в Хегоальдеко. От осознания собственного бессилия Люс тихо завыл. Благо, что его не было слышно: на сцене сменились исполнители, и теперь играла бойкая, задорная музыка. «Нужно успокоиться. Бумага, краски, кисти – вот что мне сейчас необходимо».

– Я хочу вернуться на корабль, – произнес Люс, затем добавил: – Порисовать.

– Опять ты со своим рисованием, – вздохнул Алаин. Он опрокинул кружку в рот и, выжав последнюю каплю из нее, с громким стуком поставил на стол. – Так уж и быть. Доедай, да пойдем. Подожду тебя у двери.

Слегка захмелевший, Алаин тяжело поднялся и подошел к Тасуне, которая встречала у входа гостей, прибывавших на представление. Капитан Тигальд заговорил с ней, мило улыбаясь, и Люс вновь почувствовал нараставшее в душе негодование. Быстро расправившись с остатками рагу, он залпом выпил кружку апельсинового сока и с сердитой миной направился к отцу и Тасуне.

– Может быть, все-таки останетесь, посмотрите пьесу? – сказала хозяйка таверны. – Говорят, будет что-то интересное.

– В следующий раз, Тасуна. – Алаин отвесил поклон, затем чуть заметно подмигнул ей. – Мы еще заглянем. Идем, Люс.

Они вышли из душного помещения на воздух и некоторое время шагали молча. Солнце плыло к закату, длинные тени расползались по городу. Жара спадала, и на улицах людей становилось больше. В городе, должно быть, готовились к какому-то празднику: повсюду развешивали разноцветные флажки, разрисовывали двери, ставили палатки, то и дело встречались ряженые актеры, музыканты, фокусники, акробаты.

Отец и сын шли, погрузившись каждый в свои думы. Первым нарушил молчание Люс.

– Пап, как ты думаешь, тот старик, которого ты угостил тогда, мог быть волшебником?

Алаин пожал плечами.

– Не знаю, как насчет волшбы, но, думаю, он мог быть Знающим, провидцем. Я поначалу много размышлял о нем, даже хотел найти. Но потом подумал, что это ни к чему. То, чего я желал тогда – нашел. – Алаин умолк, а потом с горечью добавил: – Хоть и на короткие семь лет.

– И ты не узнал имени того старика? – не унимался Люс.

– Да нет же! Говорю тебе, что мне это и не нужно было! – раздраженно воскликнул отец и резко остановился. Шедший позади прохожий наткнулся на него и, пробурчав что-то нелицеприятное, побрел дальше. – Почему тебя так интересует этот старик?

– Потому что у меня такое ощущение, что я тоже его повстречал, – задумчиво произнес Люс. – И теперь мне кажется, что совсем не случайно.

Алаин внимательно посмотрел на сына, тронул его за плечо и сказал:

– Присядем.

Они прошли несколько шагов и, оказавшись на тенистой аллейке, уселись на скамью под пышным цветущим персиковым деревом.

Люс рассказал отцу историю встречи с Зоамом Булой, поведал, как получил дорогие краски, как, стоя за этюдником, вдруг оказался на корабле посреди шторма. Люс говорил быстро, задыхаясь, возбужденный от того, что, наконец, смог поделиться с отцом мучившими его мыслями.

Когда юноша кончил говорить, Алаин, нахмурившись, потирал пальцами виски. Люс, как приговора, ждал ответа отца.

– То, что ты мне рассказал… – начал Алаин.

– Знаю! Звучит, как бред! – нетерпеливо вскрикнул Люс. – Но всё! Слышишь, всё – правда!

Алаин провел ладонями по лицу и, тяжело вздохнув, произнес:

– Люс! Сынок, послушай. Вся эта история, конечно, кажется правдоподобной.– Люс раскрыл рот, желая возразить, но Алаин продолжил: – Однако мне думается, что тебе лишь хочется, чтобы так было. Это все – последствия того удара. Помнишь, тогда, в шторм? И теперь не сомневаюсь: я должен показать тебя лекарю.

Юноша выругался самыми грязными словами, какие только знал.

– Не нужен мне лекарь! Я здоров! – закричал он. – Отец! Ты должен поверить мне! Я говорю правду! И то, что мама жива – тоже правда! Па…

Хлесткая пощечина обожгла лицо Люса. Он вытаращил глаза и недоумевающе посмотрел на отца.

– Приди в себя. Немедленно! – жестко проговорил Алаин.

Люс прикоснулся к горящей щеке и, стиснув зубы, опустил глаза. В душе гаркающим вороньём закружились смутные мысли. Обида, злость, отчаяние кипятком вылились на сердце.

– Идем! – бросил Алаин и сердито зашагал вдоль по аллее.

Люс, будто во сне, двинулся следом. Они вернулись на «Попутный ветер», по дороге не обмолвившись друг с другом ни словом.

Следующим вечером судну позволили встать у причала. Около пяти дней корабль выгружал канифас, моржовые клыки, мех. Люс вместе с остальными матросами носил тяжелые ящики и мешки, избегая отца.

Алаин с тревогой поглядывал на сына, то и дело ожидая новых «приступов», как выразился лекарь, к которому они все-таки сходили. Лекарь долго осматривал Люса и, в конце концов, выписал какое–то снадобье, которое, по словам целителя, поможет юноше восстановить память. Люс лишь горько ухмыльнулся, но перечить отцу не посмел.

На шестой день, когда трюмы корабля были полностью освобождены от груза, Алаин приступил к ремонту «Попутного ветра». Судно нужно было очистить от морской растительности, заменить прогнившие доски, законопатить щели, сменить часть такелажа и канаты. Люс, хоть и жил в портовом городе, но до сих пор не представлял, как много всего требуется, чтобы корабль долгое время оставался на ходу. Основную ремонтную работу делали матросы с «Попутного» и нанятые в порту плотники. Люс иногда выполнял разные мелкие поручения, но большую часть времени слонялся без дела.

В конце концов, Люсу это надоело. Ему хотелось рисовать, причем не просто делать беглые наброски, а писать полноценные картины. Каждый проведенный день на корабле Люс считал упущенной возможностью запечатлеть дивные пейзажи Хегоальдеко. Но для этого нужно было купить этюдник, да и хорошая новая бумага пригодилась бы, а не та, что лежала в сундуке. Поэтому Люс решил поговорить с отцом, хотя и слегка волновался, опасаясь его реакции.

Люс нашел Алаина в капитанской каюте. Тот сидел за столом с босыми ногами, в рубашке и подвернутых штанах и перебирал какие-то документы.

– Пап, я хочу погулять по городу, – начал Люс. – Здесь же наверняка много всего интересного.

– Давай позже, сын, – сказал Алаин, не поднимая головы. – Я сейчас не настроен на прогулки. Что-то у меня цифры в счетах не сходятся…

– Ты не понял, пап. Я хочу погулять один. – Как можно тверже произнес Люс.

Алаин отвлекся и внимательно посмотрел на сына, переминающегося на пороге.

– Один? А ты помнишь, что случилось в прошлый раз? Убежал, как ошпаренный, вернулся после обеда сам не свой, какую-то бессмыслицу начал нести…

«Опять он за свое», – раздраженно подумал Люс. Но пререкаться сейчас не стоило. Поэтому Люс решил бить по больному.

– Я ведь, по твоим словам, уже взрослый, должен учиться сам за себя отвечать. Не всю жизнь с нянькой ходить.

– Верно, – ухмыльнулся Алаин. Немного помолчав, махнул рукой: – Иди, гуляй. Только дорогу запоминай.

– Угу, – кивнул Люс. Потом набрал воздуха в легкие и выпалил: – Мне еще деньги нужны.

– Зачем? – насторожился Алаин.

– Ну, а зачем людям деньги? Купить что-нибудь.

– И что ты собрался покупать?

«Вот разбурчался», – подумал Люс.

– Так ты дашь мне денег или нет? Сверр сказал, что у тебя все матросы хорошее жалованье получают. Я хоть и не матрос, но тоже что-то делаю.

Алаин добродушно рассмеялся.

– Молодец, сынок! Просто так я бы тебе денег не дал, но раз ты просишь за работу…

Он встал из-за стола, подошел к буфету и, сняв с шеи ключ на цепочке, открыл шкафчик. Алаин отсчитал несколько монет, подошел к Люсу и ссыпал монетки в его ладони со словами:

– Твое жалованье, юнга.

«Пятнадцать диру? М-да, негусто», – разочарованно подумал Люс.

– Спасибо. Я пойду?

Алаин кивнул.

– К вечеру чтобы был на корабле. Пойдем ужинать в «Тимьян и тамаринд».

«Ну, конечно, куда же еще», – пробурчал Люс. На языке вертелись колкие слова, но чтобы они не вылились в ссору с отцом, Люс поскорее развернулся, бросил короткое: «До вечера» и вышел из каюты.

Первым делом Люс отыскал художественную лавку, которую заприметил еще в первый день, когда они вместе с отцом направлялись в «Тимьян и тамаринд». На те скромные деньги, что Алаин дал сыну, Люс смог купить лишь хлипкий этюдник. В него он сложил последние пару листов бумаги, краски и кисти, которые захватил с собой. А затем отправился блуждать по улицам, ища красивое и вместе с тем спокойное место для занятий живописью. Но втайне Люс надеялся встретить загадочную Луул. Теперь он думал о ней постоянно и жалел, что девушка не снится ему так же, как когда-то отцу снилась мама. Однако возможность вновь столкнуться с Луул в многолюдном Хегоальдеко была ничтожно мала. И Люс только разочарованно вздыхал, вглядываясь в проходящих мимо черноволосых красавиц и не находя ту, о которой стали все его помыслы.

Липкая изнурительная жара и безуспешные плутания по городу свалили Люса с ног. Он завернул в тихую улочку и сел прямо на землю, прислонившись спиной к холодным каменным стенам, находившимся в тени. Расшнуровав горлышко своего бурдюка, Люс сделал несколько добрых глотков, а затем поглядел по сторонам. И присвистнул от удивления. Эта была улица Лагинзале, та самая, на которой стоял дом господина Гайена, и от которого Луул вышла, будто в забытьи. Откуда-то по-прежнему несло чесноком, луком и кислой капустой, из окон домов доносилась грубая ругань.

В голове юноши возникла неожиданная мысль. Он устало поднялся, поправил лямку сумки, перекинутой через плечо, вытер со лба пот, взял в руки этюдник и медленно зашагал к синему домику. Сердце почему-то забилось быстрее. Люс три раза глубоко вздохнул, пытаясь справиться с волнением. Затем поднялся по ступеням и осторожно приоткрыл дверь. Вверху звякнул колокольчик, и Люс вздрогнул. Он прислушался: хозяин лавки не торопился выходить к посетителю. Повременив и потопчась на пороге, Люс все-таки решился и вошел внутрь.

Небольшая темная комната была освещена лишь несколькими свечами, тускло горевшими под потолком. Пахло пылью, старым пергаментом и терпким ладаном, кружившим голову. Вдоль стен, сплошь покрытых полками с книгами, стояли длинные тумбы с многочисленными маленькими ящичками. На тумбах громоздились керамические вазы, серебряные кубки, тряпичные, фарфоровые куклы, необычные статуэтки, деревянные шкатулки, большие и маленькие глобусы. На стойке, располагавшейся у стены напротив входа, размещались часы: и тихо струящиеся песочные, и старинные водяные, и мерно тикающие механические. В углу возвышались массивные напольные куранты; на стене над стойкой висело штук пятнадцать часов, которые вразнобой отсчитывали секунды и минуты и создавали жуткую какофонию.

Глаза Люса привыкли к полумраку, и юноша, наконец, заметил стоявшего в тени человека.

– Добро пожаловать в мою скромную лавочку, юный гость! – услышал Люс скрипучий голос.

Человек вышел из тени, и Люс увидел перед собой высокого худощавого мужчину в черном сюртуке и черных брюках. Мышиного цвета волосы были тщательно зачесаны назад. На узком вытянутом лице выделялся крючковатый нос, а улыбка, или, точнее сказать, ее подобие, казалось, была приклеена к его лицу. Полуночно-синие глаза глядели на Люса изучающе и пытливо.

По телу юноши пробежала дрожь.

В глазах мужчины вспыхнули хищные огоньки. Или это был отблеск свечей?

Люс попытался сглотнуть, но в горле вдруг пересохло.

Очертания предметов размылись, все померкло, растворилось в абсолютной черноте. Темнота, словно пасть чудовища, поглотила Люса. Он поднял руки перед собой – и не увидел их. Хотел сделать шаг – и почувствовал, что под ним нет пола. Из груди рвался крик. Но звук не вылетел на волю, а удушающим комом застрял в глотке.

Впереди синим пламенем горели ледяные глаза. Нельзя было не смотреть в них, не позволяли они отвернуться. Жгли. Въедались. Проникали. Достигли самого дна.

Там, в омуте воспоминаний, сквозь дымку означились силуэты, и, прорисовываясь, стали видны люди.

Они собрались на причале, чтобы проститься с теми, кто не вернулся из плавания. Колючий снег летит в их печальные лица и льдинками застревает в бородах мужчин и в выбившихся из-под шалей волосах женщин. С моря дует пронизывающий холодный ветер. Волны, разбиваясь о деревянные мостки, брызгают пеной. Седые тучи тяжестью нависают над водой. Светловолосый мальчик лет шести озябшими ручонками сжимает ледяную ладонь матери. Ему хочется поскорее уйти отсюда. Он исподлобья разглядывает людей и натыкается взглядом на мужчину в черном. Мужчина поворачивает к мальчику лицо и внезапно подмигивает. Но мальчик хмуро отворачивается от взора синих бездонных глаз.