Читать книгу Функция: вы - - Страница 7

Утро рассвело примерно вполовину, прежде чем небо снова померкло, и полил дождь.

Мы сидели в прогретом салоне пассаты. Дворники размазывали воду по лобовому стеклу. Сквозь них серебрился пятнами длинный ряд пассат напротив, и с невидимого мне края его чернел, как дыра в космосе, как груда отжившего металла, Минотавров саннстран-фьорд.

Книга была… сложной. Пытаясь понять, как работала амальгама, я трижды прочитал сцену, где Игрек и Порция, кем бы они ни были, по заветам покойных родителей расставались за поеданием фетучини. Перламутровые пятна на уголках страниц напоминали краску, какой рисовали снежинки на новогодних шарах. Они молчали. Молчала и бумага. Даже с уджатом я не знал, за что зацепиться.

– Нимау нельзя верить, – сказала Ариадна.

Она молчала почти всю дорогу – с момента, как я передал самые сердечные выдержки из Ольгиного поздравления с.

– Ты это уже говорила, – кивнул я, листая страницы.

– Если бы это была я, – продолжила Ариадна, – то позвала бы ее по имени, прежде чем отправить кого-то за искрой. Я бы убедилась, что она там, до того, как приводить план в исполнение. Нимау видела бы мое лицо.

– Считаешь… она знает, кто за всем стоит?

– Она верна только тем, кто зовет ее по имени. И ненавидит остальных.

Я посмотрел в боковое зеркало, но увидел лишь слои дождя.

– Почему она заперта в том хранилище?

– Это хранилище сделали там, где она заперта.

– А ее имя…

– Не надо. Ты не хочешь знать.

Она была права. Такие вещи всегда заканчивались непомерными долгами. И все же какая-то часть меня была готова. Я знал, что на мои сомнения Минотавр наверняка сказал бы: все средства хороши. Сказал бы: кто не рискует, тот доживает до простатита. Но даже так… Он и сам о ней не рассказывал. Вообще ни разу.

– Они тут, – молвила Ариадна.

Мимо нас проплыла еще одна пассата. Я захлопнул роман. Ариадна заглушила аккумулятор. Убирая книгу под кресло, я, наконец, спросил:

– А как ну… Стефан… как он догадался об искре?

Я понял, что впервые назвал его по имени. Это прозвучало странно, почти неуместно в моем исполнении.

– Видел. Они все видели, но не придали значения. Таков был план. Никто не подумал, что Минотавр доверит искру человеку, прожившему с ними полгода.

В паре автомобилей от нас поочередно захлопнулись двери.

– Все? – переспросил. – Кто еще там был?

– Помимо Эрнста и Стефана – Феба с Константином. Ольга. Виктор. Они должны были сопровождать искру.

– А Минотавр? Хольд в смысле? Он не поехал с ними?

– Он поехал со мной.

Я уставился на Ариадну.

– К Нимау?

Она кивнула. Какие мелочи! Хотя я догадывался, почему слышал об этом только сейчас. Потому что спросил. Потому что анабиотические Ариаднины мысли, подобно атрибутам, приходили в движение лишь от правильно подобранных слов.

– Думаешь, он не понял? Что искра была у вас?

Лично мне в это верилось с трудом.

– Не знаю, – ответила Ариадна. – Мы не обсуждали.

– Почему? – изумился я в который раз. – С кем еще это обсуждать?

И осекся. Потому что она сказала:

– Стефан запретил.

Но я и так все понял.

Это была самая усеченная часть Минотавровых историй – из тех, что в его отсутствие охотно поминалась другими. В этой части, полной нервных смешков, за год-полтора до того, как Дедал озвучил его имя в качестве преемника, Минотавр сидел в запертом хранилище и оцифровывал атрибуты. Он с охотой вспоминал то время, рассказывая о создании атласа, но почти не упоминал, что в хранилище не было связи. Что выйти ему позволялось только с Дедалом. Что он ушел туда добровольно, в изгнание, на долгие месяцы, потому что был единственным в лабиринте, кто не совершал перестановку функций. Для искавших виноватого это многое значило. А Стефан…

Стефан искал.

Я поглядел на Ариадну и понял: он. Он знал, как читать амальгаму. Ведь Стефан знал про Нимау, знал предыдущего Минотавра. Нормальные дубль-функции, как Виктор с Тамарой или Фиц с Элизой, были сообщающимися сосудами не только по части физиологии. Знания, умения, память – все переливалось из разума в разум, и смешивалось, и обобщалось, не оставляя места разночтениям. А значит, где-то там, за северно-ледовитым океаном, в придонных воспоминаниях из прошлого, Ариадна тоже знала. Чтобы узнать то, что знал Стефан, мне нужно было лишь правильно подобрать вопрос.

Снова зазвонил априкот. Я посмотрел на экран и вздохнул:

– Я провожу тебя.

К галерее мы вышли быстро, двери за три. Ольга ждала нас у мансарды, в проходе пустых, неузнаваемых теперь полок. Воздух был влажным от моющих средств. Дерево пахло лавандой. Когда-то Минотавр пытался убедить меня, что лаванда нравилась лично Дедалу, и, замечая мешочки сухоцветов на кухне, лавандовые пластинки в шкафах, лавандовое мыло, лавандовый чай, лавандовое мороженое в морозильнике (с этикеткой на непонятном, околопольском языке), я почти ему верил.

Когда мы приблизились, Ольга смерила Ариадну близоруким от усталости взглядом.

– Идем, – развернулась она к мансарде. – Поговорим внутри.

Ариадна послушно двинулась следом

– Если что-то понадобится, я на кухне, – сказал я им вслед.

Ольга оглянулась.

– С чего бы?

Змеиные зрачки Сциллы с Харибдой уставились на меня, алча не только истины, но, похоже, и крови.

– Ну… вы преемники Минотавра… – Я выдержал паузу. Ольге она не показалась исчерпывающей. – Вы – преемники. Я – нет. Наверное, как преемникам, вам нужно многое…

– Он жив, – перебила Ольга, и по ожесточенно сведенным бровям я понял, что она повторяла это уже много раз. – Наше преемничество ничего не значит. Это лишь подстраховка на время его отсутствия, так что общаться будем вместе. Или, по-твоему, тебе слушать тут нечего?

Я мотнул головой. Ольга сощурилась:

– Уверен? Может, ты сам хочешь что-то рассказать?

– Я не это имел в виду.

Она широко развернулась.

– Может, пока нас не было, вы что-то узнали?

Я вздохнул. Асфальтоукладчик раскатал бы меня нежнее. Скользнув взглядом по серьгам, я приготовился выдать мутную, уводящую в никуда отмазку, но захлопнулся, услышав за спиной спасительно насмешливый голос:

– Да-да, меня тоже будоражит атмосфера взаимного недоверия, но мы же обсуждали: преемник должен гасить панику, а не сеять ее.

Безмятежно бодрый, с планшетом под локтем, Мару отсалютовал мне открытым термосом, который использовал как кружку. Внутри плеснулся вязкий черный чай. Сегодня был заварен тот, что с особым ароматом компоста.

– Если человеку нечего скрывать, его невозможно допрашивать, – цыкнула Ольга.

Но Мару ответил на это таким благостным выражением лица, будто Ольге было семь и она читала стихи, стоя на табуретке.

– Ах, Олья, говорят, итог таких встреч определен целью дознавателя.

Я видел, мигрень его осталась во вчера. То было наше мифическое исцеляющее завтра. Дедалова гиря на опустелой, безбудущной чаше весов, по другую сторону которых лежали жизни контрфункции. Минотавр правильно делал, что злился. Мы не были бессмертны. И все же ежедневный откат, сращивающий переломы, убивающий инфекции, обнуляющий недосып – и ни одного похода к зубному за не-жизнь. – сделали бы неосторожным кого угодно. Конечно, я знал, мигрень Мару еще вернется. А потом снова пройдет. А к ночи снова вернется: сегодня, и завтра, и многие послезавтра до конца зимы.

Я сжал руку, которую Ариадна повредила в галерее, но не почувствовал боли. Как и Мару, она совершила перестановку ранним утром.

– Идем, Миш, – он прошел мимо. – У нас не так много времени, прежде чем подойдут остальные.

Мару поравнялся с Ольгой, предложил ей чаю, а, получив угрюмый разворот и раздраженную тяжелую спину вместо ответа, умиротворенно проследовал в мансарду.

Дышать внутри было нечестно легко. Под засвеченным скосом неба стоял разобранный дочиста стол. От привычных курганов на нем остались лишь стопки выцветших бумажных документов, которым, думалось мне, следовало быть в архивных сейфах уже лет пятьдесят.

Я прошел к пустому комоду. Ариадна осталась у закрытой двери. Ольга вытолкнула из рамы тяжелое мансардное окно, впуская дождь, и спросила:

– Сколько?

Мару стоял рядом с креслом и что-то листал в планшете.

– Девять.

Я настороженно переводил взгляд, пытаясь понять, о чем речь, но Ариадна меня опередила:

– Из нас всего девять человек могут попасть к Минотавру?

– Так сказал Дедал, – Мару кивнул. – С преемниками он пообщительнее будет.

– Значит, – продолжила Ариадна. – Только девять человек могли провести эту девушку.

Он кивнул. Меня смутило, с какой легкостью это стало частью его мира тоже.

– И ты запрещаешь мне допросить из наших всего девять человек? – возмутилась Ольга. – Да из них половина – дубль-функции.

– Запре?.. Олья! – удивился Мару. – Я ничего не могу тебе запретить. Я лишь прошу не затягивать узлы, которые еще можно распутать. Мы должны быть осторожными, чтобы помочь Минотавру.

– Я умею задавать правильные вопросы.

– Что, если кто-то умеет на них отвечать?

Она помрачнела:

– О чем ты?

Мару улыбнулся:

– Ты не даешь шанса забыть, как работают твои маленькие демонические надзиратели. Неужели ты всерьез думаешь, кто-то не учел, что первым делом у нас будет допрос в закрытой комнате?

– И? – упрямо не понимала Ольга.

Он терпеливо заблокировал планшет.

– Да, ложь – техническая противоположность истины. Но не все, что не равно истине, равно лжи. Есть еще вымысел. Он не истинен и не ложен – его просто не с чем соотнести. Поэтому, кстати, Сцилла не спойлерит тебе сериалы. Еще есть ответы вопросом на вопрос. Их тоже…

– Знаю! – рявкнула Ольга. – Я все это знаю, не учи меня! То, о чем я собираюсь спрашивать, реально! И однозначно! И произошло прямо здесь, на реальном пороге реальной комнаты!

– Мне нравятся твои ноги, – вздохнул на это Мару.

Это была ложь. По многим причинам. Даже я понял, бесконечно далекий от того, чтобы соображать в числе первых. Но Сцилла молчала. Ольга отдернулась:

– Хам!

Мару откашлялся.

– Все потому, что ты не ходишь с нами на пляж.

– Но как? – растерялся я. – У Минотавра ни разу не получалось.

Ольга цыкнула. Мару это развеселило.

– Я не такой гордый.

Он примирительно покосился. Ольга мрачно повторила:

– Хам, – и, подумав, добавила: – Не гордый, но хам, – и еще сказала: – Ты дурнеешь, когда проводишь с ним много времени.

Мару согласился по всем пунктам.

– И? – Ольга сцепила руки на груди.

Он безмятежно улыбнулся.

– Я способен оценить только те ноги, какие видел без одежды. Такое уж у меня недоверчивое воображение. До того я могу представить любые ноги, примерить их к тебе, сказать об этой конструкции правду или солгать – но это не будет иметь отношения к объективной истине. А вот если Михаэль скажет, что ему нравятся твои ноги…

– О нет-нет! – Я поспешно вскинул руки. – Не втягивай меня в это!

Мару рассмеялся, Ольга фыркнула. Дождь вдыхал в бумаги на столе тихую шелестящую жизнь. Я вдруг подумал, что, может, он все делал правильно; может, нам стоило отвлечься от подозрений и вести себя как всегда.

Затем я подумал: вдруг это он. Что, если, зная каждого, Мару намеренно подвел Ольгу к тому, чтобы она – чтобы она не.

Я отвел взгляд. Если до вечера мне не удастся понять, как читать амальгаму, меня сожрут не столько подозрения, сколько мучительный стыд за них.

В дверь постучали.

– Вот же… – пробормотал Мару. – А я хотел об Охре-Дей еще пару слов…

Имя это, слишком наружное, чтобы вдруг прозвучать сейчас, подковырнуло меня с какого-то другого края. Но прочувствовать я не успел. Ольга водрузила ладони на громоздкую спинку Минотаврова кресла и сказала:

– Пусть. Нам нечего скрывать.

Ариадна открыла дверь. Я увидел широко зевающую Куницу. В многослойном ансамбле из хлопкового платья и тяжелого атласного халата поверх она напоминала актрису из середины прошлого века, приехавшую на минеральные воды лечиться от нервного срыва. На треть отпитая бутылка вина художественно завершала образ. Куница держала ее цепко, на весу, как только что убитую курицу.

– Серьезно? – не выдержала Ольга. – Девять утра.

– У меня стресс. – Куница церемонно вплыла в комнату.

– Пожизненный?

Куница улыбнулась мне и Мару, но особенно ей, протяжным сопряжением взглядов. Затем она оглядела мансарду. Улыбка перешла в энергосберегающий режим.

– Насколько все плохо?

– Семь из десяти, – ответил Мару.

– Двенадцать, – процедила Ольга.

– Семь и три четверти? – без надежды предложил он.

– А это уже восемь, – понимающе кивнула Куница. – Полагаю, Дедал назвал преемника? Ввел код Тесея на время непоняток с Минотавром? Все как обычно?

Ольга молча прожигала взглядом обивку кресла.

– Значит, ты… Ох, конечно ты. А кто же еще…

– Это ничего не значит. Простая формальность. На случай, если придется принимать какие-то решения или…

Куница вздохнула:

– Придется, дорогая. Всегда приходилось.

Мару тут же поспешил сбить градус драмы обратно до восьми:

– На деле, код Тесея – это даже хорошо. Да, Дедалу неважно, вернем мы старого Минотавра или ты станешь новым – главное, чтобы тот всегда был в лабиринте. Но сейчас он хотя бы замечает нас. То есть – вас. Преемников. Отвечает на какие-то технические вопросы. Учитывая обычную политику невмешательства, это апогей сотрудничества.

– В знак которого он направо и налево раздает оружие, – фыркнула Ольга.

– Что поделать, – насмешливо развел руками Мару, – у Дедала старомодные способы борьбы с интервенцией.

– Не только с ней, – Куница скользнула по мне таким красноречивым взглядом, что я поспешил затупить в окно. – Напомните, мы попросили Дедала не пороть без Минотавра мобилизацию по старой схеме?

– Еще тогда. Он сказал: посмотрим. Не знаю, стоит ли это рассматривать как обещание.

– Самое время ему снова напомнить, что люди стали жить дольше и счастливее.

К красноречивому взгляду присоединился мрачный и украдкой сочувствующий, но я стоически перетерпел их все. Однажды они смогут обойтись без завуалированных разговоров о том, что, умирай Криста двумя днями позже, меня здесь не было бы. Но, похоже, не сегодня.

Куница еще немного постояла у стульев, затем отошла к стене.

– Как он?

– Жив, – ответил Мару. – Ему повезло. Не окажись ты рядом в первые минуты заражения…

Куница поднесла к губам темное, в обрывках марочной фольги горлышко, но не отпила.

– Так вы не слышали выстрел?

Мару с Ольгой переглянулись. Мы с Ариадной – выразительно нет. Я знал, что нужно было рассказать о выстреле, но не понимал, как сделать это, не вывалив все остальное.

– В моем возрасте коридоры утомляют. Я часто хожу насквозь. Вот и ночью… – Куница почесала горлышком кончик носа. – Кто-то стрелял.

– И ты никого не видела? – спросила Ольга не-делающим-выводы голосом.

– Мм… нет. Но и стреляли не в него. Это его добило бы.

Разблокировав планшет, Мару начал быстро что-то набирать. Не цифры – текст. Ладные, длинные строчки. Куница тоже заметила, привалилась к стене.

– А я знаю эту загадку. Как звучит выстрел, который никто не слышал? – Она весело сощурилась. – Как обвинение.

Мару вскинул голову, но возразить не успел.

– Это мой третий Минотавр, родной, – Куница сделала вид, что интересуется лишь ватерлинией красного сухого. – Я знаю, что происходит, когда все собираются с такими лицами.

Ольга стиснула спинку кресла.

– Я извинюсь перед каждым, кто будет незаслуженно оскорблен и обвинен. Но только после того, как мы найдем предателя.

– А дальше? Хорошо, найдем. Может, уже в следующий час, как ты и задумала. Мафия засыпает. Город просыпается. Чудненько. Дальше-то – что? Что ты собираешься делать с этим… предателем?

Ольга подобрала пальцы, плотно сжала губы и, наконец, беспомощно покосилась на Мару.

– Все просто, – продолжила Куница. – Убийц среди нас не осталось. Потому он и жив. Так что, каким бы праведным ни казалось задуманное тобой линчевание, золотце, ты покусишься на две жизни сразу. Умираем мы – гибнут наши контрфункции. Ты готова к этому? – Она вдруг кивнула на Ариадну. – К тому, сколько на самом деле случается жертв, когда предатель загнан в угол.

– И что ты предлагаешь? – примирительно спросил Мару.

– Ничего, – пожала плечами Куница. – Вообще ничего не делать. Отменить собрание, разойтись по делам…

Ольга отшатнулась.

– Нет!

– Почему? Он жив. Думается мне, и не в Минотавре дело. Опять что-то украли, верно? Какую-нибудь искру? Бог с ними. Пусть катятся.

– Из лабиринта один выход… – процедила Ольга. – Феба с Костей…

– Именно, – кивнула Куница. – Сколько народу было бы живо, если бы мы просто отпустили Фебу с Костей.

Ольга остолбенела.

– Как ты смеешь… Так легко рассуждать о сокращении жертв, зная, за чье убийство они собирались расплатиться этой самой искрой?!

– А что толку в другом исходе? Те, кого они планировали убить, все равно оказались мертвы.

– Ах! Конечно! Раз так!.. Раз в конечном счете мы все умрем, и они тоже – не будем откладывать!

– Ну вот, она опять орет…

– Обретем свободу, заведем семьи, начнем голосовать! Станем полноправными членами общества! Всего-то и нужно, чтобы сбежать от Дедала…

– …убить свои контрфункции?

Я не знал. Даже помыслить не мог. Это отразилось на твердости голоса. Все замолчали, и развернулись ко мне, и долго-долго смотрели, как на пожизненно одиннадцатилетнего. Наконец, Ольга цыкнула и отвернулась. Мару начал издалека:

– Феба и Константин – это…

– Я знаю, кто они.

За мягкой улыбкой он скрыл удивление.

– Ах, точно… Минотавр слишком громко кричит.

Нет, конечно, я знал, что после смерти контрфункции мы переставали быть функциями Дедала – иначе за тысячелетия перестановок он разросся бы до пары мегаполисов. Сначала исчезала восприимчивость к системе, затем ослабевал откат. Атра-каотика-сумма переставала размножаться, завершая свой жизенный цикл или типа того, и через пару недель мы снова становились обычными людьми. Просто это не имело значения. Большинство контрфункций доживало до старости – в этом был весь смысл – и я даже не думал, что там, за горизонтом, где сияло вечное зарево их следа в истории, оставалось что-то для нас. Но, оказывается, мне просто не хватало воображения представить, как и куда двигать горизонты.

В дверь снова постучали. Никто не шелохнулся.

– Мы слышим, как вы ругаетесь… – раздался приглушенный голос Тамары.

И вместо того, чтобы разрядить атмосферу, их прибытие, пожалуй, все только усугубило.

В хорошие дни они нравились всем. Нравился Виктор с его монотонной бесхлопотной деятельностью, державшей на ходу наш быт; нравилось, что он заказывал продукты и химчистку, оплачивал счета, контролировал финансы; как предприимчиво, не делая различий, реагировал на форс-мажоры и триста пакетиков чая по акции. Хотя мне, понятное дело, больше нравилась Тамара. Ее доброта и манеры диснеевской принцессы (я был уверен, что Виктор жил немного в мюзикле), а еще – что она даже мне не доставала до плеча, из-за чего он, все время державший прямую спину, склонялся к ней низко, чинно, как дворецкий. Но в плохие дни находиться рядом с ними было невыносимо. По тем же самым причинам, что радовали в хорошие. С тех пор как Виктор с Тамарой стали дублем, у них не случалось плохих дней, ссор или недопониманий – Дедал не оставил им люфта для различий. Это был медовый месяц длиною в жизнь.

– А мы очень вовремя? – робко улыбнулась Тамара с порога.

От напряжения по воздуху разве что не блуждали шаровые молнии.

– Маловато тут места для общего собрания, – заметил Виктор, прикрыв дверь. – Что с Минотавром? Он в порядке?

– Он жив, – кивнул Мару. – Расскажу, как только все соберутся.

Я отвернулся, пытаясь собраться с мыслями, уставился на пустую поверхность комода. Немного штормило: от недосыпа, но и от происходящего вокруг.

– Воды? – Ариадна бесшумно встала рядом.

– Что? – прошептал я, озираясь. – Почему ты спрашиваешь?

– У тебя такой взгляд, – ответила она.

Я посмотрел на остальных. Виктор говорил с Куницей. Они то и дело обменивались короткими, согласовывающими мнения кивками, пока Тамара перечисляла Ольге имена, которые если я и знал, то без лиц, очень походя. Большинство из них никогда не доберутся сюда.

– О! – воскликнула Куница на очередное. – Не слушайте ее – она дурная! Четыре года уже, а все не может отучиться от слова «экстрасенс»!

Виктор с Тамарой выдержали одинаковую вежливую паузу, прежде чем одним и тем же поворотом головы вернуться к разговору, каждый к своему. Они были очень разными, но неописуемо похожими. Как ипостаси, сквозь которые проглядывался единый лик.

В дверь в третий раз постучали. Но тише, смиреннее предыдущих. Ручка еще не провернулась, а я уже знал, кого увижу. Методом исключения. По правде, я ждал их самыми первыми, не понимая, чем они вообще могли заниматься без Минотавра.

– Проходите, – отсалютовал Мару.

Фиц с Элизой поглядели на него, как выгнанные на манеж животные.

Я знал, что был к близнецам несправедлив. Это и подтолкнуло меня проводить с ними время без Ариадны. Я хотел убедиться в своей несправедливости; хотел знать, что, когда мы, блуждая по торговым центрам и набережным, молча сидя в темных залах кинотеатра, думали об одном и том же человеке, он не думал ни о ком из нас.

В ртутном итальянском шелке, жилетке с росписью под арт-деко, Фиц все равно казался бесцветным. Обреченность взгляда убивала все цвета. Элиза крепко держала его за руку, от горла до щиколоток затянутая в седой оттенок бирюзы.

Фиц первым заметил дождь.

– Можно?..

Ольга закатила глаза. Все знали, что они курят, с ним и без него – электронные, похожие на цветные маркеры сигареты.

– Оль… – тихо попросил Мару.

Она дернула плечом и отодвинулась, открывая проход к окну. Близнецы разомкнулись. Фиц прошел мимо меня, не глядя. Элиза сомнамбулически развернулась и, кутаясь в собственные рукава, ушла в угол за дверью.

– Всех снова с добрым утром, – улыбнулся Мару, обводя нас благожелательным, стелящим мягкое взглядом. – Хорошие новости – Минотавр жив. Его ввели в искусственную кому, чтобы стабилизировать состояние. Инфекционно-токсический шок, легкие поражены на две трети. Туманна судьба селезенки. Впереди два этапа инфузионной терапии, ее результаты скорректируют прогнозы. При самом оптимистичном нам вернут его через пару недель, может месяц. Минимум год займет реабилитационный период.

Кто-то издал тихий, послемолитвенный вздох. Мару тоже услышал его, потому что в ответ выдохнул шумно и долго, затем поглядел на Ольгу, и я понял, что он только переходил к сути.

– У штамма дрезденской чумы очень короткий, но агрессивный жизненный цикл. Основные системные нарушения возникают в первые два часа заражения, и это уже наша реальность. Некоторые осложнения потребуют длительной терапии. Другие уйдут в хронь. Сейчас трудно оценить весь ущерб его дееспособности, но речь, возможно, об инвалидности и, конечно, пожизненных ограничениях. Без виски, нервов, на диете диабетика…

Куница усмехнулась.

– Он не сможет так жить.

Мару кивнул.

– Где-то на этом месте к нам и пришла госпожа-старший-председатель.

Все подтянулись. Я знал, что, говоря «наблюдательные советы Эс-Эйта», Минотавр в том числе имел в виду ее. Иногда – только ее: синтропа, что негласно, разными функциями возглавлял «Палладиум» с момента основания. По словам Минотавра, госпожа-старший-председатель была полной противоположностью Дедала, и если с последним он все чаще спокойно примирялся, то о ней отзывался такими нелестными словами, будто она загнала ему ржавую легковушку по цене суперджета и еще попросила денег в долг. Честно, я не знал, что это значило.

– Госпожа-старший-председатель выразила свою обеспокоенность, – продолжил Мару, – однако не поспешила взять ответственность за гуляющий по городу штамм дрезденской чумы. Буквально гуляющий, я имею в виду. На своих двоих.

– То есть? – Куница хохотнула. – Снизошла, чисто чтобы послать на хрен?

– Если бы.

Мару откашлялся, поглядел в планшет.

– Госпожа-старший-председатель поделилась интересными деталями о носителях дрезденской чумы. Оказалось, это вполне безобидные энтропы, а конкретно симбионты – малыши среди энтропов, как вы помните, – пока их самих не пытаются убить. Дрезденская чума – что-то вроде эволюционного защитного приспособления, как иглы у дикобраза, – передаю слово в слово, ребят, – поэтому формально симбионт не несет ответственности за то, что заразил кого-то, защищаясь. Однако! Учитывая, что его намеренно использовали как оружие, он ответственен за то, что кто-то узнал, что он является оружием. Госпожа-старший-председатель подтвердила, что у Эс-Эйта нет контрольных списков, в которые можно было подглядеть. Симбионт сам кому-то рассказал. В общем, на все наши «как же так», «вы же должны» госпожа-старший-председатель сообщила, что, с большой вероятностью, дрезденская чума уже вернулась в скрытую форму, но пообещала отслеживать остаточный эпидемиологический фон. А также, независимо от того, кто найдет симбионта первым, великодушно вверила нам его дальнейшую судьбу.

– Круто отмазалась, – Куница присвистнула. – С ним же ничего не сделать, только обратно отдать.

– И вы на это согласились? – качнул головой Виктор.

– Вик, – Мару улыбнулся, – поверь, через пять минут ты забудешь о какой-то там дрезденской чуме.

Куница утопила в бутылке саркастический смешок.

– Для тех, кто еще не знает… Умер Ян Обержин. Он был членом младшего наблюдательного совета Эс-Эйта и возглавлял проект «Эгида». Некоторым из вас это название должно освежить воспоминания восьмилетней давности. Ян Обержин был преемником Юрия Пройсса.

– Обержин умер, не доехав до места передачи атрибута, – добавила Ольга. – Вскрытие, на котором я присутствовала лично, установило внезапную коронарную смерть, но также присутствие атра-каотики, которой Минотавр решил пренебречь.

– Все-таки… опять искра… – пробормотала Куница.

– Кто доставлял атрибут? – спросила Тамара эхом чужого голоса.

Я шумно вздохнул. Это был наш выход.

– Мы, – ответила Ариадна. – Встречу назначили в галерее его жены. Когда стало ясно, что передача сорвалась, мы вернулись и отдали атрибут Минотавру.

– Точно, репортаж по телевизору… – задумчиво кивнула Куница. – Помню. Да. И контейнер был. Но как ты ранила руку?

– Ты ранила руку? – повторила Ольга с куда меньшей благосклонностью.

– Это случайность, – ответил я ей, но, в основном, Сцилле с Харибдой.

– Их не бывает, – процедила Ольга. – Вы – последние, кто видел атрибут.

– Нет, – возразила Ариадна. – Мы видели только контейнер.

– Это одно и то же!

– Нет.

– Дамы, – терпеливо прервал их Мару. – У вас еще будет возможность поуличать друг друга в несостоятельности алиби. А сейчас мне есть, о чем продолжить. Можно?

По мансарде тянуло бестабачным запахом мяты. Фиц курил, высунувшись в окно, и наш разговор, казалось, проходил мимо него. Но я знал, он прекрасно слышит все через Элизу. Как и она, съежившись в углу, точно мерзнущая престарелая леди, вдыхала сырой дым вместе с ним.

– Даже с Яном Обержином и Минотавром в неотложке мы еще могли изображать пострадавших. Однако ночью, в двенадцатикомнатном пентхаусе, несмотря на дежурство семейного юриста и психиатра, покончила с собой Охра-Дей Обержин.

Фиц закашлялся. Мару осекся. Ольга фыркнула:

– Мы тебе не мешаем?

– Я… не… я… – забормотал Фиц, выныривая из окна, мутный, как утопленник. – Мои извинения…

– Все в порядке. Мы понимаем.

Ольга одарила Мару сумрачным, не видящим, что тут понимать, взглядом, но промолчала.

– Охра-Дей Обержин и прежде была склонна к самоповреждению, – продолжил тот. – В молодости у нее диагностировали пограничное расстройство личности, но это не помешало ей быть научным партнером Обержина, а также завести с ним двух детей. Собственно, семилетний Герман и пятилетний Ардалион становятся еще одной повесткой нашей встречи… Они исчезли.

– В каком смысле? – не поняла Куница.

– Испарились из квартиры перед тем, как мать вскрыла вены осколком стекла, – фыркнула Ольга.

– Лучший новостной заголовок на сегодня, – Куница подняла тост. – Я спрашиваю, их похитили? Или что?

Я перевел выжидающий взгляд на Мару. Тот тоже посмотрел на меня, но походя, сверяясь с неподвижной Ариадной рядом. Я знал, что он видит. Что я всегда видел: северно-ледовитый океан, расчленяющий окружающих на голые нейробиологические реакции, из которых не выложить слово «сочувствие», как ни крути.

– В раннем, предобержиновском анамнезе, – отвернулся от нас Мару, – Охра-Дей уже демонстрировала деструктивное отношение к собственным детям. Что-то вроде комплекса Медеи. Травма от смерти супруга могла привести к мгновенному регрессу. Госпожа-старший-председатель согласна, Охра-Дей что-то сама сделала с ними. Возможно… спрятала. Возможно, – Мару опустил взгляд в планшет.

– Что? – выдавила Тамара; Виктор явно молчал о другом. – Я не… Что – возможно?

Остальные тоже не, но не потому, что не поняли щадящую, кровопускательную паузу.

– Убила их, – сказала Ариадна, и не в глаза, а трепещущему пульсу на Тамариной шее. – Медея убила своих детей. Так она отомстила мужу.

Тамара беспомощно кивнула и посмотрела в пол.

– Доказательств нет, – продолжил Мару. – Тел тоже. Дело будет предано широкой огласке, волонтеры и полиция готовятся к поискам, так что…

– Они хотят повесить их на нас. – Виктор, как всегда, не спрашивал.

Ольга мрачно кивнула.

– Если симбионта использовали, значит, был кто-то еще. Если Минотавра заразили внутри лабиринта, значит, все как в прошлый раз, с Фебой и Константином.

– В прошлый раз за всем стоял их мужик, Пройсс, – возразила Куница. – Феба с Костиком на него просто работали.

– На этот раз госпожа-старший-председатель уверена в своих людях, – процедила Ольга.

– Ух ты! Какие новости! А мы – в своих, нет?

Они смерили друг друга такими взглядами, после которых, наверное, оставалось только подраться.

– Эс-Эйт не выступает с открытыми обвинениями, – поспешно продолжил Мару. – Это было бы расточительством. Вместо этого госпожа-старший-председатель протянула нам руку помощи – и настойчиво, в каком-то смысле ультимативно, рекомендовала принять ее. В распоряжении наблюдательных советов есть комплексная терапия, специализированная исключительно под случаи дрезденской чумы. Это другой уровень медицины, недоступный даже продвинутым системам здравоохранения, если они не сотрудничают с Эс-Эйтом. Три-четыре дня, чтобы Минотавр пришел в сознание. Полторы недели – чтобы вернулся домой. Месяц с небольшим – до первого бокала виски. Звучит как сказка, и, чтобы попасть в нее, необходимо выполнить условие.

Мару посмотрел на Ольгу. Та кивнула и продолжила вместо него:

– Мы должны подтвердить госпоже-старшему-председателю, лично, что искра находится под нашим контролем. Что мы привезем ее, как только все уляжется, и ничто из происходящего не повлияет на прежние договоренности с Обержином. А мы не можем этого сделать. Искры нет. Ее украли сегодня ночью.

Никто не ответил. Даже не вздохнул. Все просто стояли и молчали под ее тяжелым, взвешивающим мотивы и возможности взглядом.

– Ночью, во время нападения, исчезла не только искра. Но также атлас, по которому Минотавр и его преемники могли ее отследить. И его смартфон.

– Смартфон? – Виктор задумался. – У меня есть знакомые, которые смогут отследить его по спутнику, часов за двенадцать. Пока можно запросить детализацию звонков и поковырять веб-привязки, он во всех мессенджерах сидел с ноутбука. Не предполагаю даже, ради чего оставлять такую серьезную лазейку…

– Отличный вопрос, – подхватил Мару. – Проверьте все, что можете: звонки, ноут и…

– Нет, – фыркнула Ольга. – Это проверим все вместе.

Виктор помедлил, кивнул. Ольга поморщилась.

– Может, я не такая умная, как ты. Может, у меня какие-то полузабытые семь классов школы. Но я и не полная дура, чтобы списывать со счетов человека с блистательным послужным списком многоходовочек. И я не о графиках дежурств, Вик, а о том, что было до нас.

В отличие от Куницы, он даже немного удивился – я понял это по затянувшемуся молчанию. На такого рода паузы Виктор обычно не расщедривался.

– Понимаю, – наконец ответил он. – Это… оправданно.

– Мы будем делать только то, что ты скажешь, – поспешно добавила Тамара.

Фиц резко захлопнул окно. Наружность заглохла, и в мансарде стало тихо, плоско, как в чулане.

– Так Хольд… назвал тебя преемником? – спросил Фиц и не обернулся.

– Неважно, – Ольга тоже не взглянула на него. – Это формальность. Минотавр жив. Вернуть его домой с наименьшими ущербом – наша главная задача и ответственность. Нет ничего важнее этого, даже… – Она стиснула зубы, – кроме имени человека, который сделал то, что сделал.

Мару вздохнул. Я догадывался, за даже он боролся до последнего.

– Только ты? – прохрипел Фиц. – Он назвал одну тебя?

– Еще Ариадну, – обронила Ольга.

Все, конечно, очень сильно постарались на нас не смотреть. Мару ловко перехватил эти целенаправленные не-взгляды.

– Таким образом, господа и дамы… Из очевидных, и поправьте, если я что-то упустил, у нас есть два варианта действий. Первый. Можно потянуть время и своими силами разобраться, что случилось ночью. Найти энтропа и его спутницу, вместе с ними, надеюсь, искру и, подтвердив ее сохранность, принять помощь госпожи-старшего-председателя, а там будь что будет. Но до тех пор и на срок, определяемый лишь нашей расторопностью, Минотавр не будет получать чудо-лечение. Это может дорого ему обойтись.

Не в силах думать об этом варианте, я посмотрел на Ариадну. Та не сводила взгляда со Элизы, мучительно разглядывавшей собственные туфли.

– Второй вариант. Мы выступаем с официальным заявлением. Искра пропала, Минотавру требуется помощь, а нам – содействие в поисках основных действующих лиц. Они ставят его на ноги авансом, а нам выставляют счет: за лечение, смерть Обержинов, исчезновение детей, за все то, что случится, пока искра находится не под нашим контролем.

– Он убьет нас за это! – воскликнула Куница.

– Вероятно.

– Будет орать, что лучше бы мы сами задушили его подушкой!

– Очень на него похоже. И все же – обсудим?

Мару еще улыбался. Но уже не потому, что хотел.

– Насколько я понял за все годы, – первым откликнулся Виктор. – Госпоже-старшему-председателю не очень нравится выпрашивать у Дедала атрибуты. Она предпочла бы иметь к ним прямой доступ. Полагаю, суть счета сведется к этому. Трудно сказать, насколько это затронет лично нас.

– Но это явная подстава, – фыркнула Куница. – Минотавр ни в чем не виноват. Она это знает. Тогда какого хрена торги завязаны на его жизни?

– Именно, – кивнул Виктор. – Поэтому мы считаем, что лучше вернуть его и разбираться с понятными последствиями, чем тянуть, рискуя его здоровьем. Мы с Тамарой выступаем за второй вариант.

– Понял, – Мару кивнул. – Дорогая?

На лоб Куницы наползли тяжелые морщины. Они вдруг придали ей не просто возраста, но мрачной, какой-то пророческой старости.

– Если мы дадим ей хоть какой-то повод выставить нас виноватыми, то останемся таковыми навсегда. Если бы Минотавр мог сейчас высказаться, он был бы категорически против. Вы это знаете. Его не проймет наша игра в спасителей. Мы просто пытаемся избавиться от мук совести. Нет уж. Я за первый вариант.

Ольга фыркнула. Рот Куницы неприязненно просел.

– Я тебя понял, – кивнул Мару. – Олья? Ты за второй?

– Конечно! – воскликнула она. – Я не такая храбрая, чтобы торговать чужими жизнями.

Куница поморщилась.

– Именно этим все и обернется, Оль. Бесконечными торгами. Или кто, по-твоему, будет выплачивать счет? Дедалу на все фиолетово!

Мару обернулся в нашу сторону:

– Миш?

Я не ожидал, что он спросит меня так быстро, но все же взял себя в руки. В конце концов, нам было нужно лишь выиграть немного времени, чтобы я прочитал амальгаму, а Ариадна поняла, кому можно доверять.

– Первый.

Ольга вздыбилась. Я сцепил руки за спиной.

– Сдурел?!

– Первый, – я вывернул себе палец, чтобы перетерпеть ее взгляд. – Куница права. Он не простит нас за это.

– Тебе так нужно его прощение?!

– Ну… вообще-то…

Ариадна не дала мне закончить:

– Второй.

Я уставился на нее, напрочь забыв, о чем мы с Ольгой только что разговаривали.

– Второй, – повторила Ариадна и обернулась на Фица у окна. – Они боятся второго варианта. Они что-то скрывают.

Ариадна не умела лгать, и чаще мне это нравилось. Но на деле у ее опресненной, внеконтекстной прямоты была совсем не безобидная изнанка.

– Стоп, – я метнул на Ольгу встревоженный взгляд. – Погодите. Вы же знаете, Ариадна не понимает, когда…

– О чем она? – обернулась та к застывшему Фицу.

Я быстро посмотрел на Мару. Тот, хмурясь, снова выискивал что-то в планшете.

– Нет, правда, постойте… – Я вернулся к Ариадне: – Не надо так резко. Давай по порядку. Что именно…

– О чем она?! – рявкнула Ольга, и годами буксующее кресло грохотнуло об стол.

– Олья! – вскрикнула Куница.

– Не трогай его!!! – завопила Элиза, проносясь мимо нас.

Ариаднин взгляд ей вслед был пуст и нем, как у случайного прохожего. Равнодушие этого лица иногда разрывало мне сердце.

– Не делай так больше, – выдавил я.

– Я сказала правду, – ответила Ариадна.

– Ты сказала то, что увидела. От правды это, дай бог чтобы треть.

У окна, сцепившись в объятиях, мертвели от ужаса близнецы. Ольга кренилась над ними, как пизанская башня.

– Это была ваша перевозка, верно? – вдруг спросил Мару, да так просто, будто мы час обсуждали только это. – Вы должны были вчера отвезти Обержину искру. Но в последний момент что-то пошло не так.

Он примирительно поднял руки, вместе с ними планшет, и я увидел два столбика слов, черным по белому, с размашистыми росписями понизу.

– Это было бы не впервой, – продолжил он. – Я поднял акты – искру возили в Эс-Эйт минимум девять раз. Много где стоит подпись Минотавра, но есть и твоя, Фиц. Предполагаю, как и восемь лет назад, они ставят проект на рельсы до договора, чтобы согласовать все условия.

– Чудненько, – вздохнула Куница. – Только вот с чего вы, птенчики, вчера остались не у дел?

Мару вздохнул:

– Извините, ребят… выбор у вас невелик.

– Тут ты прав, – горько ответил Фиц.

– Вы даже не представляете, сколько документов о рисках и неразглашении мы подписали, попав туда… – прохрипела Элиза. – Да даже… если бы…

– Если бы дело было только в них…

Ольга резко отвернулась и вышла из-за стола. Я полагал, она совсем уйдет, как всегда, когда ее срывало на физические угрозы, – она считала их своим абсолютным поражением, и даже Минотавр этим не пользовался. Но, проходя мимо Куницы, она замедлила шаг, и та, минуя объяснения, примирительно протянула бутылку вина. Предложение Ольга, конечно, не приняла, но, поколебавшись, устало облокотилась на стену рядом.

– Я видел некоторые из этих соглашений, – заметил Виктор. – Так, по знакомству, чужими глазами. Речь о действительно серьезных санкциях. С поправкой на Дедала, вероятно, мы отдадим ей половину всего, что принадлежит лабиринту.

– Но вам необязательно говорить то, что не можете, – продолжила Тамара. – Мы лишь поспрашиваем друг друга в вашем присутствии… а вы же, вы можете кивнуть, правда? Или покачать головой… Даже если вы промолчите, нас тут много… кто-нибудь обязательно что-нибудь поймет.

Близнецы ответили им взглядом детей, услышавших одновремнно визг зубного сверла и фразу «это не больно».

– Хольд с Обержином… – наконец, просипел Фиц. – Они поссорились. Кажется… это был понедельник, – он поглядел на сестру. – Он сказал, что все. Никакой им искры. Он очень сильно кричал…

– Вчерашней встречи не должно было быть, – выдавила Элиза. – Он… обещал…

– Что случилось? – спросил Виктор. – Что стало причиной ссоры?

В том, как близнецы посмотрели друг на друга – будто завтра один из них умрет, – было столько шекспировского трагизма, что недавняя сцена с расставанием за фетучини показалась мне не такой уж надуманной.

– Он не знал… всех условий, – выдавил Фиц.

– Они действительно возобновили «Эгиду»?

Близнецы одинаково кивнули.

– Мы знаем, что тех… предыдущих… выбрал человек, который стоял за всем. Пройсс. Но сейчас нас выбрала она… Она сама…

– Смерть Обержина не помешает проекту? – спросил Мару.

– Смерть Пройсса же не помешала, – заметил Виктор.

Мару вздохнул.

– Другое… – Фиц откашлялся. – Другое помешает.

– Исчезнувшая искра, да… – Мару задумчиво сложил перед лицом ладони. – Это понятно, но…

– Нет. В смысле… без искры «Эгиду» не масштабировать, но… прямо сейчас… Им нужно показать результаты наблюдательным советам как можно скорее… но есть обстоятельство, которое все испортило…

Элиза жалобно оттянула его рукав. Глядя на сестру, Фиц выдавил:

– Ты уже… говорил сегодня об этом.

Мару не удержался от смешка:

– Ну, народ, – обвел он взглядом мансарду, – настало время проверить, как хорошо вы меня слушаете. Не буду скрывать – всегда интересовался этим!

– Ты рассказывал о лечении Минотавра, – вздохнула Тамара.

– И бросил нас в мутные воды демократии, – хохотнула Куница.

– Ты говорил об Охре-Дей, – добавил я. – О том, что исчезли дети.

Элиза отвернулась и шепотом попросила Фица закурить. Он вытащил из кармана жилетки настоящие сигареты. Я отвел взгляд, не желая узнавать их ни по пачке, ни по запаху, и вдруг заметил, что Ариадна кивнула. Быстро оглядевшись, я зацепился за Мару, но он уже перевел взгляд на Виктора. Тот поглядел на Тамару. Та снова обратилась к близнецам:

– Возможно, вчера погибла целая семья. Но, наверное, госпожу-старшего-председателя это волнует по другим причинам…

Фиц чиркнул зажигалкой. Кремень сработал вхолостую. Сигарету в пальцах Элизы затрясло.

– Охра-Дей? – спросил Виктор. – Или дети?

Свободной рукой Элиза стиснула собственное запястье. Фиц снова чиркнул.

– Охра-Дей, – сказала Ариадна.

Элиза выхватила зажигалку, отвернулась от брата и прикурила сама. Фиц так и остался стоять, устремив взгляд перед собой на уровне ее сошедшихся в затяжке лопаток.

– Обержин назначил встречу в ее галерее, – продолжила Ариадна. – Если в Эс-Эйте согласились на передачу атрибута в публичном месте, значит, оно находится в зоне их наблюдения. Не думаю, что из-за картин. Они бессмысленные.

– В этом есть здравое зерно, – помолчав, признался Мару. – Помнишь, Оль, что она сказала, когда вошла? Охра-Дей была работой для Обержина. Я еще подумал: какая невиданная для синтропа метафоричность. А теперь вот думаю, речь шла о буквальном участии Охры-Дей в его работе. Возможно, даже в «Эгиде».

– Возможно, – Ольга с трудом оттолкнулась от стены. – Но Обержины – не наши люди, и я не могу, не хочу думать о них, пока Минотавр в опасности. Он стал жертвой предателя, атра-каотики, а теперь и политики, да? Клятых правовых бумажек? После всего, что он сделал для вас… а ведь вы живы и вместе только благодаря ему… омерзительно смотреть, как вас трясет над обетами молчания, данными не тому, кто их заслужил.

– У них нет выбора, – возразил Виктор. – Эти «правовые бумажки» – буквально минное поле. За каждым абзацем стоят санкции, которые могут уничтожить наши банковские счета. Я напоминаю, Дедалу все равно, но нас с вами здесь десятки, и всем надо есть, пить, одеваться, на что-то жить. Согласен, иногда «Палладиум» перегибает, демонизируя человеческую ненадежность, но унифицированный язык формальностей защищает, в первую очередь, нас. Договоры эффективнее доверия.

– Ты знаешь, что это правильно, – вздохнул Мару. – И что́ случится, если какой-нибудь обиженный акционер вдруг посчитает, что люди готовы к правде.

Но Ольга не слушала. Ни его – никого. Ее тяжелый взгляд вскрывал близнецам череп.

– Если мы попросим лечения сейчас… – процедила она. – Что она затребует в качестве платы? Искру? Распоряжаться атрибутами? Что ей от нас нужно?!

Сигарета Элизы осыпалась.

– Он.

Фиц измученно прикрыл глаза и добавил:

– Она заберет его.

Мару недоуменно покачал головой:

– Исключено. Он Минотавр.

– Но у него нет контрфункции, – хрипло напомнил Фиц. – Он не принадлежит Дедалу так, как принадлежим мы. Признаться ей, что искры нет… позволить спасти Хольда на ее собственных условиях… все равно что продать его душу. Она не отпустит его. Он нужен лично ей.

– Не отпустит… – бездумно повторила Элиза. – Не отпустит, и тогда… он… и мы… без него…

Она вдруг согнулась, обхватывая себя за живот, будто в приступе острой боли. Фиц тут же закрыл сестру спиной. Я услышал ее протяжный стон. Почти сразу он разлился в полноводное рыдание.

Она плакала. Он тоже. Это выкручивало мои последние винтики. Отвернувшись, я снова уставился в комод.

– Решение принято, – безжизненно сказала Ольга. – Единогласно.

– Дорогая… – выдохнула Куница.

– Чтобы спасти Минотавра, надо вернуть искру. Чтобы вернуть искру, надо найти того, кто провел симбионта и девушку. Чтобы найти того, кто провел симбионта и девушку, надо…

– Ох… да что же… Все, хватит! Объявляю перерыв! Послоняйтесь пятнадцать минут на свежем воздухе! Нам всем нужно перевести дух!

Кто-то судорожно вздохнул. Неуверенно шаркнула обувь. Щелкнуло металлом о металл – вероятно, Виктор сверился со старомодными на длинной цепочке часами, на которых, по словам Минотавра, времени всегда было больше, чем у остальных.

– Вик, – позвал Мару.

– Тэм, – позвал Виктор.

– К вам это тоже относится! – рявкнула Куница. – Кыш отсюда! Отстаньте от ребят и поскролльте за чайком ленту!

Я медленно выдохнул и оглядел умытую поверхность комода. Без пыли и «Генриха Восьмого», без медово-бурых отсветов торшера – это был не его комод. Не его чистый стол. Не его пустые сувенирные полки. Кто-то вторгся в наш мир, обобрал его, но, черт возьми…

Я еще не знал, что с этим делать.

– Миш, – осторожно позвал Мару.

– Все нормально, – сказал я и обернулся. – Я в порядке, правда. Только очень хочу кофе.

– Я сварю, – ответила Ариадна. – Идем.

Судя по выражению их лиц, я даже улыбнулся.

* * *

Наверное, я задремал, убаюканный вибрирующим теплом салона, потому что вдруг хлопнула водительская дверь – а я не заметил, чтобы кто-то проходил мимо.

Ариадна протянула мне термос и спросила:

– Спишь?

– Кажется, – я закрыл книгу и протер лицо.

Дождь прекратился. Утро стало тихим и белым, от его заоконной яркости болели глаза. Мы молчали. Я пил кофе. Ариадна смотрела вперед, на череду одинаковых, забликованных небом лобовых стекол.

– Надо возвращаться, – наконец молвила она.

– Иди одна. Я должен разобраться с амальгамой.

Ариадна повернулась, склонив голову, с одной из тех пауз, в которых пристальный взгляд заменял вопросительную интонацию.

– Какой смысл быть там обоим? – вздохнул я. – Ольга меня даже не подозревает. И она права. Я такой безобидный, что тошно.

– Когда она смотрит на тебя, то видит не тебя. Разве ты этого не знаешь?

Я пожал плечами, опуская термос в подставку между креслами.

– Если хочешь что-то спросить – спрашивай, – продолжила Ариадна

– У меня опять такой взгляд?

– Ты всегда задаешь вопросы, на которые не хочешь знать ответа.

– Неправда, – я снова вздохнул. – Ладно. Правда. Когда мы расскажем про книжку и вторую искру? Хотя бы Мару. Он не может быть причастен. Ты же знаешь, как он относится к Минотавру.

– Феба с Константином… – начала Ариадна.

Я отвернулся, не дослушивая. Я был беспомощен перед ними. Не только потому, что они ее убили.

В крупных, застывших на стекле каплях мир искажался. Все казалось немного выпуклым и сияло брызгами, как ртутью. Свет мой, зеркальце, обратился я к боковому, с круглым для слепых зон глазком. Оно молчало, отражая то, что отражало. В этом был весь смысл. Каким бы способом амальгама ни переносила информацию с одной вещи на другую, читать ее должно быть очень легко. Только так миф о говорящем зеркале мог сохраниться, переложиться и обрести десятки новых прочтений, но все равно остаться собой. Мифы – это просто.

– Ариадна… Какие у предыдущего Минотавра были часы?

– Что конкретно тебя интересует?

Я повернулся на ее профиль, сглаженный светом прояснившихся окон.

– Циферблат, наверное. Он же на циферблат поставил метку? Это кажется логичнее всего.

Ариадна по-прежнему смотрела сквозь лобовое стекло, но зрачок ее сместился на звук моего голоса. Неподвижный, скованный льдами, его можно было принять за стеклянный, если бы не дрожащий всплеск света глубоко на дне, и ресницы, вдруг покачнувшиеся, когда Ариадна сказала:

– Под.

Я не понял. Она посмотрела на меня, но по правде – за меня. Копируя ее, я уставился в свое боковое окно.

– Минотавр поставил метку изнутри, – сказала Ариадна. – Под стекло.

– Под, – до меня стало доходить. – Погоди. А как вообще делают зеркала?

Ответом мне стала ее захлопнувшаяся дверь.

Ариадна обошла пассату и встала с моей стороны. Я приоткрыл окно. Наружная промозглость мгновенно перебила суховей обогревателя.

– Книгу, – молвила Ариадна.

Я молча протянул ее.

– Подними стекло.

За мной не заржавело.

Сквозь оставленную щель я слышал, как на ветру свистели страницы. Долистав до амальгамы, Ариадна разогнула корешок и сделала то, от чего любой человек, учившийся жизни по книгам, испытал бы острую фантомную боль. Она прижала разворот к воде на стекле.

Следом за тем произошли две вещи.

Пятнышко в углу страницы разрослось. Оно заволокло прилегающие строчки, перекинулось на разворот. Секунды не прошло, как амальгама, выплеснувшись из книги, затянула стекло целиком. Из нее тут же проступили символы – цифры и буквы, их сложносочиненные комбинации пересыпались друг в друга, как значки на барабане игрового автомата. Я мгновенно активировал уджат.

– Что там? – спросила Ариадна.

– Не знаю, – пробормотал я, выискивал знакомые сочетания. – Какие-то параметры… Химические формулы… Да тут вообще все…

– Ищи координаты.

Затем зазвонил априкот.

Я услышал его не сразу, по остаточному принципу, так что не понял, почему Ариадна отняла книгу от стекла. Оно снова стало пустым и прозрачным. Я заморгал.

– Ольга? – склонилась Ариадна.

Я рассеянно нашарил смартфон.

– Мару. Последний предупредительный.

Ариадна схлопнула книгу и отступила, позволяя мне открыть дверь.

– Иди, – я выбрался наружу. – Я знаю, как сделать это одному.

Забрав у Ариадны книгу, я подошел к лобовому стеклу и осторожно отогнул ближайший дворник. Их двубортные щетки всегда напоминали мне смычки.

– Если выяснишь что-то конкретное, не требующее доказательств, приходи, – обошла меня она. – Если нет, оставайся здесь. Обсудим, когда вернусь.

– Ага, – пробормотал я, протискивая книгу в образовавшийся зазор. – О. Нет. Погоди!

По правде, я вспомнил об этом еще в мансарде – фамилия Обержина звучала так часто, что прогнала по кругу мои скромные знания о нем раз пять. Столько же раз, глядя на Фица с Элизой, утопающих в своем засекреченном горе, я думал сказать:

– Мерит Кречет.

Ариадна поглядела на меня уже с разворота.

– Это преемница Обержина, – пояснил я. – Минотавр рассказал о ней вчера. Мы должны были встретиться насчет тебя, но, вероятно, она также теперь и главная в этой… «Эгиде». Скажи о ней Мару и Виктору, хорошо? Даже если я сейчас узнаю, где, кхм… – я инстинктивно оглядел пустой двор, – в общем, надо спасать его по всем фронтам.

Ариадна кивнула, но не отвернулась.

– Как вы поссорились с Минотавром? – спросила наконец.

Я удивился:

– Мы не ссорились.

– Не вчера.

Я помолчал. Обычно с ней это работало. Отвернулся, проверяя, хорошо ли прижат уголок с амальгамой.

– У тебя его фамилия.

– У близнецов тоже.

– Вы одинаково пытаетесь оправдать ее.

Я подвигал книжку, чтоб наверняка: чуть-чуть влево, настолько же вправо.

– Ты был с ним несколько лет, а потом вдруг оказался у Мару. Зная характер Минотавра, причину понять несложно. Дети требуют внимания. Это трудно. Но тогда неясно, за что тебе извиняться.

Я вздохнул, выпрямляясь. Я знал, что поступал так себе. Многострадальная, распятая под щеткой стеклоочистителя книга не заслужила подобного обращения даже от ярых противников любовных романов.

– Он меня достал. Я молча ушел. Все просто.

– Это ожидаемо.

– Это неправильно. Мне следовало объясниться. Сказать все лично. Мару говорит, кто-то всегда должен быть умнее.

– Так не работает в асимметричных отношениях.

Я окинул Ариадну взглядом – такую безвозрастную в плаще на три размера больше нужного и без следа эмоций на лице.

– Иногда мне хочется принять твое беспокойство на свой счет, – я устало улыбнулся. – Но увы.

– Увы, – ответило мне эхо колодезного двора.

Ариадна отвернулась.

– Будь осторожен.

– Не думаю, что здесь мне что-то угрожает.

– С тем, что узнаешь, – пояснила она и ушла.

Я проводил ее взглядом, вернулся в салон. Трюк с дворниками сработал. На заболоченном амальгамой лобовом стекле проступили знакомые нагромождения. Я активировал уджат. Ртуть смешалась с золотом. Продублированные им символы стягивались в комбинации, и я спросил у них как, и я спросил у них где. Они ответили координатами. Уджат перевел.

Южный вокзал.

Я судорожно выдохнул. В кармане снова зазвонил априкот. Я полез за ним, потому что все равно собирался записывать. Потому что думал: Мару. Думал: Ариадне осталась пара дверей. И только машинально приняв вызов, я заметил незнакомый номер. Впрочем, меня это не смутило. Я был находкой для телефонных соцопросов.

– Предположим, мы друг друга не знаем, – услышал я мужской голос, мягкий и вкрадчивый, как на ночном радио. – Предположим, я говорю: «Согласно ежегодной статистике, тридцать два процента жителей нашего города начинают готовиться к новогодним праздникам с последней недели октября». Если кто-то слышит наш разговор, ты отвечаешь…

– Нет.

Я выпрямился, заметавшись взглядом по салону.

– Меня никто не слышит, – хрипло пояснил. – Кто вы? Откуда у вас этот номер?

Динамик замолчал. Но тихо в нем не стало. Я слышал поток людей, дребезжание железных колесиков и интуитивно знакомую, запрограммированную певучесть объявлений.

Я слышал Южный вокзал.

– Ты пацан с гетерохромией? – уточнил априкот. – Отсюда не видно.

– А вы… – Я судорожно перебирал взглядом цифры, буквы перед собой. – Вы энтроп, который ночью проник в лабиринт? Вы заразили Минотавра дрезденской чумой?

Голос усмехнулся:

– Дурную славу не перегнать. Только мне не нравятся глаголы, которые ты используешь. Активный залог подразумевает ответственность. Как будто я имею выбор – делать что-то или нет.

– Тогда зачем вы звоните? Если у вас нет выбора?

Энтроп посмеялся, и голос его стал теплым, как летняя заводь, и опасным, как русалки в ее глубине.

– Чего нет, того нет. – Смех резко, остро заглох, и симбионт продолжил: – С кашемира не отстирывается кровь. А это все меняет.

Я нашарил число. Уджат перевел его: тридцать восемь градусов Цельсия. Искры находились там, где было тридцать восемь градусов. Только я понятия не имел, что на вокзале могло иметь такую температуру.

– Почему вы звоните мне? Чего вы хотите?

– Я отвечу только на один вопрос. Выбирай с умом.

Я вцепился в чехол, будто без него улетел бы в космос.

– Искры у вас?

– Бинго.

Я сглотнул.

– А та женщина?

– Это следующий вопрос. Но так и быть…

Он отстранился, впуская в мою голову чужие голоса. На фоне играла какая-то игрушечная песенка, смеялись дети. Но их вдруг перекрыло – близкое, ласковое:

– Привет.

Спину окатило.

– Привет, не просто курьер, – прошелестела смотрительница.

– Здравствуйте, – вымучил я, – не сотрудница галереи.

Она посмеялась, но почти сразу закашлялась, и это был тяжелый кашель, ниже бронхов. Я не слышал его вчера.

– Ты думал обо мне? Ну, знаешь… Когда понял, что всего этого не произошло бы, если бы ты не спас меня.

Симбионт хохотнул, но где-то на фоне. В том дивном, сейчас едва реальном мире, где я думал об этом больше, чем обо всем остальном.

– Вы плохо звучите. Вам больно?

В динамике всколыхнулось, зашуршало, и симбионт, вернувшись, сказал:

– Самую малость.

Я только прикрыл глаза.

– И кстати, насчет вчерашнего. Я не дал бы ей умереть. Хотя, не спорю, твоя самоотверженность добавила красок. А теперь… ребенок, верно? Если не хочешь, чтобы я сломал ей шею и бросил трижды сложенную в мусоровоз, а ваши цацки утопил в открытом море – кое к чему, поверь, я уже приступил – кати один, без кавалерии, на Южку и садись на пригородный поезд.

– Какой? – выдавил я.

– Такой, – ответил энтроп. – На который опоздаешь, если не побежишь.

И когда динамик замолчал, вместе с голосами Южного вокзала, даже цифры на лобовом стекле не оставили мне выбора кроме.

И я побежал.