Читать книгу Галактика Ломброзо или Теория «человека преступного» - - Страница 6

Африка и африканцы, как место и тема для дискуссий, стали неотъемлемой частью размышлений Ломброзо, точно так же, как и частью социальных исканий значительной части Европы. Европейские образы «черного континента» и его обитателей влияли на форму, которую бразильские, кубинские и латиноамериканские интеллектуалы придавали «качествам» собственных народов, поскольку они в значительной степени представляли собой потомков африканцев и метисов белых с африканцами или индейцев с африканцами. Как проблема воспринимался факт, что не только внешний вид этих групп населения, но и их повседневная жизнь, привычки и психология считались африканскими по происхождению. Подобное поведение воспринималось как особенно заметное в религиозности, музыке, культурах питания и труда, уличной культуре, манере одеваться, отмечать праздники и устраивать карнавалы. Таким образом, одной из основных социальных проблем для интеллектуальных элит Бразилии в период между 1889 годом и 20-ми годами прошлого века стала чрезмерная «африканистость» городов. Их следовало бы подвергнуть «гигиенической» и «западной» обработке: удалить или сокрыть центры, которые можно было бы назвать «маленькими Афричками»{44}. Как уже упоминалось и как мы увидим позже, значительный вклад в популяризацию идей Ломброзо в этой части света внесли как его любознательность, интерес к физиогномике, мимике, чертам поведения и психики, так и эклектичное использование концепций атавизма и врожденной склонности к криминалу. Эти интересы и концепции в Бразилии быстро превратились в инструменты дискурса части интеллектуальных элит о качестве бразильского народа, несшего в себе африканские черты.

Сегодня, если уж в недавних реконструкциях жизни и творчества ЧЛ, опубликованных по случаю его столетия, в 2009 году, Латинская Америка не получила должного места, вполне ею заслуженного, то что уж говорить об африканском континенте. На самом деле мы очень мало знаем об эволюции взглядов Ломброзо на Африку. Также мало известно о том, как и в какой степени Ломброзо был согласен с типичным образом Африки, распространенном в конце XIX века; о том, насколько эти мысли воздействовали на восприятие африканцев первым поколением колонистов и/или этнографов; о том, что Джордж Стокинг определял как «этнографическая чувствительность», как непосредственно в Африке, так и в разных странах Латинской Америки.

Европейские расовые теории конца XIX – начала XX веков определялись в заметной степени спорами, возникшими вокруг Берлинской конференции (1884–1885), важной вехи расовой мысли, особенно связанной с ситуацией в Африке. Конференция определила расовую географию мира, согласно которой всякий континент или регион существовал не только во взаимодействии с другими, как макроформа коллективной идентичности, но и закрепила новую иерархию наций в соответствии с критериями прогресса, вырождения и упадка. Континенты в этой географии были соединены между собой чем-то вроде цепи зеркал. Европа существовала не только как функция Африки и Азии, с которой ощущала больше связанной направлением прогресса, но и Нового Света, противопоставлявшего себя старому (и вырождающемуся) континенту. Эти представления проецировались на географические карты, где каждому континенту соответствовала своя идеальная раса: белые в Европе, черные в Африке, желтые в Азии и индейцы в Америке. В точности, как на климатических картах – земли умеренного климата, цветом розовые или зеленые; Африка, континент с жарким климатом, выкрашена в черный или темно-коричневый; Азия – желтая, а Америка – красная. Африка виделась противоположностью прогрессу, обе Америки (и иногда Океания) казались землями будущего, местом эксперимента и новой социальной и расовой инженерии. На Севере она чем-то напоминала Англию, населенную преимущественно ариями, а на Юге более родственными землям «латинян». Новая гео-расовая иерархия создавала свой расовый габитус – чаще всего с расистским уклоном – являвшийся следствием того, что Эрик Хобсбаум (1987) назвал «веком империи», периодом, длившимся приблизительно от поражения французов при Седане до убийства австрийского эрцгерцога Фердинанда в Сараево. Берлинская конференция изменила также и поведение первых итальянских антропологов: некоторые были взволнованы и отправились в миссию в колонии (таков был случай ПМ); другие увидели в расцвете колониализма триумф британской империи и способ отвлечь внимание от национальных социальных проблем; третьи, признавая возражения, присоединились к оппозиции жестокости колониализма как такового. Ломброзо колебался между двумя этими последними группами, не без определенной доли лицемерия.

На самом деле Африка, впрямую, но прежде всего, косвенно, прочно вошла в жизнь ЧЛ. Он взрослел в период империй и пытался создать науку, созвучную времени, а еще больше – идее прогресса, он бы хотел превратить Италию в одну из Великих наций. Кроме того, его заметно мучил вопрос определения примитива, что замечательно показал Торговник (Torgovnick, 1990) – скорее как проблема, в меньшей степени как решение задач западной культуры, что задолго предвосхитило течение примитивистов первого десятилетия XX века. Согласно ЧЛ, предшественника Фрейда, примитив находился у нас внутри, в наших атавистических формах и поведении, периодически проявлялся во всех людях и особенно сильно и опасно в малочисленной группе, названной им «прирожденные преступники». Ему казалось, что континентом, на котором могло бы проживать подобное население, была Африка. ЧЛ полагал, что Южная Америка составляла часть так называемого Нового Света – будущего, которое в один прекрасный день могло наступить и для итальянцев. Континент стал бы тем, чем Австралия и Соединенные штаты были для англичан, важной частью картины мира, интерпретатором которого он так стремился быть. Если в Африке можно было найти следы прошлого, то почему бы в Америке не пытаться увидеть черты будущего человеческого вида. Сегодня мы можем прийти к заключению, что это были зеркальные отражения, и что Старый Свет не мог существовать без своей противоположности, Нового Света{45}. Также для ЧЛ интеллектуальный статус африканского и американского континентов выглядел совершенно иначе, так же, как и типы экспериментов и исследований, которые могли и должны были реализоваться на каждом из континентов{46}.

В те годы Африка, в особенности некоторые ее зоны, составляла часть международной карты, на которой вырисовывалось будущее Италии. В период с 1887 года, начиная с капитуляции итальянских отрядов в Догали, и вплоть до аннексии Ливии в 1912 году и вступления в первую мировую войну, все итальянские партии и политические группировки вынужнены занять определенную позицию по трем взаимосвязанным вопросам: население, эмиграция и колонизация или империализм. В это же время, особенно в 1911–1914 годах, многие социалисты сместились в сторону национализма, а позднее и фашизма (Rainero 1971, Proglio 2016).

Стоит посмотреть, как африканцы, названные «расой», и африканский континент как геополитический контекст, представлены в трудах ЧЛ. Интересно понаблюдать, каким образом подобное восприятие африканцев и африканского континента со стороны ЧЛ и его школы в результате повлияли на теорию колонизации и европейского доминирования в Африке. Мы убедимся в дальнейшем, что в самом начале XX века{47} они сказались не только на итальянском колониализме, но и на португальском стиле колонизации и на африканских исследованиях первого поколения ученых. ЧЛ поддерживал с Африкой сложные связи, находившиеся постоянно в состоянии развития. Первые ссылки на Африку и африканцев можно найти в брошюре «Белый человек и цветной человек», полной явно расистских формулировок. ЧЛ был знаком с историей «Готтентотской Венеры» Саарти Баартман[47] благодаря записям Кювье[48], рассказывавшего о ней в журнале АР при описании атавизма, как возврата к примитивному состоянию. В 1985 году Ломброзо вместе с Каррара опубликовали небольшое эссе о черепах абиссинских преступников (Lombroso и Carrara 1895), у которых не было никаких признаков криминального атавизма, поскольку он не проявляется у дикарей.

В следующем году в АР появилась другая статья, написанная Каррара, «Заметки к антропологии племени динка», в которой он комментировал свои замеры параметров и анатомико-психологические исследования пяти представителей племени динка. Они прибыли на Национальную выставку в Турине, куда попали в составе нескольких человеческих зоопарков, разъезжавших по Европе. Приведу цитату оттуда: «Динка можно назвать самыми черными из чернокожих […], при динамометрическом воздействии их физиономия становится весьма свирепой […], они хорошо переносят ботинки на ногах […], имеют быстрые рефлексы […], у них цепкие ступни и острые рефлексы […], пальцы у них длинные […], как у наших карманников, что характерно для болотных людей […], непропорционально длинные бедра […] как у болотных птиц [возможно среди них часто встречаются левши и они страдают плоскостопием], а та же самая леворукость и плоскостопие присущи, как мы знаем, преступникам […], что же касается интеллекта […], то многочисленные замеры показали, что у лишенных культуры черных рас наблюдается большая быстрота реакции, чем у цивилизованных рас […], их эстетика абсолютно примитивна […], хотя в украшениях присутствует некоторое тщеславие […], явная способность использовать деньги, хотя сделанный выбор выявляет тотальное отсутствие понятий ценности и полезности» (Lombroso e Carrara 1896: 9-21). Кроме того, динка якобы проявляли «неспособность к регулярной работе и импульсивность […], что лежит обычно в основе преступности […], что позволяет предположить, с большой долей уверенности, сходство между дикарями и преступниками» (там же: 23). Несмотря на расистские комментарии, Ломброзо и Каррара отметили, что в среде динка институт семьи пользовался уважением и был стабилен (там же: 22). В конце концов они пришли к выводу, с оттенком предположения, что труд может и дикаря превратить в человека: «В этих случаях атавизм выражается в инстинктивной инерции и апатии, неспособности к стабильному и плодотворному труду, импульсивности, инстинктах, органичных и врожденных, а потому неустранимых у криминальной личности, и исчезнувших в дикой природе под пытками рабства». Фундаментальной причиной обретения обществом морали была привычка к регулярной и методичной работе: самым эффективным отбором был тот, что Ферреро называл «рабочий отбор» (там же: 24). Другими словами, методичная работа, по мнению авторов, была способна улучшить расу{48}. Эти исследования показали, что ЧЛ повторял, скорее в канонической форме, методы физической антропологии своей эпохи, те, что ввели в науку и сделали практически обыденными Кювье и его последователи. Суть заключалась в том, чтобы использовать присутствие не-европейцев на выставках, в передвижных экспозициях и человеческих зоопарках для измерений и различных экспериментов{49}. ЧЛ и его страсть к коллекционированию были созвучны эпохе выставок и человеческих зоопарков. Дневник, обнаруженный совсем недавно Эммануэлем Д’Антонио в одном из архивов Израиля, показывает, что ЧЛ в 1978 году посетил Универсальную выставку в Париже, и зарисовал выставленные африканские артефакты. Он принимал участие в выставке 1884 года в Турине, а когда Католическая миссия решила в 1898 году организовать выставку своих проектов, написал письмо мэру Турина с предложением выкупить экспонаты. Увы, этого не случилось.

Изображения трех представителей племени динка, принимавших участие в Национальной выставке в Турине в 1891 году. Они были опубликованы в статье «Заметки к антропологии племени динка» (Contributo all’antropologia dei Dinka), AP 1896 г., стр. 349–363. По порядку: Ошуль, женщина 18 лет, племя Авелан; Ачкуни, мужчина 50 лет, племя Абвелан; Элоэ, женщина 25 лет, племя Бек. Источник: Архив музея криминальной антропологии «Чезаре Ломброзо», Туринский университет. Местонахождение: IT SMAUT Museo Lombroso 1040.

ЧЛ косвенно вдохновил исследования Африки, если и не по противоположным, то по находящимся в конфронтации направлениям. С одной стороны, его труды воздействовали на так называемое «поколение 1985» в Португалии, проект «аборигенов», предполагавший, в соответствии с догмой позитивистской школы, особую юриспруденцию для слабо цивилизованных народов. Это была перспектива, сильно повлиявшая на Нину Родригеса, искавшего тип законодательства, которое можно было бы внедрить среди чернокожих бразильцев после отмены рабства в 1888 году. Их инфантилизм и наивность якобы заслуживали особых юридических процедур и особого кодекса (Nina Rodrigues 1895). Повлияла она и на португальский контекст. Вероятно, португальский политик и мыслитель Антонио Энеш (1848–1901), создатель теории коренного народа, лично познакомился с ЧЛ и Энрико Ферри и, несомненно, читал их сочинения. Не впрямую Ломброзо оказал сильное влияние на развитие этнографической точности первых антропологических исследований Африки, активно использовавших физиогномику и интересовавшихся морфологией и изучением тел (татуаж, насечки на коже, специфические увечья или жесты). Значительная часть возможного влияния ЧЛ на первые исследования африканской культуры была обязана существованием активности его музея, создавшего выставочный модуль различных форм отклонений. Этот модуль был подхвачен другими музеями и выставками визуальной культуры: гравюры, объекты для украшения дома и т. п. Татуировки, выражения лиц и телесные формы стали инструментами для каталогизации Другого. Было бы важно идентифицировать в деталях, как эта визуальная культура, распространенная сначала в Италии среди разных местных культур, потом стала популярна и была взята на вооружение исследователями и составителями каталогов Африки. Говоря словами Фредерика Купера и Энн Столер, подобная визуализация стала «открытием» Африки для культуры европейских массмедиа той эпохи, побочным продуктом европейской цивилизации, отразившимся на образе социальной науки в Италии.

Эти записи и комментарии демонстрируют всю сложность и противоречивость ломброзианской мысли о «дикарях». Они связаны с пацифистским и антиколониалистским дискурсом (Girardi 2016: 41–44), для которого требуется быть «не связанным ни с кем, но другом каждому (цитата оттуда же: 119). Война, по мнению ЧЛ, была формой атавизма, милитаризм – ее «дикарским» проявлением (там же: 179–193). Ключевым годом, годом Адуа[49], стал 1896 год. ЧЛ опубликовал в издании Critica Sociale заметки с антиимпериалистическим подтекстом (в номерах от 1 июля и 16 августа), начал сотрудничать с новым изданием Avanti!, опубликовав в нем статью о психологии африканистов (30 декабря 1896 года). Как и другие социалисты, он занял позицию против любого итальянского колониализма и милитаризма и использовал все более жесткий стиль в статьях по мере поражений Италии в Догали, потом Макалле и в Адуа. В книге 1903 года «Современный момент» (Il momento attuale) ЧЛ писал о Триполитании и Китае, споря с Криспи[50] и его авторитаризмом и колониализмом: «Правда в том, что все теории, взятые за основу для колониальных завоеваний, особенно в Африке, лживы» (Lombroso 1903a: 196). Однако стоит отметить, что книга хоть и включала значительную часть его статей об Африке и колониализме, когда-то уже опубликованных в различных газетах и журналах, но далеко не все. Его «нет» по сути было изоляционистским и консервативным антиколониализмом. Такие взгляды были распространены в Италии, в значительной части под эгидой Католической церкви, то же самое наблюдалось в Португалии (Thomaz 2002) и Франции (Girardet 1987){50}. На самом деле ЧЛ поддерживал идею об абсолютной бессмысленности колониализма. Также он был против ливийской операции потому, что это означало вражду с мусульманским миром, серьезным коммерческим партнером Италии, «как во времена Венеции» (Lombroso 1903a: 250): «это еще потому уместно, что значительная часть страны, протестуя, может научить правительство правильно работать, прежде чем беда окажется непоправимой» (там же: 253). Он упрекал Италию в агрессии, безразличии к попиранию других национальных чаяний, игнорированию ненависти, которую Италия традиционно должна была испытывать к угнетателям. Это отношение, похоже, было подтверждено Джиной Ломброзо в ее биографии отца (1921: 331): «ближе к 1896 году Ломброзо, забыв про многие другие вопросы, увлекся всецело Африкой, против завоевания которой он так упорно всегда выступал».

Как и другие мыслители эпохи, как консерваторы, так и радикалы и социалисты{51}, ЧЛ выступил в защиту буров в войне против англичан в Южной Африке. Буры, по мнению Ломброзо, могли бы стать прототипом настоящей селекционной расы (Lombroso 1903a: 258), в которой выживало бы только лучшее, которая бы подтвердила, что «смешение рас и свобода в зарождающемся государстве являются величайшими производителями цивилизации» (там же: 277). «Буры имели структуру правления, соответствующую их характеру, их расе» (там же: 260). Для ЧЛ «раса» и «характер» – практически синонимы. Поддержка буров обуславливалась не только тем, что они были «новой расой метисов»{52} и стремились к республиканской форме правления, но и тем, что в значительной части являлись оппозицией принципам англичан. Последних воспринимали некой новой великой империей, стремившейся подчинить себе и латинские народы. ЧЛ, как и многие другие в те времена, испытывал сильное отвращение к Англии: «против империалистического бреда Англии не было достаточно партии: поскольку экономическое благополучие и знания высших классов противостояли любому социальному возмущению и даже не давали ощутить потребность в нем; олигархическая и монархическая структуры являются естественным союзником воинствующего империализма» (там же: 279). Кроме того, вскоре после испано-американской войны 1898 года, принесшей североамериканскую оккупацию Порто-Рико, Кубы и Филиппин, в 1906 году вместе с другими интеллектуалами «латиноязычных» стран Ломброзо выступил против нового государственного колониализма и в защиту латиноамериканской конфедерации{53}. Если в прошлом он восхищался то Великобританией, то Соединенными штатами, как примерами открытого и динамичного общества, то теперь его пугало империалистическое высокомерие.

Во многих антиколониальных статьях ЧЛ просматривается ожидание определенного культурного релятивизма. Он считал, что попытка навязать западную культуру неевропейским народам, например, китайцам или мексиканцам, несправедлива и, кроме того, не сработает. И добавлял буквально, что колониализм отказывал другим народам в том же самом, в чем так долго было отказано и самим итальянцам: в том, что сегодня назвали бы правом на самоопределение. ЧЛ был не одинок в антиколониализме, с ним чувствовало солидарность левое социалистическое движение, а правые социалисты даже задумали создать итальянские рабочие кооперативы на африканских землях. С ним согласились и выдающиеся деятели искусства того времени: к примеру, поэт Джосуэ Кардуччи, отказавшийся писать текст в честь павших в сражении при Догали итальянских бойцов для мемориальной доски в Риме. Он заявил: «Абиссинцы сражаются с завоевателями […] в несправедливой войне; и у абиссинцев есть все основания отталкивать нас, как мы отталкивали и отталкиваем австрийцев» (у Rainero 1971: 160){54}. Другим примером сопротивления стал Поликарпо Перокки[51], объявивший: «Права необходимы всем народам. Мы выросли на либеральных принципах, требуем их во всем и для всех, кожа более коричневого оттенка не может этого изменить» (там же: 164). Республиканцы и анархисты защищали право африканцев на самоопределение. Однако раздавались и голоса меньшинства (Girardi 2016). Только пятая часть депутатов выступила против военных кредитов на африканскую кампанию после поражения при Догали в 1888 году. Пресса совместно с академическим сообществом, в частности, Африканским неаполитанским союзом, выступали за колониализм и использовали цитату «ошибаются только слабые, сильные всегда правы». Социалисты, к примеру, Бовио, предлагали откровенный национал-социализм: колониальная экспансия, с их точки зрения, гарантировала бы дополнительное пространство для пролетариата и распространяла прогресс иным цивилизациям, подчиняя разные государства и нации одному властителю. Левые социалисты отвечали, что монархия существовала и в Европе, однако правота нации, в случае с эфиопами, ставилась под сомнение не поэтому. Иные, находившиеся в оппозиции, выступали против колониальных кампаний, потому что Эритрея «не стоила того», «стольких усилий», как подчеркивал Райнеро (Rainero, 1971: 177). Перед нами не просто принципиальная оппозиция{55}. В этом смысле ЧЛ сближался с крайними левыми: дело не стоило свеч, поэтому и не стоило им заниматься! Леонида Биссолати, умеренная социалистка, протестовала против установки «Надо индивидуально привыкать к отсутствию уважения к чернокожему, который такой же человек как мы, в той же степени, как Абиссиния такая же страна, как Италия» (там же: 188). Вскоре после поражения при Адуа Энрико Ферри сказал в Парламенте: «Понятие чести страны не существует в Африке, поскольку эта честь не состоит в завоевании чужих земель. Она скорее в том, чтобы снизить нищету и страдания, существующие, к сожалению, в нашей стране» (там же: 343). Подвергать сомнению легитимность колониальной авантюры приравнивалось к сомнению в правоте правительственной пропаганды. Идеология опиралась на представления о цивилизаторской миссии Италии в варварской, феодальной и вдобавок рабовладельческой Абиссинии. Отметим, что речь идет о сложном и весьма напряженном контексте. В нем категории, впоследствии развитые антропологией, присваивались без какой-либо научной основы: народ без основ государственности, африканское традиционное общество, прогресс и традиции в экономике и т. д. Карбоне (Carbone, 1972) выделил шесть версий итальянского антиколониализма. Взгляды ЧЛ можно было бы отнести к одному из самых радикальных вариантов, осуждающих зло колониализма, но не проявляющих особой чувствительности к самим африканцам.

ЧЛ очень интересовался международной политикой и весьма опасался возможной деградации США после победы над Испанией в войне 1898 года. Конфликт мог «подтолкнуть их выйти далеко за привычные горизонты к идеалам конкисты, и, в результате, к отказу от индустриальных устремлений и модернизации страны, основ счастья и богатства в пользу воинственности. История уже давно показала агрессивность источником мгновенного обогащения, моментально превращавшегося в длительную нищету и продолжительное несчастье для себя и для других» (см. Bulferetti 1975: 365). Заботила его и ситуация в Китае: ошибался тот, кто полагал, что «Китай уступал, демонстрируя недавно слабость в военном отношении, в то время как он просто отрицал милитаризм для великой цивилизации […]. Его технологическое отставание, вероятно, будет со временем преодолено, и огромные массы умных людей будут представлять, если их раздразнить, серьезную опасность» (Желтая опасность / Il pericolo giallo, in Lombroso 1903a). В этом тексте ЧЛ предположил, что вместо оккупации оружием следовало бы рекламировать эмиграцию как колонизаторское предприятие в дружественных странах: «в той же Южной Америке, если бы мы инвестировали капиталы вместе с отправкой туда наших сельскохозяйственных тружеников, мы бы основали вторую моральную Италию, как это произошло в Соединенных Штатах по отношению к Англии».

В статье «Новый Век» (1901; включена в сборник Lombroso 1903a) он писал, что величина шагов нового века растет в «геометрической прогрессии», в то время как политика остается «совершенно варварской». Во многих уголках мира продолжались жестокие войны, в том числе и среди народов, «которые мы считали куда как более цивилизованными, более миролюбивыми». Милитаристские и колониальные порывы белых людей сменяются быстрым прогрессом, почти европеизацией цветного населения, и особенно важно, что прогресс предоставляет «мощные средства сообщения […], в том числе и по воздуху […], создаются столь мощные двигатели: одного луча достаточно, чтобы осветить весь город, уголь станет ненужным даже для отопления, рабочие руки будут заменены целой серией механических устройств». ЧЛ восхвалял будущие достижения науки и возможности появления мгновенной фотографии, «оптических проекций» и микроскопа. Другими словами, возраставшее недоверие к политикам и их бессмысленной жестокости, компенсировалось верой в лучшее будущее за счет появления новых технологий. Ломброзо неизменно исповедовал веру в прогресс, в то время как его пацифизм вполне вписывался в международное движение, возглавлявшееся Ассоциацией международного примирения (Bulferetti 1975: 418 и, прежде всего, Girardi 2016). Сегодня ЧЛ предстает перед нами почти провидцем, способным в значительной степени предугадать, каким мир станет спустя столетие.

Альфредо Ничефоро, чьи позиции были близки к социализму ЧЛ, примерно в то же время опубликовал статью под говорящим названием «Колонизируем… Италию» (10 мая 1899):

«Мания колонизации усилилась настолько, что превратилась в настоящую идею фикс, которая упорно вертится в головах этих провидцев, как низкое солнце в полярных областях. Поэтому, вдобавок ко всем проблемам старой цивилизации, мы получили и все проблемы нации молодой, мгновенно образовалась толпа, аплодирующая идее […]. Я отлично понимаю, что отказ от спорта колонизации нанесет болезненную рану сердцам тех, кто мечтает о славе и более-менее рыцарских эпосах, о подвигах колонизаторов, однако рациональная часть моего мозга предполагает обратное […]. Испания, с ее утраченным частично, как и у нас, флотом, потеряла колонии, а мы хотим взвалить на себя новые? […] Я не утверждаю, что Италия должна покорно склониться и принять последнее место в списке наций – это было бы чем-то вроде каждодневного самоубийства – но уверен, что международный престиж и звание великой нации можно обрести, не вступая в опасную схватку за колонии, а наоборот, делая свою страну процветающей и богатой».

Тем не менее, в антиколониализме позитивистской школы не было вызывающих противоречий. Небольшое количество статей об Африке в журнале АР не могут служить свидетельством. К примеру, в № 14 за 1893 год под заголовком «Преступность в Абиссинии», стр. 500, можно было прочесть, что абиссинцы действительно обладали развитым умом. Преступность среди них была совсем незначительна, а ее прирост был вызван рвением карабинеров и особых судов, слишком часто выносивших смертные приговоры (в Италии эти дела имели бы совсем иные последствия). Джина Ломброзо в книге о Южной Америке хвалит чернокожих бразильцев, но немедленно впадает в расизм. Она комментирует поведение «лохматых негритят», нырявших со скал в порту Сан Висенте на Кабо Верде, чтобы поймать зубами монетки, брошенные пассажирами пароходов в море. ГФ тоже мало отличается в оценках чернокожих. В 1896 году он писал, что поражение при Адуа свидетельствовало о провале политики, но не выказывал сочувствия к абиссинцам. Точно так же он высказывался и в романе «Последние варвары», написанном в 1936 году. Освобождение Эфиопии после сражения при Адуа стало для Ферреро поводом высказать целую серию стереотипов по отношению к африканцам. Похоже, что его антифашизма, благодаря которому он оказался в изгнании, оказалось недостаточно, чтобы изменить его расистские установки{56}.

Таким образом, ЧЛ и его последователи показали, что в те времена вполне возможно было соединять в одной голове существование иерархии рас, согласно которой белые люди намного более продвинутые, и борьбу против колониализма. ЧЛ утверждал, что эта иерархия реальная, но полагал одновременно, что все расы способны совершенствоваться, что «варвары» или люди с цветной кожей могут европеизироваться, и что это на самом деле уже происходило. Он верил, что некоторые колонизированные народы однажды сбросят власть, которой подчинялись в его эпоху. В 1903 году ЧЛ опубликовал эссе «Опасный желтый» в книге «Актуальный момент» / Il momento attuale, направленной против военной экспедиции в Китай. Там он писал: «Китайцы вырастут и выбросят нас за борт». На самом деле, колониализм, как и социализм, не оставили равнодушным никого в Европе: они воспринимались одними как проблема, а другими – как решение.

Как соединить ЧЛ из «Белого человека и цветного человека» и ЧЛ яростного антиколониалиста? На самом деле большого противоречия между ними не было. В те времена не только социализм и эволюционизм могли существовать рука об руку (с обильными ссылками не только на Дарвина, но и на Спенсера, получившего прозвище эволюционистского Маркса, согласно многократным заверениям Турати[52] в журнале «Социальная критика» / Critica Sociale), но и социализм не исключал веру в существование не только разных рас, но и эволюционной иерархии среди них. ЧЛ был подлинным вождем подобных учений: в трудах он упоминал как прошлое, в лице таких авторов, как Кювье, так и будущее, в лице авторов, которые сыграют важную роль в формировании психоанализа Фрейда, таких, как Крафт-Эбинг[53] и многие другие. Стоит добавить, что в период между 1890 и 1920 годами идея расы циркулировала не только между разными берегами Атлантики, но и в среде социалистов и реакционеров, сионистов и их противников. Этот феномен был замечательно описан в исследовании Иоханнеса Бюргерса (Johannes Burgers), посвященном циркуляции идей между двумя интеллектуалами противоположных взглядов, Макса Нордау и самого радикального американского теоретика расизма Мэдисон Грант:

В этой статье, анализируя их интеллектуальное родство, я исследую, до которой степени трансатлантический расовый дискурс начала XX века охватывал самых разных авторов, порой бессознательно придерживавшихся достаточно похожих взглядов на расу, но преследовавших при этом диаметрально разные цели […]. Я считаю, что в течение этого периода интеллектуальное опыление расовыми теориями привело к созданию значимого совпадения идей, отнюдь не случайного. Упрощение расовых теорий в начале XX века, сведение их к двум разным лагерям расистов и нерасистов представляет собой концептуальную ошибку, пусть даже и видимые различия не столь велики на первый взгляд (Burgers 2011: 120).

После смерти ЧЛ его последователи, под влиянием колониализма и других течений, выбрали разные пути. Энрико Ферри, писавший антивоенные тексты для социалистического ежедневника Avanti! и управлявший им столь яростно, что на него даже писали жалобы представители военно-морского флота, радикально изменил свои взгляды. Как и другие социалисты, уже в 1913 году он приветствовал аннексию Ливии Итальянским королевством. После Первой мировой войны стал фашистом. Гульельмо Ферреро и его дочери, сохранявшие относительную близость к радикалам и социалистам, осудили колониализм прежде всего как высшее проявление жестокости фашизма. Тем не менее, как и многие антифашисты своего времени, они не выказывали особой международной солидарности с колонизированными народами.