Читать книгу Галактика Ломброзо или Теория «человека преступного» - - Страница 7

То, что я называю Галактикой Ломброзо, обладало «твердым» ядром, в центре которого находились две его дочери: Джина и Паола. Обе вышли замуж за сотрудников отца. Джина – за ГФ, который вместе с ЧЛ написал книгу «Преступница», опубликованную впервые в 1893 году. Паола – за Марио Каррара, физиолога, управлявшего изданием АР и музеем после смерти ЧЛ в 1909 году, вплоть до увольнения в 1932 году, когда он отказался присягнуть на верность фашизму. Паола помогала Джине составлять биографию отца, но была, по сравнению с Джиной, менее увлечена публицистикой. Она предпочитала сочинять весьма популярные рассказы для детей и основала новый детский журнал Il Corriere dei Piccoli («Курьер для маленьких»), где и публиковалась под псевдонимом «тетя Мария». Паоло приговорили к трем месяцам заключения при авторитарном правлении Криспи за статью, которую сочли экстремистской. Приговор был заменен чем-то вроде домашнего ареста благодаря активности семейства Ломброзо, собравшего петиции в защиту не только от социалистов, но и от Гаэтано Моска[54] и членов королевской семьи. Это свидетельствует о том, что семья и Галактика были достаточно прочны. Тесную связь с ними поддерживали два верных соратника, тоже из журнала: юрист Энрико Ферри и врач Сальваторе Оттоленги. Чуть подальше держались Раффаэле Гарофало, неаполитанец благородных кровей, политический консерватор – позднее он отказался от этой дружбы, чтобы погрузиться в политику, – и сицилиец Ничефоро, социалист. Сципио Сигеле, психиатр-позитивист Энрико Морселли и Джузеппе Серджи тоже регулярно публиковались в издании.

Их всех объединяла итальянская позитивистская антропологическая школа{57}. ГФ был интеллектуалом высшей пробы: он защитил диплом в юриспруденции, потом занимался историей, а под конец – политической философией. Он писал в самых разных жанрах: научно-академические статьи, журналистские опусы и литературные произведения. ГФ поддерживал важные контакты с выдающимися деятелями науки, среди которых был Жорж Сорель – с ним его познакомил еще ЧЛ во время обсуждения вопроса цезаризма, казавшегося особенно распространенным среди представителей латинской расы (Simonetti 1972). Подвергался ГФ критике и со стороны безжалостного Грамши за «лорианизм»[55] и за участие в том, что сегодня определяется как «социализм для профессоров» (то есть социализм академического типа, никак не связанный с борьбой классов). Эта критика, впрочем, относилась ко всей позитивистской школе. Быстрый анализ сети контактов и обществ, которые посещал ГФ, показывает, на самом деле, как в те годы осуществлялось постоянное взаимодействие между правыми и левыми интеллектуалами. Хорошим примером может послужить его искренняя дружба с Гаэтано Моска, с которым он поддерживал тесное общение (Mongardini 1980){58}. В конечном итоге это все был довольно узкий круг, для которого классовые различия стали наиболее эффективным повседневным фильтром для определения политических пристрастий: «Росселли и Ферреро-Ломброзо представляют собой, несомненно, ‘культурную аристократию’, современных полиглотов. Эта элита основана прежде всего на силе образованных женщин, которые в период фашизма смогли объединить вокруг себя большую группу беженцев. Им удалось сформировать международную сеть помощи задолго до расовых законов, вступивших в силу осенью 1938 года» (Calloni e Cedroni 1997: 26). «Ферреро – последний представитель величия и декаданса века девятнадцатого среди живущих […]. Изучая гибель античной цивилизации, Ферреро сравнивал III и XX века, как два похожих момента в истории Европы, когда старые принципы удержания власти потерпели неудачу и были разрушены» (Raditza 1939: 13). Его наиболее успешной книгой стала «Величие и упадок Рима», изданная в пяти томах в период между 1902 и 1907 годами. Она повлияла на таких писателей, как Джозеф Конрад и Джеймс Джойс, и, как мы увидим в дальнейшем, позволила организовать серию конференций во Франции, Южной Америке и в Соединенных Штатах:

Ферреро видел мир на марше, на вершине пирамиды, в разгар триумфа количественного принципа. Когда он казался непобедимым, надежным и устойчивым, как гранитная скала, когда жизнь сияла кристальной уверенностью в безопасном будущем. Тем не менее, сразу по возвращении из Америки, где современная цивилизация достигла самых передовых высот; в Париже, в Лондоне и в Берлине, откуда в новый мир посылались надежды на блестящую победу, Феррера, одинокий в своей интуиции, обнаружил слабость опор, на которых держалась цивилизация самого европейского из веков (Raditza 1939: 15–16).

То был настоящий расцвет европейской культуры! Ферреро четырежды выдвигался номинантом на Нобелевскую премию по литературе. В 1924 году его кандидатура была представлена Бразильской Академией литературы (Academia Brasileira de Letras) от имени Карлоса Магальяйнша де Азередо, посла Бразилии при Святом Престоле. В 1926 году он почти получил ее, однако победила Грация Деледда[56]. Недаром Муссолини никогда не ограничивал его в правах и не пытался арестовать, опасаясь общественного резонанса, хотя за ним постоянно следили. Когда ГФ решил отправиться в изгнание, он смог получить визу благодаря вмешательству короля Бельгии. И все тот же Муссолини, более того, объявил себя страстным почитателем книг Ферреро.

Основанный маэстро, музей играл центральную роль в Галактике Ломброзо. Поэтому нам необходима краткая преамбула о музеях Другого в Италии. По сравнению с иными странами, начавшими кампанию по организации Всемирных выставок еще в 1851 году (например, Лондон), Италия плелась в конце. Ее единственная универсальная выставка была проведена только в 1911 году в Турине, по случаю пятидесятилетия Королевства (Labanca 1992: 35). К примеру, музеи войны, распространившиеся в Великобритании и Франции сразу после Первой мировой войны, в Италии почти не встречались – там работало всего лишь несколько музеев оружия. В целом, интеллектуальная жизнь отражала создание единого государства и новых столиц (Турин, Флоренция, и, наконец, Рим). В Италии усилия были куда слабее сконцентрированы, сильнее рассеивались, как в области музеев, так и выставок: похоже, таковы были последствия традиций жизни городов-государств, в отличие от большинства давно централизованных европейских стран{59}.

Задержка развития сказывалась не только на организации музеев, но и в целом на создании антропологии как науки. Журналы и ассоциации антропологов оставались маленькими и слабыми, ресурсы их были ограничены. По-прежнему полезно и интересно изучать редакционные комитеты и издательства. Журнал «Архив антропологии и этнологии», основанный ПМ в 1871 году, приглашал в редакционный совет многих крупных иностранных ученых. Технологию лично проверил ПМ, когда в 1871 году создавал и укреплял Итальянское Общество антропологии и этнологии. В него вошли многие известные персонажи (Дарвин, Брока, Катрефаж, Бертильон) наряду с менее известными, но отнюдь не менее профессиональными. В связи с этим интерес представляет случай с Его Величеством Педру II, императором Бразилии и страстным посетителем восточных обществ (он интересовался санскритом) и флорентийскими антропологами (Lowndes 2009).

Вскоре, в 1880 году, вышел созданный ЧЛ журнал АР, в редколлегии которого, наоборот, было намного меньше иностранных членов, но он демонстрировал открытость иностранным публикациям, прежде всего рецензиям, хроникам конгрессов, материалам ассоциаций и иностранных журналов. В 1912 году Ахилл Лориа основал в Риме журнал Lares, претендовавший на новый центр мысли в этой области, и впоследствии названный в честь изучаемой дисциплины «демоэтноантропологическим». Одним из самых старых был журнал «Архив исследований народных традиций» / Archivio per lo Studio delle Tradizioni Popolari, основанный Джузеппе Питре в 1880 году в Палермо. Это издание имело репутацию скорее местного, специализировавшегося скорее на фольклоре, чем на антропологии, но вкладывало в международные контакты, стремясь завоевать широкую популярность, порой больше, чем многие престижные журналы, такие, как журнал Лориа в Риме. Издатели стремились показать, что региональный сицилианский проект, который они представляли, включал и универсальные проблемы, интересовавшие разные страны (Cirese 1996).

Письмо Его Величества Педру II, императора Бразилии, Паоло Мантегацца, по поводу вручения главной награды империи, Ордена Розы. Источник: Переписка Паоло Мантегацца / Paolo Mantegazza, № 4253 A и B, бумажный архив Музея антропологии, SMA, Флорентийский университет.

Некоторые издания выступали и от имени музеев. Конкуренция, существовавшая между журналами, не затронула немногочисленные музеи, посвященные в той или иной мере демоэтноантропологической тематике или формированию новых наций, а позднее, еще и колониям и колониализму. Первые можно рассматривать, согласно выражению компаративиста и антрополога Бенуа де Л’Эстуаля (2007), как музеи «других», а вторые, как музеи «нас самих». Колониальные музеи и выставки, даже и в Италии, где они развивались относительно слабо, представляют собой как музеи других, так и музеи нас самих: что значит быть итальянцем и из чего состоит душа нации. Как на Севере, так и в центральной Италии спустя два-три десятилетия после объединения страны, была открыта целая серия музеев, посвященных истории Рисорджименто. Совсем не случайно то, что в 1911 году на Юге был основан только один такой музей, в Палермо, в честь пятидесятилетия Тысячи{60}, благодаря усилиям историка Альфонсо Сансоне (Baioni 1994: 178–185; Brancato 1975: 23){61}. Кроме того, по сравнению с Германией Францией и Англией (вспомним Имперский Военный музей в Лондоне), в Италии почти не было военных музеев: пожалуй, только Музей Роверето (Baioni 1994: 173), который был скорее музеем павших с несколькими колониальными залами (Labanca 1992: 123–142). То же самое «отставание» наблюдалось среди непосредственно колониальных музеев: «то ли из-за национального чувства уважения к культурным ценностям других людей, то ли из-за коллективного безразличия и небрежности, итальянцы выглядят неудачниками среди народов-колониалистов, меньше всех попользовавшимися положением властителей, чтобы обогатить свои этнографические музеи честным и не очень путями» (Vittorio Grottanelli цитируется по тому же изданию: 48). Что касается колоний, то можно говорить не о политике или даже более-менее скоординированных усилиях музеев, но скорее о серии индивидуальных, редко институциональных или коллекционерских усилий по сбору экспонатов. Только позднее, из уже существовавших в Италии собраний артефактов, образовались музейные экспозиции или сформировались серьезные коллекции.

Аналогичные усилия приложили во время создания первого настоящего антропологического музея, основанного ПМ во Флоренции в 1869 году. В основу Музея Антропологии легли коллекции античных предметов, например, собрание Specola Medicea[57] и коллекции из Лотарингии, объединившие важные экспонаты со всего мира. Они включали в себя материалы, собранные во время последней экспедиции Джеймса Кука и проданные моряками по возвращении в Англию (они так компенсировали задержку зарплаты!). В собрание музея входили разные предметы, полученные во время первых экспедиций, например, кругосветного плавания корвета Маджента (1866–1868). В 1876 году Луиджи Пигорини основал, в недавно ставшем столицей Италии Риме, Национальный Музей доисторического периода и этнографии. И забрал туда, несмотря на серьезные протесты, многие экспонаты из Музея антропологии во Флоренции (Nobili 1990). В 1909 году Джузеппе Питре основал Сицилийский этнографический музей в Палермо. В 1911 году Ламберто Лориа открыл Музей народных традиций{62} в Риме.

Несколько небольших музеев преступности были созданы на основе небольших коллекций. Музей криминологии основан в Риме министром Рокко в 1931 году, хотя его первые экспонаты существовали еще в конце XIX века и служили учебными пособиями для обучения в Школе Полиции, а позднее – полиции научной. В отличие от того, что произошло с Музеем Флоренции, первичная коллекция этого музея была «порезана» Чезаре Ломброзо. Он, с согласия министра охраны порядка и юстиции и несмотря на протесты, умудрился забрать многие объекты и черепа, прикрываясь национальными интересами в усилении коллекции в Турине. В дополнение к музеям, в период с 1880 по 1920 годы, были организованы различные национальные и международные выставки в области психиатрии и криминологии, например, экспозиция искусств в римском Палаццо в 1885 году (Knepper 2018: 10). Выставленные предметы свидетельствовали об асоциальном поведении и отклонениях преступников и иллюстрировали доклады, представленные на конгрессах. Музей Ломброзо, возможно, стал прототипом музея преступности и возник в особой атмосфере Рисорджименто, для которой был характерен скорее энтузиазм по отношению к большим выставкам, чем к музеям, посвященным Другому{63}. Первая национальная выставка состоялась как раз в Турине в 1884 году. Этот музей возник как университетский, почти исследовательская лаборатория, предназначенная поначалу для выборочных посещений. Он был основан в 1876 году и знаменовал собой одновременно и кульминацию, и отправной пункт для Галактики Ломброзо: то был синтез, саммит и сотрудничество. Как мы еще увидим в главе 3, музей Ломброзо утвердил себя в роли образца для различных антропологических и/или криминологических музеев Латинской Америки.