Читать книгу Вне времени. Стихи, избранные читателями - - Страница 5

Спокойно,

     средь свободы

вершится

     вечная алхимия

          природы.

…И ясный,

          как кристалл,

в оправе радуги

          омытый мир

                      блистал.

Упруго струясь и играючи прыгая,

журча и внезапными каплями брызгая,

среди неподвижных суровых камней

течёт неуёмный весёлый ручей.

И столько в нём детского,

                     столько беспечного —

от солнца, от ломкого льда,

                     от извечного!

Ты за зигзагом – зигзаг

в тучи вонзаешь как стяг.

Что ты такое? Скажи!

Кто в тебя силу вложил?

Как ты находишь пути

с неба на землю сойти?

Жженьем бичующих розг,

вспышкой, пронзающей мозг

светом над формул скопленьем —

в муках рождённым решеньем,

вскриком сквозь гнёт немоты,

блеском среди черноты,

диким сверкающим взглядом,

мощных борений разрядом —

     в жути своей красоты

     миру дарована ты!

День, молодой с утра,

весел, не знает утрат.

В зените он горд, калён,

светел, упорен, силён.

К вечеру горбится день,

косую бросает тень

и, солнечный слиток истратив,

       тает в закате…

   Три розы на резном столе

в изысканно-простом бокале —

          ручной работы

              хрустале,

          от зла срезанья

              отдыхали

                   и,

      позабыв об этом зле,

 в последний раз благоухали.

Молодая осень

на исходе лета

заплетает косы

золотого цвета,

весело рядится

в яркие обновы —

сарафаны-ситцы

из листов кленовых,

бусы ягод нижет,

губы красит соком,

наклонясь пониже

к зеркалам глубоким…

Но узнав, что птицы

собрались в дорогу,

осень огорчится

и всплакнёт немного.

О чём, природа,

            слёзы льёшь?

Что плачешь

            днём осенним ты?

Весной ведь

            снова обретёшь

свои желанья

            и мечты.

Склоняясь над ретортами, веками

алхимики шептали заклинанья —

они искали философский камень,

который бы исполнил их желанье

и в золото бы вещи превращал —

желанен людям дорогой металл.

А каждой осенью, спокойно,

         средь свободы,

         вершится вечная

         алхимия природы —

                  она,

         неисчерпаемо богата,

         деревьев листья

         превращает в злато.

Под вечер небо на закате

                           стало ало —

предвестием

               идущих холодов,

и невесомыми

               монетами опало

к утру всё золото

               с простуженных кустов.

    Лист кленовый —

       пятипалый,

 как распятая ладонь…

    Влажной осенью

          усталой

сохраняет лист опалый

 солнца летнего огонь.

    Заламывая ветви,

       стонет осень,

     срывая с головы

цветистый свой платок,

   и пальцами дождя

 стучит в окно и просит

   спокойствия, тепла

   и тишины глоток…

Вот осень дунула,

срывая прочь с полей

и вянущих садов

цветную простыню

трав, листьев и плодов.

И графика ветвей

прозрачна и ясна,

и вся природа ждёт

целительного сна

в объятиях зимы.

Так ночи ждём и мы…

          Уже начало ноября,

       но листья, золотом горя,

родных ветвей почти не покидают,

  как будто возвращенья ожидают

         тепла ушедших дней.

         Так и с душой моей —

      она горит, она не увядает,

 от жизненных ветвей не отпадает,

хоть, голову мою обильно серебря,

     уже пришло начало ноября.

  На траву зелёную

       снег упал,

словно обнажённую

      душу сжал,

 и застыла, ломкая,

       полегла…

Заклубилась колкая

      злая мгла.

Как чёрная ворона ночь темна

и держит в клюве сыр луны дырявой.

Снег падает неслышной тенью сна

на ветви старые сосны корявой.

Лисою рыжей в небе промелькнёт

в венце морозном солнечное блюдце,

и сыр из клюва с неба упадёт,

чтоб часом позже вновь назад вернуться.

Белей стволов вершины у берёз,

  над солнцем – льдистый круг

          короной царской,

              и цепенеет

          сладостно мороз,

            сжимая землю

         ласкою январской.

     Метались мысли. Голова

моталась в пролежне подушьем,

     всю ночь бредовые слова

   давили тягостным удушьем.

     Крутило, вьюжило, мело

               всю ночь.

     А утром – всё нормально.

              Улёгся снег.

        Кругом крахмально,

    и в мыслях чисто и светло.

Февраля чёрно-белое чудо

завиднелось картиной в окне.

Безупречная графика всюду,

неподвижны деревья во сне.

Только крупная тёмная птица

нарушает картины покой —

на графитные ветви садится,

снег ссыпается лёгкой мукой.

Наконец-то она улетела,

неуклюже махая крылом —

унеслось чужеродное тело.

Спят деревья предутренним сном,

и застыли в недвижности ветви,

тени снежные нежно лежат…

Создаёт эту графику светлый

Божий гений все зимы подряд.

Холод и снег

           истомили людей,

льдины плывут

           стаей белых ладей,

солнце, заковано

           туч пеленой,

робко, стыдливо светит…

Но всё-таки остро пахнет Весной,

       и звонче смеются дети.

Весна настала. Вновь апрель

сияет солнцем, хмурит тучи,

и зелень пробивает прель,

и предвкушенье лета мучит

непредсказуемостью сроков

желанного тепла прихода,

    и своевольная погода

даёт нам множество уроков

         для усмиренья

          нетерпенья…

Подули ветры вешние,

весёлые, беспутные.

Все карты нынче спутаны —

чины и масти смешаны,

и врут часы и сонники,

и в полдень совы ухнули,

и предсказанья рухнули,

как карточные домики.

Несмелое солнце июня

едва пригревает сирень,

дождя штрих-пунктирные

              струи

наносят графитную тень…

А где-то – кораллы, лагуны,

дремотная знойная лень,

томятся гитарные струны

весь долгий пылающий день.

  Упругий прутик я, пропитан соком.

Чуть прислоняясь тонкокожим боком

 к соседской, в тёмных трещинах, коре,

        мечтаю я о будущей поре,

   когда окрепну и оденусь в ветви.

  Расту… Летают птицы в небе светлом.

  Всё крепче ствол, и ветви всё пышней,

  и пенье птиц всё ближе и слышней.

  Достиг их высоты, и снова – ввысь,

  с чужими ветви нижние сплелись,

  а верхние ветвятся на просторе!

  Познал я страсть, и радости, и горе,

        и вот пришла последняя пора —

  вся в тёмных трещинах усталая кора,

  на смертной плахе падает корона —

  моих ветвей могущественных крона…

Остались корни, словно щупальца, у пня —

    меня питают… Но ведь нет меня!

Лишь прислонился тонкокожим боком

к моей коре, насквозь пропитан соком,

    упругий прутик жизни молодой.

         Математическая строгость

                плавных линий,

    немного золота, изгибы лепестков

  изысканных, чуть вычурных цветков

надменно-неприступных белых лилий…

      Тончайшего фарфора изваянья

           хранят они бесстрастно

                   облик свой.

    Лишь запах сладковатого дыханья

   тому свидетель, что фарфор живой.

К утомлённому лбу

            приложи эту ветку сирени —

неуёмное множество

            маленьких чётких цветков.

Их прохладная плоть

приглушит неизбывность мигрени

поцелуями быстрыми

            твёрдых своих лепестков.

И вдохни аромат

            этой пены лилово-весенней —

аромат, что настоян

            на прошлом садов и веков,

и глаза успокой

            этим ритмом живых повторений…

И уйдёт непроглядная

            боль из усталых висков.

Незабудка, ты – маленький

                   скромный цветок,

незабудка, ты – памяти

                   верной примета.

Незабудка – воды

                   родниковой глоток,

россиянка с глазами

                   небесного цвета.

Ты напомнила мне дни давно

                   улетевшего детства,

босоногую радость

                   неярких лугов,

и просторы полей, и уютность

                   родных перелесков,

и дурманящий запах

                   высоких стогов…

 Мгновенными ветвями

     мощных молний

покров из туч гремящих

         прорастал,

кипящий ливень звуков

      воздух полнил!

Вдруг прекратилось всё,

 и ясный, как кристалл,

      в оправе радуги

  омытый мир блистал.

По спокойной воде

тихо лодка плывёт, отражаясь

в обрамленье зелёном

из дремлющих ближних ветвей.

Так неспешно плывёт,

незаметно, легко приближаясь

к не намеченной ранее

цели случайной своей.

Ветра нет, и ничто,

и никто не нарушит покоя,

и на глади озёрной

ни ряби, ни плеска волны.

Только мягко шуршит,

опадая, уставшая хвоя,

и с весла осыпаются

капли лесной тишины.

Немного хищной красотой

так неожиданно красива

трава задворная – крапива

с её душою непростой.

И много поцелуев жгучих

таит, чертовски горделива,

трава задорная – крапива

для детских ног босых, бегучих.

Пух! Лёгкий, мягкий пух

из нитей снежно-белых.

Окутал он любовно семена

нежнейшим облаком

         пушистым, невесомым

и, дуновеньем

         ветерка несомый,

когда тому настанут времена,

он плавно повлечёт

         в уютной колыбели

зародыши зелёной жизни новой,

         и будет им земля пуховой.

Песком шуршали дюн откосы,

    я вдоль залива шла одна,

    и смоляные слёзы сосен

    на берег бросила волна.

      Здесь, за тысячи лет,

   насекомыми лето звенело

         и оставило след —

       плавно соки ствола

   покидали сосновое тело…

          Загустела смола

  или Время само загустело?