Читать книгу Вне времени. Стихи, избранные читателями - - Страница 6

           Мне талисман

     стал приносить удачу,

              но иногда,

        при взгляде на него

                я плачу,

         не знаю отчего…

Что отошло – не вернётся

в образах всей полноты…

Пусть этот мир улыбнётся

блеску своей красоты!

    Это только в детстве облака – конями,

        белыми конями в небе голубом.

   Это только в детстве годы длятся днями,

   ветром гладя пряди над упрямым лбом,

 и прозрачный воздух вкусно пахнет сеном,

          и течёт куда-то чистая река…

Это только в детстве, в детстве незабвенном,

    в радостном мгновенье замкнуты века.

      Ух, какая!

На высоких ногах,

   почти нагая…

    Смеётся, ах!

    Запыхалась

  от бега и смеха.

     Ей смешно,

     ей потеха —

   снова в воду —

  пенить брызги,

 плыть, сверкая…

      Ух, какая!

     Январский день,

      мороз ядрёный

         и яблока —

над снежным молоком —

весенний цвет зелёный.

      Совсем пустяк,

      такая малость —

       шла девушка

       и ела яблоко,

 и просто так смеялась.

Предновогодние

               преддверья,

надежды, хлопоты,

               поверья,

зимы неполной

               свет туманный

и украшений

               блеск обманный,

застолий грустное

               томленье,

сдвоенье стрелок,

               утомленье,

обрывки лёгкой

               мишуры

и мандаринной

               кожуры…

Шелковистая кожа запястья,

веер карт в утончённой руке,

вьётся прядка на нежном виске…

Ты раскинула карты на счастье?

Или в юном лукавом смиренье

заменила гадальный сеанс

на попытку унять нетерпенье,

разложив немудрёный пасьянс?

Она не ведает сомненья,

не знает будничных забот,

в груди – весеннее томленье,

в мечтах – стремление вперёд.

И лёгким изгибом

упругого стана

качает качели

она неустанно,

на взлёте размаха —

без всякого страха,

лишь песенок трели,

и смех, и каприз.

Взлетают качели

и падают вниз…

Но непременно срок придёт —

она узнает силу страсти,

и горечь горя, сладость счастья,

паденье вниз и ввысь полёт —

Качелей Жизни вкус поймёт.

                   Эй, юноша,

             ты видишь старика?

                  Ты слышишь,

               девушка, старуху?

      На них вы не смотрите свысока,

   глазам не верьте, и не верьте слуху —

            там юноша и девушка!

Они прошли сквозь им дарованные дни,

       и щедрою была дарящая рука.

        Луч света,

 тонкий, как струна,

 в хрустальной грани

      преломился,

и радужно весь кубок

       заискрился

      Той встречи

     жаркая волна

 на грань души моей

          упала,

   и радостно душа

      заполыхала.

   Плод надкусила

  женщина, играя,

 и усмехнулся змей

  изгнанию из рая.

  Запретный плод

    лишь мёртвых

       не влечёт,

и змей чешуйчатым

    ручьём течёт.

От закрытой скобки, скобки золотистой

вырастает месяц, тоненький и чистый.

месяц постепенно, медленно полнеет,

небо в полнолунье к полночи светлеет.

А у полной, круглой, золотой луны

лунка затемнеет с правой стороны.

Всё растёт щербинка, что поделать с ней,

небо с каждой ночью всё темней, темней.

Лишь открытой скобкой, скобкой золотистой

снова светит месяц, тоненький и чистый.

Временами она,

         оставаясь одна,

облачалась в одежды

         из прохладного льна,

и мечтой потаённой

         упоённо полна,

неизбывным волнением

         утомлена,

наливала в бокал

         молодого вина

и пила, не пьянея,

         до хрустального дна,

и тяжёлых волос

         золотая волна

черепаховым гребнем

         не была стеснена.

А в полночном проёме,

         в полукруге окна,

наблюдала влюблёно

         налитая луна.

Но ревнивым туманом

         седым создана,

наползала, дымясь

         и клубясь, пелена,

и от взгляда луны

         закрывала она,

как спадали одежды

         из прохладного льна.

Прекрасны, легки и нежны,

возвышенны, просветлены…

И ночь застегнула свой плащ

алмазной застёжкой луны.

Здоровы, крепки и верны,

спокойны, чисты и вольны…

И ночь застегнула свой плащ

янтарной застёжкой луны.

Тревожны и воспалены,

бессвязны, тяжки и больны…

И ночь застегнула свой плащ

латунной застёжкой луны…

Латунно, янтарно, алмазно —

как сны, непонятно и разно

свеченье бессонной луны.

    Стекло жалею

за его непрочность,

       и ангела —

  за непорочность,

      и дьявола —

за нелюбовь к нему,

        а золото

 жалеть я не умею,

   и бриллиантов

твердь я не жалею —

     неодолимым

 жалость ни к чему.

      Богиня плакала,

   и слёзы светлых глаз

      в подземный ад

   горящий проникали,

        и там из них

   алмазы возникали —

в них свет божественный

    и ада зло доныне…

        Но отчего же

    плакалось Богине?

Жемчужных бус моих порвалась нить,

что за привычка – бусы теребить?!

Рассыпались жемчужины, легли

у ног моих на тёмный фон земли.

Подумалось: «Свободу обрели

пленённые и связанные зёрна».

Над головой моею бархат чёрный

ночных небес весь звёздами усыпан.

Быть может, сохраняла неусыпно

когда-то их порядок строгий нить,

но разорвалась. Обрели свободу

и разлетелись вширь по небосводу

           алмазы звёзд…

Но кто посмел то ожерелье теребить?!

Иголка, нитки, ткань, узор, канва —

            уютные и милые слова…

Рука с иглою плавно тянет нить

без суетливости и напряженья —

неспешные и мягкие движенья.

Случается напёрсток уронить,

но подхватить его

            и, вновь надев на палец,

слегка подправить ткань

            с канвой меж пялец

и продолжать спокойно вышиванье —

для удовольствия, а не для выживанья.

В шкатулке, на подкладке из фланели,

вещицы праздные нашли покой.

Серебряные перстни потемнели

в разлуке с их носившею рукой.

Они её когда-то украшали…

В последний день над светлою рекой

оставлены они лежать на шали,

раскинутой в траве на берегу.

Забыть бы, как они ко мне попали,

о ком воспоминанье берегу…

   Когда-то, век назад, бывало,

            лик женщины

       вуаль слегка скрывала

              прозрачная.

      За ней не то чтоб тайна,

       но полутайна обитала,

   и очертанья профиля и шеи

                манили…

       Как старинные камеи,

                 влекли

     прикрытые вуалью лица —

        чуть-чуть романтики,

      и чтобы ночью сниться.

Теперь не носят женщины вуаль.

                А жаль…

Отблески, отсветы,

            блики —

вечного света следы.

В памяти – прошлого

            лики,

знаки любви и беды.

Что отошло —

            не вернётся

в образах

            всей полноты…

Пусть этот мир

            улыбнётся

блеску своей

            красоты!

Он неожиданно, почти случайно ко мне попал —

    из яшмы камешек, шлифованный в овал,

               и сразу талисманом стал.

               Им знак какой-то тайный

                 мне кем-то подан был,

               как будто некто не забыл

                    о давней встрече.

                     И необычайным

              явилось формы совпаденье

               с коробочкой из серебра,

            подаренной ещё до появленья

                   загадочного камня,

                     в день рожденья.

        Из Мьянмы дальней к нам завезена,

          орнаментом изысканным богата,

          и с выпуклою крышкой из агата —

              его как друга приняла она.

       Мне талисман стал приносить удачу,

     но иногда, при взгляде на него, я плачу,

                     не знаю отчего…