Читать книгу Дорога правды - - Страница 3

Анда

Девять лет спустя

Ветер. Треск веток. Запах осенней листвы, которая хрустит под ногами при малейшем движении.

Я не могу потерять ее и сегодня…

Если к вечеру я не вернусь с лисицей, дедушка и его дружки оставят меня ночевать на улице, чего, конечно, мне и так не избежать. Ведь он стал настолько стар, что сам не помнит того, о чем рассказывает всем подряд: серые лисицы становятся активными к закату, а в дневное время они предпочитают отдыхать и прятаться в своих норах, а иногда взбираться на деревья. Да, новость о том, что лиса может залезть на дерево в случае опасности или для отдыха, не очень вдохновляла. Как и навязчивая ежедневная мысль, что это животное придется убить.

Все свои детство и юность я провела в рыбацком доме своего дедушки, который взял меня к себе на попечение после несчастного случая с моими родителями. Впрочем, этот случай уже не казался «несчастным», ведь они были «виновны в случившимся сами» – именно так написали большими буквами в газете, разлетевшейся по их городу за считанные часы, а до нас дошедшую спустя день.

Старик не разрешал мне читать ее ни «до», ни «после». Об их смерти я узнала от странной, но добродушной женщины в очках, с черными волосами, завивающимися в маленькие пружинки. Она приехала в тот день рано утром, забрав мою сумку с собранными накануне вещами и меня вместе с ней от друзей родителей, первым же самолетом привезла сюда. Я еще не ожидала никакого подвоха и с озорством тараторила про новый город, в котором мне предстояло жить, угадывая какой он: большой или маленький, теплый или холодный, не зная, что мое будущее уже предрешено. Та монотонно отвечала, не зная, как поделикатнее сообщить, что я в одночасье осталась сиротой. Газету, с новостью, ставшей сенсацией в Колд-Лейке, я и в глаза не видела. Какое это имело значение? Дали бы мне кусок бумаги с отпечатанными буквами или просто рассказали все, как есть, суть осталась бы прежней: я осталась одна и направлялась в незнакомую страну. .

В нашем доме постоянно бывали гости.. Говоря «нашего», я имею в виду «его» дома. Для меня он перестал таковым быть, когда в ответ на все свои простые повседневные действия, я стала встречать постоянное рукоприкладство со стороны старика. В конце концов мне надоело. Стало ясно – либо он, либо я. И я стала ждать момента, чтобы убраться подальше.. Появись шанс, и это случилось бы быстрее, чем Джон успел бы выговорить внятно слово «дьявол», которым бросался порой так часто, будто других в его голове уже не осталось..

Джон… Он велел называть себя так. Никаких «дедушек» и никаких соплей – это мой родственник объяснил при первой же встрече, когда встречал меня на пороге своего ветхого дома и стоял надо мной с куском вяленой оленины в руке. Увидев «того самого» человека, которого я представляла совсем иначе, я уже не считала ту женщину неприятной и была бы рада остаться с ней, но он лишь подтолкнул меня в дом и, сухо распрощавшись, запер дверь, будто бы и не ждал вовсе. А может, просто позабыл… Но я не заметила ни горя, ни хотя бы грусти от потери сына, моего отца, в его глазах. Ни тогда, никогда-либо после.

Поначалу я пробовала заводить разговоры о папе, но каждый раз получала грубую затрещину как напоминание о том, что эта тема под запретом, а я напрошусь на неприятности, если не прекращу. Я умолкала, а позже, по детской наивности, начинала снова, будто бы пробуя дедушкино настроение на вкус. Если он просто выругается, то день будет ничем не примечательный, без конфликтов из – за моего так называемого «шального поведения», а если замахивается, значит, жди беды. Замахиваться он стал все чаще, поэтому я стала больше молчать, мне не хотелось «расстраивать» его – так я это называла. Но мне было девять лет, и я верила, что все обязательно наладится.

Самое противное и страшное – думать, будто всему виной твои же родители, которых якобы задрал черный медведь, когда те, приехав на новое место, решили прогуляться по округе. Какая разразилась трагедия, когда стало известно о смерти молодой пары, у которых осталась дочка в Виннипеге… Для большинства это казалось нелепой случайностью, но порой у меня закрадывались подозрения, что все было не так банально, как говорили в новостях. С каждым годом, после очередной встряски от дедушки, все чаще возникал вопрос: как далеко он может зайти? Мне было тяжело думать, что точно такой же «радушный прием» мог ожидать и мою маму, когда она только познакомилась со своим свекром. Относился ли Джон так ко всем представителям женского пола или его вспыльчивость была выборочна – этого мне узнать пока не доводилось. Но его диктаторские замашки явно не способствовали моему психическому здоровью. Возможно ли, что в тот день старик просто не остановил моих родителей, не предостерег, и поэтому отправил прямиком навстречу смерти? Или они, по его мнению, как взрослые люди должны были понимать, что здесь не город, и опасным животным будет бездомная дворняга, а трехсоткилограммовый барибал, который как раз вышел из спячки и готов принять за добычу что угодно..

Но, честно говоря, за все время, проведенное здесь, я и обычного-то медведя не видела, не говоря уже о «лесном дьяволе». Впрочем, от северной стороны леса все же далековато, мало ли, что могло оттуда выскочить…

Опаленное чувством несправедливости, мое сознание сразу же стремилось найти любые доводы, чтобы обернуть всее против Джона. Он становился в моих глазах виновным во всем. Но, спустя время, все вскипевшие и нахлынувшие от обиды мысли утихали, оставляя после себя лишь неприятный осадок. Который, однако, все копился и копился с годами.

Если посмотреть на этого старика со стороны, то он вовсе не показался таким, какой есть на самом деле: раздражительным, агрессивным… Но даже не это пугало меня в нем. Каждый раз, возвращаясь в дом, я поражалась его мелочной мстительности, не понимая, что происходит с этим человеком. Спокойный еще мгновение назад, он мог тут же обернуться монстром, готовым заставить любого «поплатиться за поступки» – иными словами, за все, что пришлось ему не по душе. Что еще я могла бы сказать про своего «деда»? Пожалуй, лишь то, что, несмотря на свой характер, он способен испытывать страх. Хотя иногда, в случае опасности или непредвиденной ситуации, в его глазах мелькала паника, и уже это радовало меня. Радовало, что даже у этого монстра есть слабые места.

Солнце еще было высоко в небе, когда я нашла одну лисью нору в восточной части леса, там, где был небольшой холмик между лиственными деревьями – они отлично прятали логово от глаз людей и других лесных хищников. При виде его в моей груди остро кольнуло от одного и того же чувства – разочарования. За себя и за животных. За себя, потому что внимательно слушала деда и научилась «читать» даже самые запутанные следы его очередных «трофеев», а за животных – что они не умеют лучше прятаться сами и скрывать свои убежища надежнее.

Эта болезненная душевная тяжесть была еще хуже, чем телесная боль от наказаний Джона.

Впервые, когда тот принес и положил на лакированный кухонный стол нескольких крольчат, у которых были выколоты глаза, я расплакалась, и меня стошнило. Не потому, что я испугалась, мне просто стало жалко и противно. В тот момент я подумала, что Джон поймет и пожалеет, что показал их мне. Но едва я успокоилась и вернулась на кухню, он проронил лишь одну фразу:

– Не позорь меня! Ты же не хочешь, чтобы Терри пришел и увидел, как ты распустила здесь сопли?!?

За этим последовал удар, который, как первый «трофей», останется в моей голове на всю жизнь. Щека тогда болела сильнее некуда, она распухла и стала лилового оттенка. Я думала, что умру, ведь меня никогда раньше не били, тем более по лицу. Но спустя несколько дней синяк стал выглядеть лучше, и я успокоилась, но ненадолго. Пусть не каждый день, но раз в месяц Джон распускал руки, и у меня оставалось «напоминание» о допущенной ошибке, которые относились к работе с добытой им дичью: там шкуру разрезала не так, здесь слишком долго возилась, не до конца выпотрошила…

Все это – будто страшные истории, которые можно прочитать и забыть, но все же это была моя жизнь и, казалось, этот кошмар никогда не кончится. Но нет, всему есть конец.

Терри. Терри. Терри…

Это имя мелькало чаще остальных из числа его знакомых, о которых я когда-либо слышала, а их было предостаточно. Джон, бывало, проговаривал себе под нос имена, которые писал на почтовых упаковочных пакетах, и я определенно знала – все те, кого он называл, были мне незнакомы.

Ах, да, еще один момент.

Если мой дед был трусом и старался маскировать это, то я была врушкой, и тоже скрывала… Или, по крайней мере, старалась сделать все для этого возможное.

Помню, одним летним днем, после дождя, когда на улице появились первые комары, я сидела на прогнившем дощатом полу веранды и чистила рыбу. Руки были все в мелких порезах и ранках, потому что нож Джон дал мне тупой. Легче было бы очистить ее канцелярским ножом, но тот, конечно же, как назло куда-то делся, да и не удалось бы сделать это незаметно. Если Джон сказал ножом – значит, ножом, а то можно и без него остаться, и без ужина. Стараясь выполнить свою работу как можно быстрее, я изредка поглядывала на установленные дедом ловушки для кроликов, которые он припрятал и замаскировал ветками ели. Конечно, рядом с домом никто особо не пробегал, но в тех редких случаях, когда какое-нибудь глупое животное и появлялось, то сразу же попадалось на уловки старика. Вот и сегодня, когда я закончила с чешуей, мой взгляд привлекло движение и глухой стук упавшей корзинки, которая накрыла сверху несчастное создание.

Кинув быстрый взгляд на дверь и досчитав до десяти, а потом еще до пятнадцати и убедившись, что на звук никто не явится, я осторожно положила рыбу и кинулась к пойманному животному. Корзинка дергалась и подскакивала, но была слишком тяжела, чтобы скинуть ее и выбраться. Приподняв ее немного и взяв на руки несчастного кролика, я поспешила скрыться за домом, в той части, где не было окон, чтобы можно было отпустить зверька в лес. Стараясь тихо ступать по усыпанной сухими ветками земле, я опустила серый комочек на землю, и тот сразу кинулся обратно в чащу. Улыбнувшись ему вслед, я услышала, как дверь приоткрылась, и оттуда, прихрамывая, вышел Джон.

– Анда! Что за…

Вот теперь мне точно было несдобровать. Побег кролика был очевиден, и нужно было срочно придумать правдоподобную ложь, только это мало чем помогло бы. Ошибка номер один уже появилась на счету в тот момент, когда я положила рыбу на пол, и за это наказания не избежать.

Я скорее подбежала к побагровевшему от злости деду и постаралась принять как можно более уверенный вид. .

– Что это за черт, Анда?! Где животное? – яростные, пропитанные злобой, словно вытекающая из дерева сосновая смола, слова резали вечернее спокойствие.

– Я хотела позвать вас, Джон, но, когда он начал убегать, подумала, что легче будет его пристрелить, –мои слова прозвучали неожиданно убедительно , теперь самое главное – не извиняться. Это была бы ошибка. Извиняться следовало лишь в том случае, если он начинает заикаться, а то подумает, что моя вина здесь все же есть, а ее нет… – «Спокойней, Анда… Дыши…»

Старик еще несколько секунд буравил то ловушку, то меня взглядом. Я уже было подумала, что он спросит, где же мне удалось взять ружье, из-за чего все во мне тряслось, словно я сама – загнанный зверек. Но, похоже, в доме его ждали дела более важные, чем девчонка, которая гоняется за очередным кроликом, и, ко всему прочему, отвлекает от работы и будто сама получает удовольствие от наказаний. Поэтому он лишь пнул корзину и, сплюнув под ноги, сказал:

– Поставь новую и унеси рыбу с веранды, сегодня останешься без уж… Уж-жина, – его лицо перекосилось в искаженную гримасу, которая, как и заикание, стала проявляться у него довольно часто, куда чаще, чем раньше. Невнятное произношение и затрудненный выговор стали заметны совсем недавно. Если раньше я могла не обращать на все это внимания, то теперь в разговоре встречались слова, которые было совсем трудно разобрать из-за его заплетающегося языка.

Сейчас же я думала лишь об одном.

Ужин – четыре буквы, а включают в себя так много, но не больше, чем жизнь одного маленького кролика.

Стараясь скрыть победную улыбку, я склонила голову и кивнула, про себя начиная вести счет.

Один – ноль, и сегодня победа была за мной.