Читать книгу Тени вечерние. Повести - - Страница 12

Осень. Выйдя из школьных дверей, усталый и сосредоточенный, вслушиваешься в звонкий, гаснущий в прозрачной синеве неба, звук. Он дрожит еще, длится в блеклой позолоте листьев, сухом хрусте травы под ногами, в прелом, сладком, пряном запахе земли. «До свиданья, Павел Николаич!» Они бегут мимо к воротам, скользят, как на роликах, исчезают за углом. «До завтра!» До завтра…

Сегодня четыре раза подряд ты строил неприступные замки, мчался с копьем наперевес навстречу врагу, спасая прекрасных, нежных, беспомощных дам… Над шатрами с геральдическими щитами у входа, над блеском шлемов и копий – далекий, дразнящий зов трубы.

Вот он. Ждет, нетерпеливо вышагивая вдоль ограды бульвара. На часах – ровно три. Я не опоздал.

– Привет. Давай лапу. Давно не виделись.

– Месяца два.

– Пройдемся? Подышим свежим воздухом.

Деревья, покачиваясь, медленно плывут назад.

– Ты что –то совсем пропал из виду. Если бы не моя настырность… Загружен работой?

– И это тоже.

– С другом–стихотворцем не встречаешься?

– Нет.

– Так–так…

Молчит, меланхолически посвистывает.

– Что история КПСС? Движется?

– Представь себе, да.

– Как Люба?

– Чудесно! Передает привет, в гости приглашает.

– Спасибо.

– Послушай, – остановился. – Давай не будем так…

И – камнем с горы:

– Странный она человек… Люба. Такое чувство, словно все время – над… понимаешь? Словно смотрит из страшного далека, из бездны какой–то! И живет со мной только из желания узнать, что я, все–таки, за таинственное насекомое… Невыносимо! А тут еще вертится этот дурак, поджидает на всех углах, читает стихи, ведет умные разговоры… Здесь нет ревности, но после каждой встречи с ним эта чертова отрешенность в ней так усиливается, что от боли хочется выть! Мы поссорились… Нет, не точно. С ней невозможно поссориться. Это все равно, что руками колошматить воздух. Хорошо, я такой бесчестный честолюбец… Так брось меня! Молчит. Ладно, говорю, давай поженимся и нарожаем кучу детей. Я уйду из аспирантуры и в дворники подамся! Не согласна… Ты, говорит, никогда мне этого не простишь… И опять смотрит на меня с той, своей высоты и, вроде бы, даже… жалеет! Я сорвался. Стал орать, и орал до тех пор, пока она не ушла… Вот так.

– Но почему обязательно идти в дворники и рожать кучу детей?

– Да, да, да! Или – или! Или сидеть всю жизнь в грязном болоте или – вырваться из трясины. Называй это честолюбием, тщеславием, как угодно – но хрюкать в луже я не желаю!

– А она тебя тянет в лужу… Ты хотел, чтобы она ушла. Ты сам все подстроил.

– Господи, какая ерунда. Нужно ведь что –то делать. Но любое, даже самое маленькое дело не укладывается в черно –белые рамки!

– Делать… Надо что–то делать… Это я понимаю.

– Послушай… Она не хочет со мной разговаривать, вешает трубку. Поговори с ней, скажи, что не просит он ничего, что ему просто очень плохо… Только не то, чтобы я тебя об этом просил, но как бы ты сам…

Резко оборвал, отвернулся, чтобы я не заметил его дрожащие губы. И через минуту:

– Сделаешь?

Я молчал.

–Тебе что–то мешает?

– Андрей, видишь ли, дело настолько тонкое и сложное, что… Поверь, у меня есть свои, достаточно веские причины. Я вряд ли здесь э… могу быть вполне объективен.

– Вот оно что… Лучше отсидеться. Перетерпеть. Так?

Оскалился насмешливо и зло.

– Сам справлюсь. И что за блажь в голову пришла! Пока. Желаю здравствовать!

Скользнула по траве, по сморщенным листьям длинная вечерняя тень. Выскочил за ограду, перебежал улицу, пропал… В стеклянном воздухе метался, опадал долгий высокий звук. Я брел по улицам наугад и слушал его стихающий ропот. Исчезли закатные блики в окнах домов, и по воздуху расползлось бледное фосфоресцирующее сияние. Я вошел в телефонную будку. Щурясь в темноте, набрал номер. Подошла мать, потом – в трубке раздался хриплый, слегка задыхающийся голос:

– Алло? Алло!

– Здравствуй. Это Павел.

Пауза. Смешок.

– А… Все–таки позвонил. Молодец! Я очень рада.

В будке было не так холодно как на улице. Я прикрыл рот ладонью, словно боясь, что кто–то, стоящий рядом, услышит меня, и сказал:

– Я тоже… Знаешь, я тоже – ужасно рад!