Читать книгу «No identification». Роман в 2-х частях. «Дом Без Привидений» и «Жизнь с Привидениями» - - Страница 11

«Тем временем. Квартира №52. Одиночество»

В пятьдесят второй квартире размышлял Иван Сусанин.

Скоро должен был прийти его жилец-писатель Михал Фёдрыч. Так его звали водолазы, с которыми тот ещё неделю назад ежедневно погружался на дно Невы, Невки, Мойки, всех каналов и протоков, дабы вынимать со дна мутной реки всякую гадость. Платят водолазам хорошо, особенно если что полезное вынут или достанут труп. Премии. Ребята из бригады чуть ли не молились на Михал Фёдрыча, так как при любом задании от МЧС или ещё кого, тот интуитивно знал – где искать, и – находили. Бригада во всём Питере ходила в фаворитах, премии срезала, аж ропот среди коллег стоял, так все завидовали. Ребята не сговариваясь молчали про «экстрасенсорные таланты» своего товарища, боясь, что переманят того куда. Уставали все – жутко, но планку держали и «деньгу гребли лопатой».

Для небольшой группы читателей, знакомых с книгами жильца, а также для коллег по Союзу писателей Петербурга, водолаз-экстрасенс был исключительно – Михаилом Фёдоровичем – утончённым прозаиком, обладающим стилем, знанием и шармом. Вот это и ценил в своём жильце Иван, эта замечательная писательская жилка жильца и подвела облик, отвечающий за пятьдесят вторую квартиру, «под монастырь». Точнее, под… Иван пока не знал, какую кару ему может назначить Собрание. Дом пока находился в неведении по поводу фокусов Сусанина. Но близилось, близилось очередное Собрание, на котором, если уж в квартире что-то случилось, облик должен был отчитаться по-полной, со всеми нюансами. Другими словами, близился день, в который Иван сам себя заложит с потрохами. И будет ему кара по делам его. А кары не хотелось до жути, ибо, и в самом деле – не ведал, что творил.

Оставим пока размышляющий облик в покое и расскажем, как оно всё произошло на самом деле. А началась история пятьдесят второй квартиры следующим образом.

Будучи человеком пишущим, Миша (так его ласково звал Сусанин) много читал, ибо писать о том, в чём не разбираешься, было невозможно для него. Вот однажды он и вычитал, сидя в читальном зале городской библиотеки, древнюю притчу про «нагов» – духов, охраняющих человеческое жильё. Узнал из книжки, мол, духи эти «добрые, но – глупые и их можно использовать во благо дома: закопать по углам жилища мешочки с разноцветными камешками и монетками, сказав духам, что эти сокровища – подношения им, и попросить о том, чтобы духи приносили в дом материальные богатства». Дурость, конечно, но Миша всегда был впечатлительным.

Закапывать мешочки в деревянные полы не представлялось возможным, а вот распихивать копеечные монеты за плинтусы, это вошло у него в привычку. И он стал лично обращаться в эти моменты к Ивану, разумеется, не называя того по имени, а так, вообще. Сунет пять копеек за плинтус, и просит Ваню помочь ему заработать «больше денег в дом». А что оставалось Сусанину?! Если бы он умел читать человеческие мысли, то, узнав про книжку, посмеялся бы, да плюнул. А тут? Иван просто очумел, когда Миша впервые к нему обратился с просьбой. Подумал, мол, может выдал себя чем, или хозяин – колдун. Но, так ничего и не поняв, под впечатлением случившегося, сразу отправился за Мишей, указать местоположение утопленника, которого разыскивало уже само МЧС. Тот бедолага третьего дня как неудачно нырнул в пьяном угаре и зацепился плавками за корягу, догадаться стянуть с себя плавки не получилось, вот и не вынырнул, завис в иле у дна в позе эмбриона… Тогда и показал Сусанин бедолагу-утопленника своему Мише, притянув его (наподобие течения) на гиблое место.

А теперь этот тандем облика и человека вошёл у последнего в привычку. Приносит дары, просит. Повздыхает старик, да отправляется с Мишей под воду, тащит то за башмаки, то ил баламутит там, где надо искать… Вот такое вот получилось содружество.

Разумеется, нельзя со стопроцентной уверенностью сказать, что Ване не нравились монеты. Нужны они ему, конечно, не были. Но – радовали. Блестели. Когда он в пустой квартире вертел монетки в руках, подставляя их круглые бока лучам солнца, ему чудилось, что светятся они какой-то зловещей силой, способной владеть умами людей. Эта догадка послужила фундаментом для надстройки полноценного «здания» Ваниных домыслов. Последнее время его уже прямо-таки донимали мысли о возможных причинах «монетного рабства», в которое он умудрился вляпаться. Очевидных причин не было. Явных – тоже. Тогда Ваня стал искать скрытые причины. Раз монеты излучают власть, способную заставлять людей трудиться от зари до заката, то… А что «то»? Вот тут и была закавыка. А ничего. Миша не перебирал монеты подобно Ивану, не рассматривал их и даже не пересчитывал. Он их приносил. И складывал в шкатулку. Монеты (ну, тут уже бумажки, какая разница?) пересчитывала Вика, жена Миши. Она же и забирала их из шкатулки, уносила, а в дом возвращалась с различными пакетами, но уже – без монет-бумажек. Не глуп был Иван, догадался, что Вика, на стороне, обменивала монеты на содержимое пакетов. И, чем чаще Миша приносил и складывал, тем быстрее Вика забирала и обменивала… В этом была какая-то неведомая Ване связь.

Что бы проверить свои недобрые догадки, Ваня однажды провёл эксперимент: взял и спрятал шкатулку на видное место. Попросту – переставил. Миши дома как раз не было. Ох, как перепугалась Вика! Ах, как бегала по всей квартире и искала злополучную шкатулку! Вот тогда-то, Ваня и понял: это Вика вынуждает Мишу вкалывать под водой как проклятому, забывая о своём предназначении – быть писателем! Уж слишком люб ей обмен монет на содержимое целлофановых пакетов!

Тогда, по ведомому праву, решил Иван спасать Михаила Фёдоровича.

Дело было ясное: надо уводить из дому жену, и – подальше.

Начал, как в омут бросился. В неделю управился. Иван на выдумку – мудёр. Сперва обмазал губной помадой (у соседки снизу, из сорок второй взял) дужку Мишиного ключа. А когда тот пришёл домой, вынул ключ и принялся открывать дверь, он комариком укусил Мишу в щёку. Тот ничего не подозревая, шлёпнул себя по щеке измазанными пальцами и оставил на лице характерный след. Скандал с как бы искренними оправданиями. Есть.

Далее вошёл в азарт.

Испортил лифт, когда Миша возвращался вечером домой, и тут же разрядил его мобильный телефон. Обождал полтора часа, пустил лифт как ни в чём ни бывало. Упрёки во лжи. Стал блокировать телефон Миши, когда тот собирался звонить Вике, а её звонки сбрасывал тут же, при поступлении. Эти двое раньше постоянно названивали друг другу в течение дня раз по десять, теперь – как обрубило. Ага, объяснения уже не помогали: дома, при проверке, мобилы работали как Отче наш – и на вызов, и на приём друг друга! «Врёт, мерзавец!» Ага! Ату! После сошедшего с ума лифта, с Мишей стало твориться по вечерам невообразимое: пропадали башмаки и оказывались на верхней палубе; рвались по швам штаны, и требовалось их целый час зашивать (не идти же так по Питеру!); сквозняком сносило со стола отчёты; рухнул трап; автоматически захлопнулась дверь – Миша последним выходил – если бы не вахтенный матрос, просидел бы в каюте до утра… Однажды устал как чёрт и пошёл домой в телогрейке… но не в своей. Витькиной. Наутро Витька божился, что никогда в жизни не носил в кармане телогрейки дамских кружевных плавочек, хотя, поразмыслив, припомнил, что не так давно выпивал в штабной сауне с красавицами усечённой морали и мог, словом…

Словом, это была последняя капля.

Больше Вика не собиралась слушать фантастических рассказов от суженого-ряженного. Она «была сыта». Собрала вещи и только её и видели, даже записки не оставила. А «об чём писать», если и так всё было ясно и понятно.

Иван ликовал! Ходил бы по дому Гоголем, но подходящего портрета классика в квартире не нашлось. Засим, ликовал в собственном облике героя-следопыта Сусанина. Но. Не долго. С освобождённым Мишей случилось странное. Вместо того, чтобы теперь перейти на полставки (да Иван бы сейчас ему та-а-акую «рыбёшку» вылавливал – озолотиться можно и вообще не работать!) и всего себя, ночи напролёт, посвящать вечному и прекрасному – а именно – искусству… Миша вообще больше не вышел на работу и за писательство искусства не сел.

Всё пошло не совсем так, как грезилось Сусанину.

Вернее будет сказать: совсем не так.

Первым делом Михаил Фёдорович ушёл в творческий запой. Стал пить и творить Бог весть что. Ваня тешил себя мыслю, что так поступают все русские таланты, и скоро это пройдёт, скоро писательский дар возобладает над свободой личности. Вскоре прошло, но дар не возобладал. Миша перестал пить, так как уже не мог. Он часами сидел в кресле, курил и смотрел в стену. Время от времени по щеке скатывалась слеза. Если ему случалось выйти на улицу за сигаретами, то, возвращаясь в квартиру, он обводил пустую комнату взглядом, садился в кресло и некоторое время молча плакал, ужасно разевая рот.

К Мише никто не приходил. Ваня читал sms-ки в Мишином телефоне, к которому тот и не притрагивался. Друзья сообщали, что они душой с ним, что желают ему самого лучшего, поскорее решить все семейные неурядицы, выписали ему отпуск, не хотят быть невежами и беспокоить его в столь тяжёлую минуту, ждут его… Ване запрещали Правила обнаруживаться, иначе он хотя бы объэsэmэsил всех этих друзей Миши, вопя маленькими электронными буковками, что человека надо спасать, что надо быть рядом в это время… Нельзя. Правила. Миша чах, как забытый на солнцепёке цветок без поливки. Миша заканчивался. Сусанин бился головой об стену, уразумев, что завёл семью не туда.

*

Сейчас же, он просто сидел на краю разворошённой кровати, мерно раскачивался из стороны в сторону, и пытался сформулировать, что он скажет на Собрании. Такого позорного для обликов случая в истории их дома ещё не было. Пронзительно требовалось чудо. Причём, как можно скорее – Миша с минуты на минуту должен был вернуться от ларька, с извечными сигаретами и коробкой чая в руках, этот полупродовольственный набор-тандем скоро его убьёт.

В замочной скважине зашумело, а чуда всё ещё не было.

Пришёл Миша, долго возился с башмаками – он сильно ослаб за последние дни. По дороге на кухню, заглянул в зал и вдруг застыл, оторопело уставившись на Сусанина. Иван уловил Мишин взгляд и вздрогнул всем естеством: он забыл сделать свой облик прозрачным! Задумался и забыл. Миша выронил упаковку чая, слабо облокотился о косяк двери и стал сползать на пол.

Сусанину больше ничего не пришло в голову, как подскочить к Мише, подхватить чай и услужливо протянуть упаковку человеку. Когда он осознал свой поступок, то готов был провалиться сквозь пол, сразу – в тридцать седьмую, на растерзание Дзержинскому. Было поздно, человек заговорил с ним.

– Так вот кто всё это мне устроил… Я же так и понял, что мистика творится, что такого просто не бывает… Ах-х, ты, чёрт рогатый…

Миша полуприкрыл от стресса веки, но продолжал следить за существом, как бы исподлобья. Перед ним в нерешительности стоял старичок, сильно смахивавший на персонажа какой-то исторической картинки, которую кто-то незапамятный прилепил на обои в кухне, прикрывая царапину на них.

– Извините, Михаил Фёдорович, я не чёрт.

– Вижу, сука. Рогов нет. Сейчас будут.

Но сам хозяин не шевелился, силы оставили его. Он просто сидел на полу, опершись о дерево косяка, и разглядывал странного гостя. Угроза была лишь эмоционально-теоретической.

– Тебе, гад, зачем всё это надо было? Издевался? Ради чего? Тешился, а?

– Что вы, Михаил Фёдорович, я думал – вас спасаю. Я думал, вас Вика заставляет монетки мне класть. А вы работали столько, что уж и непонятно было – писатель вы, или водолаз…

– Думал он. Думал! Он думал! А-а-ашизеть!!! А ты меня спросил?! Ну и кто я теперь? Водолазнутый писатель или писанутый водолаз?!

– Не ругайтесь так, – взмолилось нечто с чаем в руке. – Нам нельзя спрашивать у вас. У людей. А так, только что догадаемся, то и наше…

– Ваше… Чудовище! Что тут ваше? Мы, что ли – ваши? Тебе кто право дал к нам лезть?

– У нас работа такая. Точнее… жизнь. Мы и не лезем особо, только так, когда надо что б как лучше…

– Черномырдина знаешь?

– Это из сорок девятой? Эээ, нет, там Чернопольский… Из тринадцатой?

– Из хренадцатой! Ладно, проехали. Как лучше они хотят, суки. Знай, недоделыш: все, кто хотят, как лучше, получают в конце концов по морде! В общем, мне всё ясно. Это ты, гад, всё тут натворил. Бо-о-оже, аж скала с плеч. Значит, шанс есть. В общем, так: ты натворил, ты и выруливай.

– А как? – чуть не плача промямлил старик.

– А как хочешь. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

– Что?

– Ты забрал у меня жизнь. Вот и верни мне – жизнь. Я пойду на корабль схожу, скажу своим, что со мною всё в порядке, пожру что-нибудь. Помоюсь. А ты – выруливай. И если не вернёшь её, я приведу сюда буддистов и попрошу сутки петь «Махакалу», знаешь, что это такое?!

– Зз-з-знаю… разорвёт нас тут всех…

– Значит, знаешь. Значит – вернёшь.

Хозяин стал тяжело подниматься, скользя теперь вверх по косяку. Конечно, Сусанин перепугался, но в том, что он мигом подставил плечо Мише, помогая тому встать, не было плебейства, это был искренне дружеский порыв. И Миша это почувствовал. Он даже чуть улыбнулся и слегка потрепал горемыку по всклоченной шевелюре, заодно удивляясь плотности этой едва зримой тени.

– А они вам sms-ки слали, там полный телефон забит. Они вас любят, просто не хотели беспокоить, думали, так лучше… – и Иван осёкся.

– Да-а…

Миша вышел, даже не захлопнув дверь. Теперь он знал, что его дом всегда под надёжной охраной. Теперь он понял, что в минуты вечности одиночества, он, на самом деле, был да-а-алеко не одинок. Во всех смыслах.

*

Иван сидел на краю разворошённой кровати, мерно раскачивался из стороны в сторону.

Чудо, конечно, произошло, но далеко не такое, как требовалось.

Вдруг он вспомнил про жуткие глаза, которые, по слухам, терроризируют жителей их дома. Все только об этом и шептались. Но Сусанин был не глуп. Местами. И вот теперь он ясно понял, что глаза те, появлялись только в нужный момент. Они не пугали, они, в принципе, помогали. Только немыслимо нарушали Правила, и, когда попадутся Господину Председателю, им несдобровать. Но сейчас у Сусанина не было выхода, ему нужна была помощь, которую из всех «жителей» дома оказать ему никто был не в состоянии.

Тогда он мысленно стал искать контакт с этими ужасными глазами, обшаривая силой воображения квартиру за квартирой. Глаз нигде не оказалось, что и немудрено. Ваня ещё покачался. Тишина. Никого. Одиночество. Квартира, битком набитая одиночеством. Оно сквозит из неплотно закрывающихся окон, оно лезет во все щели обманеченных плинтусов. Оно всюду, здесь невозможно дышать от угарной плотности одиночества…

В открытую дверь постучали. Сусанин вздрогнул, опрозрачил свой облик и стал высматривать табуретку, готовясь охранять свой дом. Не потребовалось. В проёме двери стояла обнажённая девушка, едва прикрытая огромной охапкой настоящих, пахучих роз. Слегка раскосые глаза озорно глядели на Сусанина. Немалого труда стоило опешившему старику собраться с мыслями, и догадаться, что перед ним – новенькая, из шестьдесят девятой. И в новом облике. Танцующая. С цветами. Знакомиться пришла. В таком виде…

Вошедшая поклонилась старику, прошла в зал и поставила охапку роз в вазу. Расправила, распушила букет, высвобождая во все стороны упругость сочных цветов. Через долю секунды, ваза до середины наполнилась искрящейся голубизной неба водой. Затем Лин снова поклонилась Сусанину, сложив ладошки у груди, развернулась, и ушла сквозь стену.

Видавший виды герой надсадно крякнул. Или кудахтнул. Словом, издал отчётливый, но совершенно неопределённый звук, смысл которого понятен только уже глубоко престарелым мужчинам. Видимо, в жизни Сусанина настал-таки День Непрерывного Шока.

Квартира была захвачена благоуханием роз. Дело оставалось за малым: понять, что делать? Традиционный русский вопрос «кто виноват», для него сейчас перестал быть риторическим. И тут, в уме Вани прозвучал его собственный голос: «Иди к Вике!» Сусанин вздрогнул и оглянулся во все стороны. Одиночество квартиры нарушилось огромным букетом роз. Ага! Так вот, что подсказало ему эту гениальную идею! Розы! Знак женственности, символ любви, эмблема поющих птиц! Птицы возвращаются весной домой, вить гнездо, выхаживать птенцов. Она перезимовала, пора, птицам пора вернуться. Весна на дворе. Весна.

Он встал перед зеркалом. Ничего. Ладно, сейчас. Стал уплотнять свой облик и вытягивать его до почти нормальных человеческих размеров. Сперва в отражении проявилось серое облако, затем сгустки стали плотнее, появились краски. Через минуту в зеркале стоял милый старичок с добрыми глазами, в старомодной телогрейке и смешных перевязанных чёботах из потемневшего сафьяна. Иван Спиридонович взял с полки запасные ключи, неловко переставляя ноги вышел на лестничную площадку и впервые закрыл за собой дверь, даже и на ключ.

*

Нам досконально неизвестно, о чём шёл разговор у Вики со странным старичком. Знаем только, что вечером, откармливая худющего Мишу куриными котлетами, Вика спросила:

– Не-ет, ты мне ещё раз скажи, ты сам его точно видел? (Миша жевал и кивал, выпучив глаза). А тебе он показывал, как просовывает руку сквозь стену?! (Неопределённое кивание). Фу-у, ну, тогда ладно. Как говорил папа Дяди Фёдора, это только гриппом все вместе болеют, с ума сходят по одиночке. И всё-таки… какой бред, да?!

И она нежно чмокнула Мишу в свежевыбритую щёку, ещё красноватую от раздражения, которое с мужской кожей случается, когда наскоро сдирают недельную щетину. В воздухе дребезжал оглушительный аромат роз, уже перемешанный с запахом куриных котлет с поджаристой корочкой.

В доме пахло жизнью.