Читать книгу Прикосновение. Книга первая. Я хочу тебе сказать… - - Страница 5

В этом городе маме уже довелось пожить. Забрал ее туда дядя Павел, младший брат отца, моего деда Андрея, погибшего на фронте в сорок втором году.

Дядя Павел хотел помочь жене брата, моей бабушке Нюре, оставшейся совсем одной с детьми. Вот и взял мою маму, среднюю племянницу, на воспитание к себе.

Уж очень она напоминала ему старшего брата.

Чем обернулась помощь и воспитание, надо описывать долго и отдельно, поэтому пропускаю этот эпизод.

Прекрасный утопающий в зелени городок Токмак располагался да и располагается в предгорьях Тянь-Шаня, их пейзаж очень хорошо описан Чингизом Айтматовым, а мне с ним не тягаться, поэтому лучше него могут быть только сами горы.

Мама устроилась хорошо, работа – пожалуйста, детсад – тоже. Но возникли проблемы с моим здоровьем, и я стала постоянным клиентом больницы, а не детсада. Так как заболела двухсторонним воспалением легких и долго лежала в больнице, где и научилась ходить. Врачи поставили диагноз – здешний климат мне противопоказан.

Бедной маме пришлось вернуться в Горняк, несмотря на то, что там у нее появился любимый человек. Вот при этих обстоятельствах выяснилось, что не совсем уж ненужной я была для нее.

Но не слишком ли я увлеклась детством?

Хотелось просто излить поток своих мыслей на бумагу, а они вдруг выстроились в строгий ряд. И, кажется, слишком уж тут застряли.

Как же выбраться из этого детства?

Впрочем, честно сказать, чертовски интересно переосмысливать его здесь! Возникает такое ощущение, словно с каждой написанной строчкой создается совершенно непонятный новый мир, который воочию встает на этих листах. Получается, что любое написанное слово – это не просто набор букв?

Ладно, доверюсь слову. Вернувшись домой, мама долго не скучала по оставшемуся там другу и, как говорится, снова ринулась в бой, тем более ситуация располагала.

Старшая сестра Лиза выходила замуж, а мама приглянулась другу жениха.

Ну, мама долго не раздумывала (по-моему, ей вообще это не свойственно), и вот мы уехали жить в деревню к этому другу.

По маминым рассказам, между собой они ладили, он любил ее сильно, грех жаловаться. Проблема была в его матерях. Так получилось, что у него оказалось сразу две матери. Родная очень бедствовала и, чтоб ребенок не умер с голоду, отдала его своей старшей сестре, богатой, но бездетной. Когда сын вырос, обстоятельства сложились так, что все трое вынуждены были жить под одной крышей. Две матери постоянно делили его между собой, а тут еще моя мама заявилась, да с чужим ребенком на руках.

Наивная молодая женщина попыталась наладить жизнь в этом аду. Но увы, все усилия оказались тщетны.

Тем более сам друг делал все против них же, а когда на заработанные трудодни купил радиоприемник, объявив: «Ну, Дусь, будем теперь новости и музыку слушать!» – маму буквально взорвало:

– Новости слушать! Музыку слушать! Может, еще и танцевать прикажешь под эту музыку?! Посмотри: у меня последние туфли развалились. Плясать под твою музыку босиком прикажешь? Босиком, но в шляпе, – закончила с грустью.

Ей стало нестерпимо жалко себя, своих напрасных трудов и надежд.

Более того, она чуть не поплатилась жизнью, вернее сказать, чуть не наложила на себя руки, когда выяснила, что беременна.

Спасибо тете Лизе, маминой сестре.

Она поехала в Горняк и все рассказала бабушке, ну та и кинулась спасать свою непутевую дочь.

Приехав и убедившись в истине тети Лизиных слов, со свойственной ей прозорливостью спросила:

– А ну-ка, доченька, побачь в окно. Подывилась! Ну шо, богато там свита?

– Что вы, и так ясно – весь белый свет, – удивилась мама.

– Вись билый свит. А ты думаешь, вин тильки здеся? Дывись, скилько его снаружи. Жизнь бильше, чем те стены, в которых мы живем. Верю, як тебе тяжко, но треба жити. Господь дал нам цу жизнь, и тильки вин вправе ее забрать. Война, голод, нищета не сломили нас, теперь и треба жить да радуватися. Давай сбирайся, поихали до дому.

Вот так примерно с украинским акцентом все было сказано. И забрала нас оттуда.

Ну времена еще были очень тяжелые.

Бабушкин муж, Валин отец, все болел, Ванька-рыжий учился в школе, но как учился! Больше был в бегах, чем в школе. Работали только Виктор и бабушка. Но, несмотря ни на что, мы снова жили в доме, где мне довелось родиться.

Дом был очень старенький и частенько ремонтировался силами бабушкиных рук.

Ах, бабушка, бабушка! Моя милая, родненькая бабушка! Сколько ж тебе досталось?!

О твоей тяжкой и трудной доле надо тоже говорить долго и отдельно. Поэтому лучше оставлю эту тему. Главное, ты никогда не поддавалась да и не поддаешься никакому унынию.

С бабушкиной помощью мама избавилась от ненужной беременности, хотя чуть не умерла, но все-таки выкарабкалась, и наша жизнь пошла по старому руслу.

Для чего мне захотелось заострить внимание именно на этом моменте жизни?

Наверно, потому, что в это время я стала осознавать себя уже как нечто вразумительное. У меня появились этакие мыслишки, размышления, правда, короткие, как будто кто-то включал и выключал свет в моей маленькой головке.

Зато это было уже мое личное восприятие жизни. Хотя мама утверждает, что этого не может быть, слишком мала я была. Но я отчетливо помню место, куда мы с ней ходили за коровой, дом тети Лизы и ее светловолосого карапузика Павлика.

Очень хорошо запомнился огромный сундук, где мы с мамой сидели, а я почему-то вошкалась позади нее, пока не упала. Падение длилось слишком долго, а внутри что-то сжалось от непонятного страха, испытанного во время падения. Этакое необъяснимое словами состояние.

Также запомнилось место, где мы с мамой ждали стадо, как бродили в зарослях, которые мама называла «забокой». Во мне до сих пор звучат интонации маминого голоса – «забока, ягодка, вкуснятина».

Именно с этих пор стала осознавать себя, свое «я».

Сама забока особенно врезалась в память еще тем, что здесь произошло нечто интересное. Там, в кустах, мы нашли живого маленького птенчика.

Мама объяснила, что он выпал из гнезда. Взяв его в руки, она попыталась найти это гнездо.

– Алька, хочешь подержать? На, да не бойся, он не кусается.

С испугом взяла птенчика обеими руками. Тот сначала затрепыхался, а затем затих. Ощущая, как в теплом маленьком комочке что-то бьется внутри, спросила:

– Мам, а что это так стучит у него внутри?

– Наверно, душа птенца.

– А что такое душа птенца?

Мама положила свою теплую руку на середину моей груди и спросила:

– Чувствуешь, как здесь что-то шевелится и стучит?

С удивлением почувствовала, как под маминой ладонью что-то билось и трепыхалось.

Шепотом, словно боясь спугнуть, согласилась:

– Чувствую! Шевелится.

– Вообще-то, там сердце стучит, работает. Но рядом с ним находится душа каждого человека. А когда происходит что-то неожиданное или страшное, душа начинает беспокойно бегать по всему телу. Еще говорят: душа в пятки ушла.

– Да-да, бабушка Нюра часто так говорит.

– Верно! Вот душа птенца сейчас бегает от страха. Понятно?

– Понятно! Значит, и моя душа – тоже птенец?

– Считай, что тоже птенец.

Вот так я сделала для себя открытие.

Это птенец моей души так трепыхался во время моего падения с сундука. От ужаса падения птенец, наверно, хотел покинуть мое тело. Вот!!! И чуть не воспарила на небо от гордости собственного открытия.

Но с самых первых дней моего сознательного существования любимым местом моих игр был бабушкин двор. До сих пор помнится ощущение того неповторимого детского восторга, которое я испытывала, выбегая солнечным летним утром во двор! Где с головой окуналась в этот удивительно знакомый и в то же время такой загадочный и меняющийся мир запахов, звуков и совершенно неповторимых ощущений.

Мчась в каком-то диком водовороте дней и событий, гонясь за своими сиюминутными мечтами и пытаясь вникнуть буквально во все и во что бы то ни стало, успевая при этом отметить, как удивительно прекрасен распускающийся цветок, как чудесно пахнут деревья и трава после дождя, как чуден этот окружающий меня мир, переливающийся всеми цветами радуги на солнышке.

Просыпаясь очень рано, с удовольствием наблюдала, как просыпается от утренней прохлады еще сонная трава, как сверкают капли росы, висевшие на нежных лепесточках цветов, и переливаются на солнышке, словно драгоценные камни.

Как чудно просыпается к новому дню сама жизнь.

До сих пор прихожу в восторг от прикосновения теплых солнечных лучиков. О, это незабываемое ощущение тепла на своей щеке! Удивительное блаженство!!!

Так хотелось верить, что этот мир всегда будет со мной.

Нам частенько приходилось проживать в этом стареньком бабушкином доме, сплошь окруженном огромным огородом и палисадником. Мама уходила на работу, а я почти все свое дневное время проводила с бабушкой и Валей.

Но зато росла крепким и здоровым ребенком. После Киргизии ни разу не болела, врачи оказались правы: все дело было в климате. Воздух Алтая был родным, а сам Алтай —родиной.

Вскоре, после нашего возвращения, умер Валин отец.

Ах, как мы обрадовались сундучку этого угрюмого старика, теперь ставшему нашим достоянием, при этом не понимая слез взрослых. В сундучке находилось так много конфет, и чего он их не ел?! Затем в обиходе появилось загадочное слово свадьба. Все только о ней и говорили.

А мамин брат Виктор, которого мы с Валей очень любили, ходил какой-то радостно-возбужденный, и все называли его женихом, а его смуглую черноглазую Манечку – невестой.

Тут наше внимание отвлек новый постоялец.

Кстати, о постояльцах придется немного поподробнее.

Из-за вечных финансовых трудностей бабушка сдавала комнату. Семья большая, время после войны. Благо, желающих было полно.

Бабушка даже отдельный вход сделала в эту комнату.

Мы с Валей частенько наведывались туда, где всегда было шумно и весело. Парни все молодые, после трудовой смены в шахте были не прочь погулять, разрядиться. Нас они встречали радостными возгласами, да еще гостинцы давали.

Нам особенно приглянулись двое.

Один такой ласковый, с желтоватой кожей и комичным разговором, мама называла его «кореец», а мы возмущались:

– Нет! Его Ким звать! Он сам нам сказал.

Но мама только смеялась над нами, а мы сердились на нее.

Ким был такой добрый. Мне подарил свое крохотное домино. Храню до сих пор этакие маленькие черные прямоугольнички с белыми точечками в красивом деревянном футляре.

Другой был настоящий красавец.

Вся одежда у него была военная, особенно прельщала шапка с голубым мехом. Все называли его «Мороз». Мама нам объяснила, что у него фамилия Морозов, но все зовут «Мороз», потому что так короче. Я не хотела мириться с этим сокращением и называла его Морозов, при этом хорошо выговаривая все буквы, вообще, с речью у меня проблем не было. Морозов за это подбрасывал высоко к потолку и, смеясь, чмокал в щечку. Внутри от восторга замирал мой птенчик.

Вот так мы с Валей попеременно отдавали предпочтение то Киму, то Морозову, пока не заговорили о непонятной для нас свадьбе.

Но тут появился человек, который полностью завладел нашим вниманием.

Гриша, так звали нового постояльца, оказался веселым, плутоватым парнем. Своими проказами он напоминал Ваньку, но на него мы не сердились. Совсем не было обидно от его шуток. Наоборот, его мы просто обожали за все.

Гришина пышная шевелюра густых слегка вьющихся волос полностью была в нашем распоряжении. Ах, как мы любили возиться с ней.

Его густой красивый голос с таким же говором, как у бабушки Нюры (сразу было слышно, что он украинец), звучал в наших ушах, как прекрасная мелодия.

Мама говорила:

– Не связывайтесь, девчонки, с ним, он еще тот хохол, аж с самой Украины приехал, глядишь, «бандеровцем» окажется.

– Бандеровец?! А это кто? – в ужасе спрашивали мы.

– Да тот же бандит, – смеялась мама.