Читать книгу Воплощение Реального. Междисциплинарное исследование субъективности, травмы и духовной культивации - - Страница 9

Регистр Символического возникает в момент введения означающего. Он не возникает после Воображаемого. Лакан заявляет:

В символическом регистре тотальность называется вселенной. Символический регистр с самого начала приобретает универсальный характер. Он не образуется по частям. Как только появляется символ, возникает вселенная символов. (Лакан 1988, 29)

Эйерс утверждает, что развитие эго, расположенного преимущественно в области Воображаемого, требует изолированных, протосимволических элементов, которые он называет «означающими-в-изоляции», чтобы отобразить хрупкость становления отчужденной субъективности (Эйерс 2011). Эта концептуальная фигура объясняет, что первенство образа поддерживается минимальными символическими элементами, регистрирующими на уровне эго то, что позже Лакан определит как «материальность» языка в его самом раннем проявлении, – знак, абстрагированный от отношений значения, сведенный к абстрактной форме размещения или координаты (Эйерс 2011).

Символический универсум можно сравнить с сетью Индры,20, состоящей из означающих, которая предшествует субъекту и тем самым структурирует его бессознательный дискурс. Это знание, окутывающее «малый разум» воображаемого «я», в который субъект входит через речь, концептуальное и аналитическое мышление и приписывание смысла. Монкайо пишет:

Символическое освобождает субъекта от воображаемого, но также оставляет его в подчинении/отчуждении/разделении, производимом языком, и в подчинении закону и Имени Отца. (Монкайо 2012a, 131—132)

Таким образом, знаковые структуры еще более упорядочивают хаотическую материальность телесных интенсивностей и помогают утвердить субъекта в сфере языка и культуры. Вхождение в символический порядок позволяет разрешить Эдипов комплекс (а именно, идентификацию нарождающегося субъекта с желанием (материнского) другого) через институт отцовского закона и ключевые означающие, которые Лакан называет «Именем Отца». Таким образом, логика требования, присущая первичному нарциссизму Воображаемого, нюансируется метонимией желания в означающих (Эйерс 2012, 42).

Возникнув в Символическом, субъект обретает свободу в сети Индры, состоящей из означающих и означаемых, если воспользоваться терминологией Соссюра (Homer 2005, 38). Однако пребывание внутри порядка Символического всегда ограничено самим означающим, поскольку это желание кого-то другого (Имя Отца), обрамленное синтаксисом, грамматикой и пунктуацией, свойственными тому, как этот «кто-то другой» их применяет.21 Монкайо продолжает:

«Детерминизм и отчуждение, производимые языком и языком как Другим по отношению к самости или эго, должны быть поняты как функция воображаемых отношений, которые эго имеет с языком и Символическим. Для эго, желающего быть хозяином в собственном доме, язык и бессознательное предстают как обременительная, эгодистоническая, порождающая симптомы определяющая структура. Эго хочет заявить о своих небольших притязаниях на Символическое, говоря: «Я говорю, следовательно, я есть», тогда как с более широкой точки зрения эго – лишь капля или, самое большее, волна в огромном океане исторического и символического опыта (Другого). (Монкайо 2012a, 132)

В рамках символического Другого субъект – не более чем метафора и имя по отношению к другим метафорам и именам. В силу идентификации субъект усваивает тот или иной аспект или черту другого субъекта, выстраивая таким образом корневище означащих-в-отношении,22, которое самоподдерживается. Однако даже такое обилие означающих, субъективностей и способов бытия, с которыми можно идентифицироваться, не удовлетворяет субъекта. Вскоре обнаруживается, что символического отца, как и воображаемой матери, тоже не хватает. Монкайо отмечает, что Лакан находит поддержку концепции символического отца в Священном Писании. Символический отец Библии либо не отзывается на имя, либо является безымянным, либо отвечает буквами, значение которых неясно (Сафран 2003, 380/446).

То, что завершает субъекта, – это именно та точка невозможности, повторения и настойчивости, которая сопротивляется любой интерпретации (Эйерс 2012, 45). Непрозрачное и таинственное переплетение, где сетка означающих образует «пуповину», непроницаемую для дальнейшего анализа, – это область Реального.

В восемь лет, твердо решив покончить с болезнями всех мастей, я начал просыпаться рано, чтобы делать утреннюю зарядку. Решающую роль сыграли настойчивое желание перестать быть зависимым от обстоятельств и мотивация со стороны такого сильного и безупречного человека. Ему было не до того, чтобы заставлять меня. Я читал, размышлял, действовал соответственно. Не обращая внимания на холод, каждое утро я приводил это тело в порядок, отжимался, приседал и подтягивался, не пропуская ни одного дня, не поддаваясь сонливости.

К десяти годам я представлял собой электрический провод, обмотанный упругой плотью. Движение и смелость были всем. Я должен был быть смелым, я должен был добиваться успеха, я должен был быть лучшим. Я наслаждался этим. Я принимал любой вызов с достойным ликованием. Я поклонялся солнцу. В реке Уссури, подгоняемый крыльями, я доплыл до ее середины и лежал на воде, поддерживая голову руками, и смотрел в синюю бездну летнего неба, вдыхая сладкий воздух, ощущая прохладу воды, точно зная, несомненно, что я непобедим, что я достиг этого собственными усилиями, что я заставил себя стоять во весь рост и полностью принять природные стихии. Стихии были моими друзьями, лишенными случайностей, брызжущими жизненной силой, приглашающими играть и жить победоносно, воплощая мечты.

Я слышала его голос с берега, предупреждавший меня, чтобы я не заплывала далеко, я чувствовал его взгляд, его присутствие, оберегавшее меня от утопления. У меня был он – у меня был весь мир. Навсегда.

Следующей зимой он упал.