Читать книгу Записки невольника. Дневники из преисподней - - Страница 13

По вечерам, после ужина, происходят самые интересные беседы между Сигизмундом и Павликом Домбровским из ленинградцев. С Володей мы обычно сидим рядом, молча слушаем, а на следующий день, пока идём на работу и обратно, вспоминаем и обсуждаем услышанное.

Павлик – любимец всех. Он на три года старше меня, высокого роста, крепкий, с искренними наивными глазами, жизнерадостный и до удивительного доверчивый. В нём сочетаются детская простота и благородство настоящего рыцаря. Его наивность вызывает у всех улыбку.

Стоит ему попытаться схитрить – и его сразу «разоблачают,» на что он только смеётся вместе со всеми. Он умеет посмеяться над собой так же, как и над другими. Павлик заряжает всех своим оптимизмом и весёлой открытостью. В моменты особого воодушевления он энергично потирает ладони. Рассказчик он замечательный: с артистизмом изображает каждого персонажа, и кажется, будто мы присутствуем при событиях, о которых он рассказывает. Немецкий он знает хорошо, даже лучше, чем Сигизмунд. Янсон хотел было сделать его своим переводчиком, как когда-то Сигизмунда, но Павлик отказался. Тогда его отправили в химическую лабораторию, где он моет колбы и пробирки – самая лёгкая работа в лагере.

Как-то он рассказал нам о своей безответной любви к соседке. Говорил так, словно этот роман завершился трагически, даже собирался, как он выразился, «расстаться с жизнью.» Мы замерли, а он улыбнулся, будто очнулся от сна, и с лёгкостью вернулся мыслями обратно в лагерь.

Однажды, в момент особой откровенности, Павлик рассказал мне, как он оказался здесь, в трудовом лагере. Родился он в Ленинграде, окончил школу и, полный решимости служить Родине, подал заявление в военное училище лётчиков. Однако судьба распорядилась иначе: из-за небольшого недуга его туда не приняли. Но Павлик не сдался и попытал счастья в танковом училище. На этот раз ему повезло, и он прошёл ускоренный курс подготовки.

В 1940 году, едва получив звание лейтенанта, его отправили служить к самой границе с Польшей, в город Лида. Там царила совсем другая атмосфера, чем в училище – подготовка к войне шла полным ходом. Павлик не только проводил занятия с солдатами по тактике и стрелковой подготовке, но и на лыжах бегал в противогазе, проводил политзанятия, а в свободное время даже участвовал в самодеятельности. Он был назначен политруком роты, и в части его уважали.

Но вот танков они в своей части так и не увидели. Говорили, что техника находится на складах и будет отправлена «в нужный момент» вместе с вооружением. А пока они имитировали тактические манёвры, словно дети: экипажи из четырёх человек изображали танк и маршировали по полю, подчиняясь командам, которые передавались через рупор. Так и ждали эти обещанные танки, которых так и не получили.

А потом пришёл день 22 июня. Немцы ворвались в Белоруссию, и уже 27 июня захватили Лиду. Часть Павлика оказалась окружена и разбита ещё до того, как смогла организовать сопротивление. Связь была утрачена, тяжёлое вооружение отсутствовало, и даже командование исчезло. Павел, вместе с другом, попытался уйти на восток через леса, надеясь найти своих. Они и не догадывались, что немцы уже ушли далеко вперёд, оставляя позади себя хаос и разруху.

Павлик рассказывал мне, как однажды ночью, когда они с другом вышли на небольшую лесную поляну, со всех сторон вспыхнули фары. Автомобили выстроились вокруг, и оттуда сразу выпрыгнули немцы с собаками. Ослеплённых светом, их схватили и, связав, бросили во временный лагерь, устроенный прямо в поле и огороженный колючей проволокой. Там, в этом импровизированном лагере, уже находилось несколько тысяч человек, таких же, как они.

«Нас было слишком много. Даже немцы не ожидали, что смогут так легко поймать столько солдат», – говорил Павлик с горечью. «Они и сами не знали, как нас всех накормить, напоить». Он рассказывал, что немцы сразу объявили: евреи и политические работники будут немедленно расстреляны. Но и без того люди гибли каждый день – от голода, жажды, болезней. Малейшее неповиновение каралось мгновенным расстрелом.

Чтобы хоть немного поддержать жизнь среди пленных, немцы привозили картошку и сваливали её прямо на землю. Павлик с горечью вспоминал: «Они смеялись над нами, когда мы хватали эту сырую картошку и ели её прямо на месте. Даже сейчас я помню их сытые, ухмыляющиеся лица, полные презрения». Пленным иногда разрешали разжигать костры днём, чтобы печь картошку, а охрана закрывала глаза на то, что местные приносили немного еды и обменивали её на оставшиеся у пленных вещи: портсигары, зажигалки, ремни – всё, что чудом сохранилось. Павлик понимал, что их дни сочтены. Либо они умрут от голода, либо его, как бывшего политрука, немцы расстреляют.

Вскорости созрел план побега. Нужно было поторопиться пока немцы не усовершенствовали охрану или не вывезли всех отсюда в более оборудованные лагеря. В десять часов вечера обычно поступала команда тушить костры. Это нужно было делать немедленно – за промедление охрана расстреливала всех, кто находился у костра. «Немцы так приучили нас к повиновению, что костры гасли по команде почти одновременно по всему лагерю.

Этим мы и решили воспользоваться. Дело в том, что в моменты между ярким светом костра и непроглядной тьмой ночи охране нужно время для адаптации. Глаза не могут быстро привыкнуть к такой резкой перемене освещения», – Павлик смотрел куда-то мимо меня, заново переживая события той ночи.

«Вечером мы с моим другом сразу после команды гасить костры приподняли нижний край колючей проволоки, проскользнули под ней и, сломя голову, ринулись в лес. С нами врассыпную бросились ещё несколько человек. Пока охрана опомнилась и открыла огонь, мы уже были в лесу», – вспоминал Павлик. Он оживленно жестикулировал, казалось, ноги вот-вот сорваться и понесут его в ту непроглядную тьму.

Им нужно было решать, что делать дальше. Бежать на восток? Но там, несомненно, начнутся облавы и погони. На север, только на север – решили они с другом. Сбросили военную форму, закопали документы и переоделись в одежду, которую удалось обменять у местных жителей. Теперь они выглядели как простые крестьяне и, под видом возвращающихся домой, устремились, как им казалось, в сторону Ленинграда.

Двигаясь на север, они перебивались случайными заработками, избегали городов и крупных посёлков, ночуя в лесах и прячась от посторонних глаз. Но фронт отдалялся всё дальше. Начались утренние заморозки, и нужно было подумать, как пережить зиму. Случай улыбнулся им: в одной из глухих деревень Псковской области их приютили две одинокие старушки, которые приняли их, как своих внуков.

Но спокойствие длилось недолго. Ранней весной 1942 года в деревню ворвались немцы. Всех молодых жителей они собрали и отправили в Германию. Павлика и его друга тоже забрали, но уже не как военнопленных, а как мобилизованных на принудительные работы. Сначала этапом отправили в распределительный лагерь в Меце, а затем – в лагерь при заводе в Саарбрюккене. «Добро пожаловать в преисподнюю,» – с горечью заключил Павлик.